Анна Данилова - Издержки богемной жизни
– Вы узнаете этот свитер?
– Ну да. И свитер, с оленями. И Женьку узнаю. Вот только с чего это он вырядился в этот свитер – ума не приложу! Может, специально надел Валеркин свитер, чтобы на дело пойти? Ну, в смысле, побить кого, чтобы на Валерку свалить? Хотя, он не такой. Это Валерка мог… Хоть про покойников и не говорят плохо, но мой сын был настоящим мужиком! – Она, оживившись после выпитого, стала разговаривать, как заправский вояка, отрывисто, браво, даже движение правой рукой сделала, как при маршировке.
– Не припомните, когда вы видели своего сына в этом свитере последний раз?
– Вообще-то, вечерами он его и надевал. Он любил этот свитер. Говорил, что он теплый, мягкий, приятный телу. Прямо на голое тело и надевал.
– А в тот вечер, двадцать девятого августа, он тоже был в нем?
– Да разве ж я помню? Может, и был, а может, и нет.
– У вашего сына были деньги?
– А как же! Конечно были. Я ему давала иногда, а не дам, так он сам возьмет… нет, шуткой, конечно, мол, мам, мне бы немного деньжат.
– Ваш сын не привлекался? – осторожно спросил Зимин. У него на Юракова было уже полное досье: три года тому назад он был условно осужден за разбой, потом проходил по делу о групповом изнасиловании. Во втором деле невиновность Юракова была полностью доказана, а двое его дружков сели, один умер в камере через неделю.
– А что вы меня-то спрашиваете, словно сами не знаете? – Юракова сощурила свои маленькие глазки и даже склонила голову набок, пытаясь состроить презрительную мину. – Вы же в прокуратуре сидите, у вас все о моем сыне есть. Да, его чуть не посадили, ну и что? Ему же дали условно! Они с дружком одним случайно в магазине ночью оказались, дети же еще!
– Ему тогда двадцать лет было, – заметил Зимин.
– Он для меня и в пятьдесят лет оставался бы ребенком, – вдруг всхлипнула мамаша. – И что теперь прошлое-то ворошить? Убили мальчишку, а вы все никак не можете забыть какие-то его шалости!
– Вера Ильинична, как вы можете объяснить, что свитер вашего сына оказался на Бутурлине?
– Говорю же – не знаю! Вы у него и спросите.
– А одежда, в которой был ваш сын в момент убийства, принадлежит ему?
– Да, ему. И джинсы, причем почти новые, и куртка.
Он отпустил Юракову и, едва за ней захлопнулась дверь, распахнул окно – впустить свежего воздуха.
Потом вызвал Бутурлина на допрос.
Евгений выглядел еще хуже, чем в тот день, когда он пришел сдаваться. Сильно похудел, да и выражение лица выдавало заблудившегося в жизни человека. Зимин подумал – как бы этот Бутурлин не выкинул чего, не повесился бы в камере – так он был плох.
– Послушайте, Женя. Я понимаю, что вы пришли сюда добровольно, рассказали, как убили Извольскую, даже продемонстрировали это на следственном эксперименте. Но все же – зачем вам все это?
– Что?
– Вся эта игра, комедия? Неужели вы думаете, что здесь сидят одни тупоголовые идиоты, которые ничего не видят, не слышат и совершенно не разбираются в людях? Ведь вы же положительный парень, у вас все в порядке с учебой (я уж не говорю о том, что у вас нет никаких долгов в университете, проверить это было довольно легко), да и голова светлая. Что заставило вас надеть свитер совершенно другого человека, вероятно, настоящего убийцы, и прийти сюда, сдаться? Вы что, так сильно хотите в тюрьму? Вы заявились ко мне в таком виде, в каком вас никто и никогда не видел! Грязный, в непомерно большом для вас свитере, пропитанном запахами табака, и к тому же еще хранившем на себе биологические следы, повторяю, совершенно другого человека. Преступление. Но вы же этого не делали, так зачем вам все это?
Он молчал. И это молчание выдало в нем сомневающегося человека.
– В каких отношениях вы были с Валерием Юраковым?
– Я не знаком ни с каким Юраковым, – побледнел Бутурлин.
– Это ваш сосед, вы жили с ним в одном доме. Скажите, Бутурлин, зачем вам понадобилось надевать его свитер? Он сам вам его отдал или как? Это он убил Извольскую? Что вы знаете об этом?
– Это я убил ее, – он упорно стоял на своем.
– Предположим, я поверю вам, закрою дело и передам его в суд, вас посадят в тюрьму лет на семь-десять, а то и больше, учитывая не одну статью. И что дальше? Чего вы добьетесь?
– Я ничего не добиваюсь! Просто пришел и сдался. Все.
– Послушайте, Бутурлин, вы не представляете себе, как переживают ваша мать, ваша девушка. Что вы наделали? Что натворили? Кому и что пытались доказать? Слезы вашей матери вас не тронули? Она, на мой взгляд, достойная женщина и хорошо вас воспитала. И что она должна теперь думать о своей жизни – в чем она была не права, где допустила ошибку, раз ее сын совершил такое тяжкое преступление?! Вы разбили не только свою жизнь, но и ее! Вы своим неосмотрительным поступком (я имею в виду, что вы взяли на себя чужое преступление) сделали ее жизнь бессмысленной. А ваша девушка? Оля Барсова? Да она места себе не находит!
– Послушайте, хватит! – вдруг вскричал Бутурлин и стукнул кулаком по столу. – Сказал, что я убил, и точка! И сделайте, пожалуйста, так, чтобы моя мать сюда больше не приходила. Она не вынесет этого… когда-нибудь, когда все это закончится, я постараюсь ей все объяснить.
– Вот вы говорите, что убили Извольскую, но ваша девушка, Оля, утверждает, что в момент убийства вы были вместе.
– Врет она все. Выгораживает меня, – пробормотал Бутурлин, отвернувшись к окну.
– А я вам вот что скажу. Это Юраков, судя по всему, убил Извольскую! Учитывая его прошлое, характер, то, из какой он семьи, а также принадлежащий ему и весьма запоминающийся свитер… с этими дурацкими оленями… Словом, я не знаю, что между вами произошло и по какой причине вы взяли на себя его вину, но вся эта история уже в прошлом… понимаете?
– Нет, не понимаю.
– Юракова уже нет в живых, а вы продолжаете покрывать его.
– Как это – нет в живых?! А что с ним?
– Его убили. Возможно, это сделали вы, поскольку убийство было совершено как раз в тот день, когда вы явились ко мне с повинной. Вы могли убить его буквально за полчаса до нашей встречи. Или же его убил кто-то другой. В любом случае, он погиб, а это означает, что вы можете снять с себя все обязательства.
– Я не верю вам!
Зимин достал из папки пачку крупных цветных фотографий – и с места убийства Юракова, и из морга. Бутурлин молча рассматривал снимки. Он словно окаменел, сидел бледный, дрожащий. И вдруг мешком рухнул со стула – потерял сознание.
– Дежурный, сюда, быстрее!
19
«Все понимаю, но не могу с собой ничего поделать – я ее ненавижу, ненавижу! И если бы мне представилась возможность, убила бы ее не раздумывая. Какой-нибудь, к примеру, несчастный случай, или на воде. Утопила бы! Хорошо, что мои мысли никто не может прочесть, иначе бы все знали, как сильно можно ненавидеть человека и желать ему смерти. Вот. На воде! Она не умеет плавать. И если бы мы всей компанией отправились куда-нибудь на речку, я обязательно сделала бы так, чтобы Лидка напилась (тем более что ее в последнее время и просить об этом не надо, пьет как лошадь) и полезла в воду. И ее бы не стало. Я бы помогла ей пойти на дно. Легко… Достаточно одного движения! Поймала бы ее за руку, поднырнув под нее, и потянула вниз.
Или столкнула бы ее откуда-нибудь сверху. В газетах написали бы, что она выпала из окна. Представляю, какая поднялась бы шумиха!
Мне бы радоваться, что Ратманов сейчас со мной, что мы везде появляемся вместе, и в некоторых газетах пишут даже, что у нас с ним все серьезно. Но мне почему-то грустно от того, что он в любую минуту может вернуться к ней, к Извольской. Она красива! Вот то, в чем трудно признаться даже самой себе. Она настолько красива, что ей как бы прощается все, причем заранее. Во что бы она ни оделась, как бы ни накрасилась, все мужчины смотрят только на нее. Думаю, что и Ратманов, наигравшись со мной вдоволь, как с куклой, рано или поздно вернется к ней. Они словно созданы друг для друга. Иногда мне хочется ей сказать: Лида, не пей, подожди, пока этот кобель перебесится и вернется к тебе. А наше с ним счастье – это как наслаждение во время утоления жажды… напился, поставил стакан в сторону и забыл о нем. И я понимаю, что такой мужчина, как Андрей, вообще не создан для одной женщины. Даже если допустить невероятную мысль – что он женится на ком-нибудь из нас двоих, – все равно никогда он не превратится в семьянина, будет гулять от жены налево и направо. Жена будет ждать его подолгу, разогревать ужин, а он придет под утро, пьяный весь, в помаде, и от него будет пахнуть другой женщиной. А что мне-то нужно от него? Разве я не знаю, что рано или поздно он меня бросит?
И все равно мысль, что он бросил Лидку – греет. Мне приятно осознавать, что он променял эту красотку на меня. Ей больно, а мне – приятно! Это нехорошо, я понимаю, но – все равно. А ведь когда-то мы с Лидкой были подругами, доверяли друг другу. И как-то сразу нам обеим повезло, нас начали снимать. Получается, что мы с ней отдалились друг от друга из-за мужика. По-моему это пошло. Зато – это чистая правда.
