Евгения Грановская - Белое станет черным
– Почему воротит? Меня не воротит, – возразила Лиля.
– Воротит, – сказал Осип. – Иногда Маяковского слишком много. Себе ты уже в этом призналась, признайся и мне.
Лиля сняла с запястья серебряный браслет и положила его в шкатулку. Осип подошел к ней сзади и положил ей руки на плечи.
– Я не хочу так говорить о Володе, – сказала Лиля, глядя на отражение мужа в зеркале. – Он меня так любит.
– Он становится совершенно неуправляем, – сказал Брик. – Это хорошо, что ты решила его немного «размягчить». Впереди ЛЕФ. Нас ждет большая работа в Левом фронте искусств.
– Ты хочешь слепить его по своему подобию? – поинтересовалась Лиля, щуря карие глаза.
Осип покачал головой:
– Вовсе нет. Но впереди море льда, и мне нужен крейсер с железным носом, чтобы разбивать этот лед. Я с ним говорил несколько раз на эту тему, но он завел дурацкую привычку отшучиваться.
– Он всегда заглядывал тебе в рот.
– Он мне нужен в ЛЕФе. Без него ЛЕФ слаб. – Осип поднял с пола карту и посмотрел на нее. Это была пиковая дама. – Ну ничего, – сказал Брик. – Надеюсь, изгнание пойдет ему на пользу. Двадцать восьмого февраля к нам придет другой человек. Мы расплетем его на нитки и свяжем из этих ниток новый узор.
– Фу, как грубо ты говоришь, – поморщилась Лиля.
– Говорю, как есть, – отрезал Брик.
Лиля посмотрела на свое отражение, склонила голову.
– Сегодняшняя его записка разворошила воспоминания юности, и мне стало ужасно грустно, – сказала она, обращаясь к своему отражению.
Брик насмешливо скривил губы.
– Зачем тебе воспоминания юности, если сама юность ходит у тебя перед глазами?
– Ты об Андрее?
– О ком же еще? Похоже, мальчишка втюрился в тебя по уши. Кстати, я не заметил у него на пальцах никакого кольца. Ты уверена, что кольцо у него?
– Не знаю. Но скоро узнаю. Имей терпение.
– У меня его сколько угодно, могу даже с кем-нибудь поделиться. Если бы у меня его не было, я давно бы тебя задушил.
Брик обхватил пальцами нежную шею жены. Некоторое время они смотрели друг другу в глаза: Лиля – с любопытством, Осип – сухо и насмешливо. Наконец он нагнулся и поцеловал Лилю в шею.
– От тебя восхитительно пахнет, – сказал он. – Это французские духи?
– А разве бывают другие?
Брик хотел еще раз поцеловать жену в шею, но Лиля мягко отстранилась.
– Нет, – сказала она.
– Почему? – спросил Осип.
– Ты знаешь, – ответила Лиля.
Брик убрал руки с шеи жены и зевнул.
– Пойду почитаю да лягу спать. Не хочешь бокал вина перед сном?
– Можно.
– Сейчас принесу. Может, мне удастся напоить тебя и сделать более покладистой?
– Это вряд ли.
Осип двинулся к столу, но на полпути остановился и сказал, обернувшись к жене:
– Слушай, а может, нанять пару крепких дворовых ребят, да и забрать у мальчишки кольцо силой? Чего с ним церемониться?
– А если узнают, что это сделали мы? – возразила Лиля. – Тогда с нами тоже никто не станет церемониться. И вообще, зачем ты мне предлагаешь такую гадость! Что за дурацкие мысли!
– Я всего лишь пошутил. А вот ты, похоже, приняла мои слова всерьез. Ревность, детка, – буржуазный предрассудок! «Товарищи мужья, дружите с возлюбленными своих жен!»
– Брик, вы дурак, – отрезала Лиля.
– А ты красавица и, стало быть, – ведьма, – ответил Осип. – Спокойной ночи, ведьма. Кстати, вина себе нальешь сама.
Он повернулся и, позевывая, поплелся к себе в комнату.
Глава 5
Она перегибает палку
Москва, май 200… года
1Вместо электрического звонка из стены торчали какие-то перепутанные проводки, поэтому Марго снова, уже во второй раз, постучала в дощатую дверь костяшками пальцев. Из квартиры не раздалось ни звука.
– Может, ее нет дома? – предположил дьякон.
– Она дома, – уверенно сказала Марго.
– Ну, тогда она, вероятно, не хочет никого принимать.
– Мы договаривались о встрече, и я никуда не уйду, пока ее не увижу, – упрямо произнесла Марго. – Я должна с ней увидеться.
– Тогда стучите сильнее, – посоветовал дьякон. – Изида Альбертовна – столетняя старуха и наверняка плохо слышит.
Марго снова постучала, на этот раз гораздо громче, чем прежде. Эхо ударов гулко и неприятно прокатилось по подъезду, заставив журналистку поежиться.
За дверью наконец-то послышалось шарканье тапочек. Затем щелкнул отпираемый замок, и дверь открылась. На пороге возникла маленькая сгорбленная старуха с белыми как снег волосами.
– Здравствуйте, Изида Альбертовна! – поприветствовала ее Марго. – Я – Маргарита Ленская. Мы с вами говорили по телефону, помните?
Старуха окинула фигуру и лицо Марго подозрительным взглядом, потом так же подозрительно посмотрела на дьякона.
– Что за маскарад? – глухо спросила она. – Почему вы в рясе?
– Это не маскарад, – ответила за отца Андрея журналистка. – Мой спутник – дьякон!
– Настоящий? – недоверчиво поинтересовалась старуха.
– Семьсот пятидесятой пробы! – ответила Марго.
Старуха усмехнулась.
– От вас много шума, детка. Если хотите, чтобы разговор состоялся, вам следует вести себя поскромнее. Проходите.
Она широко распахнула дверь.
В квартире стоял тяжелый, затхлый запах старой мебели и немытого старческого тела. Над вешалкой возвышался огромный старинный шкаф с треснувшими зеркальными дверцами. Рядом – два пуфика, столь же древние, как и шкаф, но в еще худшем состоянии. Все было покрыто толстым слоем пыли.
– Ну? – спросила старуха. – Чего встали? Проходите в комнату. Да не разувайтесь, у меня пыльные ковры. Давайте-давайте, смелее.
Отец Андрей и Марго прошли в гостиную. Марго чихнула и завертела головой. Комната была жутко пыльная и темная от обилия антикварной мебели. Шкафы платяные, шкафы книжные, старинные зеркала с мраморными консолями, резные полки. На позолоченном карнизе висели тяжелые красные шторы.
– Нравится? – поинтересовалась старуха, заметив, с каким интересом Марго осматривает комнату.
– Да. Откуда все это?
Изида Альбертовна усмехнулась.
– Накопила. Давно на свете живу. Мне ведь, деточка, сто лет. Жизнь продолжается, и конца ей не видно. Присаживайтесь. Вот сюда, на диван. Между прочим, этот диван когда-то стоял в наркомпросе СССР. На нем сидел сам товарищ Луначарский.
– В белом венчике из роз – Луначарский наркомпрос! – вспомнила Марго чье-то двустишие.
Она думала, что старуха рассердится, но та засмеялась – тихим, рассыпчатым, как сахарный песок, смехом.
– Точно, – сказала она. – Это присказка Маяковского.
– А вы его знали?
По морщинистому лицу старухи пробежала тень.
– Немного, – ответила она. – Ну что, расселись? Теперь позвольте мне предложить вам коньяк! Надеюсь, вы не откажитесь?
– Глупо отказываться от коньяка, – сказала Марго и толкнула дьякона под столом ногой.
– Да, чуть-чуть можно, – смущаясь, сказал отец Андрей.
– А только по чуть-чуть и получится, – с усмешкой сказала Изида Альбертовна. – У меня тут, батюшка, не винный склад.
Старуха повернулась и прошаркала к старинной резной горке, открыла дверцу с витражным стеклом и достала с полки пыльную, темную бутылку коньяку. Закрыла дверцу и вернулась к столу.
– Вот коньяк, – сказала Изида Альбертовна, ставя пузатую бутылку на стол, и в голосе ее послышалась гордость. – Этот коньяк я купила в шестьдесят третьем году. За сорок семь рублей. Огромная по тем временам сумма. Но ведь нам нужны бокалы… Я сейчас.
Она повернулся и зашаркала тапочками на кухню. Когда старуха ушла, Марго наклонилась к дьякону и прошептала:
– Такое ощущение, что мы в антикварном магазине, где самый древний экспонат – сама старуха.
– Я все слышу! – крикнула из кухни Изида Альбертовна.
Марго заткнула рот ладошкой и вытаращила на дьякона глаза.
– И вижу! – крикнула из кухни Изида Альбертовна.
Отец Андрей засмеялся. Марго убрала ладонь и тоже улыбнулась.
– Хитрая старушка, – сказала она. – Я думала, она и правда слышит.
– Я и правда слышу! – крикнула из кухни Изида Альбертовна, громыхая дверцами шкафов.
Раздалось шарканье тапочек, и через несколько секунд старуха возникла на пороге комнаты. Она поставила на стол три широких, необычных по форме бокала из темного стекла. Марго опасливо на них посмотрела.
– Все в порядке, детка, я их сполоснула, – сказала Изида Альбертовна.
– Скажите, Изида Альбертовна, а вы и правда слышали, что я говорила?
Старуха улыбнулась, отчего белое, почти прозрачное лицо ее сложилось в морщинистую гармошку.
– Детка, – с горделивым апломбом проговорила Лидия Альбертовна, – у меня абсолютный слух. Полвека назад я неплохо пела. Сам Утесов приглашал меня в свой джаз-бэнд! Но я не пошла.
– Почему? – спросила Марго.
– Потому что это не джаз. Дюк Эллингтон – это джаз. Луи Армстронг – это джаз. Гленн Миллер – это джаз. А Утесов – это советская эстрада. На что это вы уставились, батюшка?
