Б. Седов - Дама Пик
На даче Василия Тимофеевича, во втором, замаскированном, подвале, который находился под основным и очевидным хранилищем соленых огурцов и старых велосипедов, хранилось около четырехсот кассет, которые по отдельности представляли собой опасное подобие разрозненных кусков урана, а соединенные вместе – стали бы бомбой, которая разнесла бы весь Питер не хуже «Толстяка», уничтожившего Хиросиму.
Их копии находились в другом, не менее надежном месте, но уже не в банальном дачном подполе, хотя бы и замаскированном, а в настоящем тайнике, оборудованном в глухом лесу неподалеку от приозерской турбазы «Яркое».
Все записи были тщательно отредактированы самим Василием Тимофеевичем, и все, что могло скомпрометировать его лично, было стерто.
Зато все остальное…
Откровения авторитетов, доносы стукачей, скандалы воров, поставленных нос к носу, противозаконные распоряжения и пожелания городских чиновников, навещавших начальника тюрьмы, маленькие и большие ментовские секреты – все это и многое другое было зафиксировано равнодушной видеокамерой и ждало своего часа.
Василий Тимофеевич Затворов уверенно полагал, что все питерские авторитеты, чиновники и менты у него в руках, и он, конечно же, был прав.
* * *Суета в «Крестах» в этот день началась с самого утра.
Коснулось это и той камеры, в которой сидел Знахарь.
Под бодрящие покрикивания вертухаев зэки резво вынесли лишние койки, с оставшихся сняли надстроенные ярусы, и камера стала неожиданно просторнее и даже как-то светлее. Потом почти всех куда-то увели, и два шныря принесли восемь комплектов совершенно нового постельного белья, по числу оставшихся коек, столик, на котором были ваза с яблоками и грушами и несколько книг, и телевизор «Самсунг».
Начальник тюрьмы Запор, лично присутствовавший при этих непонятных перестановках, внушительно произнес:
– Фрукты не жрать. Сгною в карцере.
Восемь ничего не понимающих зэков стояли у стеночки и молча ждали хоть каких-то объяснений.
Запор презрительно посмотрел на них и наконец снизошел:
– К вам, козлам, комиссия гуманитарная приехала. Из самой Европы, из Нью-Йорка. Когда войдут в камеру – чтобы улыбались и были тихие, как зайчики. Если кто вякнет лишнего – вы меня знаете.
И он многозначительно посмотрел на каждого по очереди.
– Вопросы есть?
– Никак нет, – молодцевато ответил Дуст.
Он, как смотрящий по камере, о чем Запор, разумеется, знал, должен был ответить за всех, что он и сделал.
– Вот и хорошо, – одобрил его ответ Запор.
Он еще раз оглядел камеру и сказал:
– Сейчас вам принесут ведро и тряпки, и чтобы ни пылинки не было. Ни на полу, нигде.
Он повернулся, кивнул стоявшим за его спиной вертухаям и ушел.
Камера удивляла чистотой и непривычной тишиной.
В пространстве, которое еще недавно было набито трехъярусными койками и человеческими телами, даже появилось какое-то подобие эха, отдававшегося в пустых углах.
По лицу Тюри, завалившегося на койку и закинувшего руки за голову, блуждала довольная улыбка. Он в который раз окинул взглядом открывшийся в камере простор и, счастливо вздохнув, сказал:
– Эх, ништяк… Всегда бы так было!
– Что всегда-то? – поинтересовался Ганс, лежавший в другом углу. – Ты что, навечно тут обосноваться хочешь, что ли?
– Ничего-то вы, беспредельщики, не понимаете. От сумы да от тюрьмы зарекаться не надо, а я как раз и имею в виду, что вот если попаду опять, то чтоб вот так было, как тут сейчас.
– Ну-ну, – хмыкнул Ганс, – давай-давай.
– И что же это за комиссия такая? – озабоченно пробормотал Кадило. – Может, амнистия корячится?
– И что же это за выражения такие, святой отец? – язвительно передразнил его Знахарь. – Разве духовному лицу пристало так разговаривать? Корячится! Это надо же…
– С волками жить… сам знаешь, – не растерялся могучий сокрушитель воровских ребер, – и не тебе меня учить, слуга антихристов.
– Вот оно как! – удивился Знахарь. – Это, значит, ты меня уже определил, булавочкой приколол и табличку навесил. Так, что ли?
– Ну, насчет булавочек и табличек не скажу, а вот что определил – это точно. Ты для меня теперь понятный стал. Одно слово – антихрист.
– Вот он как, – с притворным огорчением вздохнул Знахарь, – а я-то надеялся… Я-то думал…
– И нечего тебе надеяться, – отрезал Кадило, который, похоже, и на самом деле избавился от всяких сомнений по поводу Знахаря, – вот если покаешься, тогда еще может быть. А так – ждет тебя геенна огненная на веки вечные.
Знахарь, улыбаясь, открыл было рот, чтобы отпустить в адрес Кадила очередную шпильку, но тут в коридоре послышались голоса и шаги. И того и другого было много, так что, судя по всему, это и была та самая комиссия, ради которой с самого утра в камере устроили такой аврал.
Голоса звучали непринужденно и доброжелательно, шаги были уверенными и неторопливыми, в общем, привычное ухо зэка сразу же определило, что это вовсе не вертухаи или какие-нибудь другие обитатели тюрьмы, а свободные люди, которые привыкли ходить куда хотят и когда угодно. Соблазнительные звуки приближались и наконец невидимая пока процессия остановилась около двери в камеру.
Загремел ключ, Знахарь успел схватить журнал «Строительство и Архитетура» за прошлый год, и в это время дверь распахнулась.
На пороге стоял Запор, который первым делом бросил на зэков угрожающий взгляд, напоминавший о том, что было им недавно сказано по поводу поведения, затем улыбнулся и шагнул в сторону от двери.
В камеру вошли пятеро молодых джентльменов в очень приличных костюмах, все при галстуках. Все безукоризненно выбриты, румяны и жизнерадостны. На груди каждого из них висела пластиковая карточка с какими-то надписями и изображениями.
Валявшиеся на койках зэки не торопясь поднялись и с любопытством уставились на визитеров.
Окинув камеру лучезарным взглядом, стоявший впереди молодой господин в золотых очках откашлялся и, заложив руки за спину, произнес хорошо поставленным голосом:
– Добрый день! Мы – представители международной организации «Эмнисти Интернешнл».
Он говорил по-русски почти без акцента, но «Эмнисти Интернешнл» произнес с классическим американским прононсом.
Четверо его коллег стояли чуть позади своего руководителя и, доброжелательно улыбаясь, изучали более чем скромную обстановку камеры. Впрочем, делали это они без особого интереса. Смотреть тут было не на что.
– Наша организация изучает условия, в которых содержатся лица, осто… оступившиеся на нелегком жизненном пути, и целью нашей международной организации является улучшение этих условий в соответствии с решениями Всемирного Конгресса 2002 года по надзору за содержанием преступников.
Осилив эту нелегкую фразу, оратор перевел дыхание и продолжил:
– Мне искренне жаль, что, произнося слово «преступник», я имею в виду именно вас, но это есть правда жизни, не так ли? Однако мы надеемся, что содержание в исправительном учреждении принесет благотворный результат и общество вновь обретет своего члена в свои ряды.
Тюря не выдержал и прыснул.
Запор пронзил его убийственным взглядом, а оратор широко улыбнулся и сказал:
– О, я понимаю! Наверное, в моем произношении была какая-нибудь смешная ошибка. Все в порядке! Я понимаю! Я знаю, что это бывает… э-э-э… забавно. О’кей! Ит’c о’кей!
Он засмеялся и, погрозив Тюре пальцем, сказал:
– Мы тоже иногда смеемся над чужими забавными ошибками.
После этого он сделал серьезное лицо и, изменив интонацию, объявил:
– Кроме всего прочего, наша организация озабочивается соблюдением прав заключенных, и если вы имеете какие-либо жалобы, то можете передать их мне прямо сейчас.
Он замолчал и сочувственно уставился на зэков, всем своим видом показывая, что вот как раз сейчас-то и можно рассказать о наболевшем.
Запор зловеще ухмыльнулся. Мол, давайтедавайте, пожалуйтесь на что-нибудь. Я вам, бля, потом устрою Содом с Гоморрой.
Тюря нахмурился и, сделав шаг вперед, сказал:
– У меня есть жалоба!
Запор побагровел и, если бы взгляды могли убивать, Тюря уже лежал бы на полу без головы, без рук и без ног.
Американский гуманист проникновенно посмотрел ему глаза и, понизив голос, задушевно сказал:
– Вы можете передать эту жалобу мне прямо сейчас, и она обязательно будет рассмотрена на ближайшем заседании Конгресса.
– Да, обязательно, – с вызовом сказал Тюря.
– Да, обязательно, – подтвердил гуманист, вынув из кармана блокнот и ручку, – я вас слушаю.
Тюря откашлялся и, бросив взгляд на Запора, который в ответном взгляде обещал ему четвертование как минимум, сказал:
– От имени коллектива камеры номер одиннадцать требую предоставления всем заключенным специальной литературы, без которой возвращение к нормальной жизни будет весьма непростым делом.
– Какой именно литературы? – спросил гуманист деловым тоном.
