Екатерина Лесина - Браслет из города ацтеков
– Мне кажется, что меня скоро бросят, – Дарья первой начала беседу. Она подтянула колени к груди и уперлась в них подбородком. – Вчера он просто не пришел домой. И сюда не пришел, хотя я звала для разговора. А потом я звонила, он трубку не брал.
– Это еще не является признаком разрыва. Подобное поведение объяснимо.
Аромат свежемолотых кофейных зерен очаровывал. И шум отступил. Уже не рокот – шелест осенних листьев. Яна любит гулять по парку, но только до дождей. Дожди ее расстраивают.
– Ну да. Занят был. Случилось нечто экстраординарное. Настолько экстраординарное, что ни минуточки свободной нет. Или, скорее, нет желания эту минуточку искать.
Дарья выглядела несчастной.
Яна говорит, что ее сестра невезучая и вечно ее романы разбиваются о рифы жизни. Адаму жаль. Он хотел бы, чтобы Дарья была счастлива. Но не в его силах изменить объективную реальность. Правда, психиатр полагает, что Адам достаточно успешно меняет реальность субъективную.
– Я ведь сразу знала, что так будет. Оно всегда так бывает… – Она приняла чашку кофе. – Похоже, Янка права была, один ты постоянен. Нормальные же люди… слишком нормальны, чтобы долго на одной бабе зацикливаться.
– Я полагаю, что ситуация имеет все шансы разрешиться с минимальными потерями.
– Отряд не заметит потери бойца, – Дарья вымученно улыбнулась. – Ты умеешь успокаивать.
Вряд ли. Но теперь Адам не имел морального права добавлять ей переживаний. Следовательно, ему придется принимать решение самостоятельно. Обращение к врачу с высокой долей вероятности повлечет госпитализацию. Отказ от врачебной помощи в случае реального существования болезни приведет к неконтролируемому развитию.
– О чем думаешь?
– Татуировка сделана относительно недавно, – пока Дарья не догадалась об истинном содержании его мыслей, разговор следовало перевести на тему нейтральную. – Эпителий успел восстановиться. Однако характер распределения красящего пигмента и практически отсутствующие признаки фотодиссимиляции вкупе с четкими линиями рисунка указывают на период от двух месяцев до полугода. Краска была взята качественная. Проколы наносились через равные расстояния. Следовательно, аппарат, а не игла.
И в принципе беспокоиться не о чем. Патогенез болезни Адама не включает элементы социальной агрессии. Следовательно, даже будучи недееспособным, он не будет опасен для окружающих.
– Искать тату-салон?
– Хороший. Известный или модный. Девушка проявляла склонность к дорогим вещам.
– Я скажу ему. Пусть ищет. Это не мое дело. Совершенно не мое! Я согласилась помочь, а теперь получается, что он не звонит и моя помощь не нужна? Или что он просто отвлек меня? Или воспользовался? Не знаю, что более мерзко!
– Убийство.
И шум в ушах, нарастающий девятым валом. Если накроет – то с головой, так, что не выплывешь.
– Да, ты прав, – уверенности в Дарьином голосе не было.
– Вне зависимости от побудительных мотивов третьего субъекта ты действуешь согласно собственным морально-этическим установкам, которые, полагаю, не допускают возможности отстранения тебя от расследования.
Дарья засмеялась, расплескав остывший кофе на диван.
– Ты… ты верно сейчас сказал. Плевать мне на третьего субъекта. Просто интересно, почему он не звонит?
На этот вопрос Адам не имел ответа.
– Культурой ацтеков доевропейского периода увлекаются немногие, – он сел напротив Дарьи. – Это способствует формированию замкнутого сообщества с узким профилем интересов, члены которого должны вступать в постоянный контакт с целью обмена информацией.
– И убийца должен был на них выйти. Я уже просматриваю форумы. Ищу местных.
– Да, подобная вероятность весьма высока. Таким образом, теоретически появляются две плоскости с возможностью взаимного пересечения в некой точке. Необходимо сопоставить контакты Переславиной с теми, в чью сферу интересов входят древние ацтеки.
– Это я и без тебя поняла.
Логично. Предпосылки и вывод очевидны. Но Адаму следует говорить, чтобы заглушать сомнения в собственной адекватности.
– И проверь тех, кто выезжал за границу. Возможно, он получил нужную информацию не здесь. Следовательно, ты не сумеешь его выявить простым сопоставлением данных.
Вась-Вася сидел в кабинете и разглядывал фотографии, он смотрел на них третий час. Изображение плыло, и цветные пятна мешались, превращаясь в калейдоскоп уродливых картинок. Тело требовало отдыха, голова была пуста, а тихое журчание воды в радиаторе убаюкивало.
Стоило закрыть глаза и…
Вась-Вася снова стоял на поляне. Белое покрывало снега с прорехами его следов, цепочкой протянувшихся от машины. Старое дерево, раскинувшее ветви, словно желавшее спрятать от неба и камень, и лежащего на нем человека.
Неестественная поза с вывернутыми руками. Ременные петли на запястьях, бечева на ступнях. Выгнутый дугой позвоночник и нарочито выпуклая грудная клетка. Голова запрокинута.
Ледяная маска на лице зафиксировала выражение удивления и боли. Снег залепил глазницы и резаную рану. Казалось, что на тело накинули розовый платок.
И поверх платка – золоченая миска с пеплом.
– У него сердце вырезали, – это первые слова, которые Вась-Вася тогда услышал. И очнулся, сообразив, что перед ним не кошмар, а реальность. В ней порошило, морозило, пара седых галок с интересом наблюдала за людьми и переговаривалась хриплыми голосами.
– И глаза, – добавил кто-то.
– Нет, – Николаша Андреич, эксперт и специалист, терпеть не мог, когда лезли с догадками. – Глаза – это их дело.
Он указал на галок, и те поднялись в воздух, хлопая крыльями и вереща, возмущаясь наветом.
– Еще повезло, что мороз. Летом сильнее бы попортили, – Николаша Андреич имел собственные представления о везении.
А Вась-Вася думал о том, что Дашка была права. И о встрече просила не зря. И надо было явиться на встречу, но тут позвонили с «сигналом».
Одежда парня лежала у корней дерева. Сложена аккуратно, и бумажник на месте.
– Земской Алексей, – сказал кто-то, и человек на камне обрел личность.
– Был, – поправил Николаша Андреевич. – Пусть земля ему будет пухом.
Земля была тверда, как камень, а камень – как алмаз. Тело пришлось откалывать, а штыри, вбитые в гранит, – вырезать. Николаша Андреевич злился, и остальные тоже, и только Вась-Вася оставался странно спокойным. Пока, кажется, лишь он один знал, что это убийство – продолжение дела Переславиной.
Знание жгло горло, требуя немедленно поделиться с миром, но Вась-Вася медлил.
Тынин ненормальный. Ссылаться на него нельзя. А без ссылки на Тынина между двумя убийствами ничего общего. Первая потерпевшая – девица из золотой молодежи, второй – парень, судя по вещам, зарабатывавший немного. Там – ангар, синяя краска и снятая кожа, здесь – чистое поле, камень и вырезанное сердце.
Да и то, какие ацтекские боги на русской-то земле?
Ерунда.
Но противовесом этой ерунде – тынинское предсказание, сбывшееся слишком уж быстро. Следовательно, нужно искать связи.
Вась-Вася и искал. Связи не находились. Разве что нечеловеческая жестокость, но это – не новость и не доказательство.
Надо ждать отчета. И надо встретиться с Тыниным, а значит, и с Дашкой. А с ней встречаться нельзя. Дашка чуткая и сразу сообразит, что с Вась-Васей не все ладно. И домой возвращаться не стоит, ибо там Лизавета, которая тоже чуткая, и рядом с ней с Вась-Васей становится совсем неладно.
Он все-таки задремал и очнулся, когда обмякшее тело почти съехало на пол. Судорога ударила точно током, и мутная мозаика чужих смертей вдруг обрела четкость.
Теперь Вась-Вася знал, где искать доказательства. Осталось дождаться утра.
Профессор Московцев был сутул, стар и сед. Его волосы торчали дыбом, а круглые очки, съехавшие на кончик носа, придавали лицу выражение растерянное и удивленное. Смуглую кожу изрезали морщины, глаза выцвели, а ногти пожелтели от табака.
Курил профессор постоянно.
Он и сейчас, сидя напротив Вась-Васи, грыз мундштук и выпускал из ноздрей струйки дыма. Куцый хвост сигареты тлел красным оком, и Вась-Васе чудилось – направлено оно аккурат в центр лба.
– То есть вы полагаете, что кто-то воспроизвел обряды? – наконец профессор соизволил подать признаки жизни. Он выкинул руку и сгреб папку с документами.
– Фотографии несколько… неприятны.
Профессор хмыкнул, уронил пепел в раскрытую пасть керамической рыбины и решительно вытряхнул снимки на стол. Смотрел он внимательно. Иногда Московцев наклонялся, почти касаясь глянцевой поверхности фотографий носом, чтобы тут же отстраниться.
Сигарета догорела, и профессор заменил заряд в трубке мундштука.
– Привычка, – пояснил он. – Сначала по дури, потом по необходимости. В принципе, вот он, основной жизненный вектор. Две точки и прямая между ними. Редко кому удается свернуть.
