Вильям Козлов - Ради безопасности страны
— Хочется выкупаться, а я чего-то боюсь, — раздумчиво произнесла она, переведя взгляд на зеленоватую безмятежную поверхность озера. — Будто кто-то огромный там прячется и ждет... Так красиво кругом и почему-то тревожно.
Он еще налил себе коньяка, залпом выпил и, глядя в глаза женщине, глухо уронил:
— Мертвые хватают живых... А я не боюсь их, эй вы, утопленники, слышите, я не боюсь вас! — Он вскочил на ноги, сбросил рубашку, брюки, и в бордовых плавках с разбегу бухнулся в воду, взметнув хрустальные брызги. Долго плавал, фыркал, выбравшись на берег, обтерся махровым полотенцем, повесил его на сук, снова присел к скатерти и налил себе коньяку.
— Чудной ты, — сказала Лида. — Какие утопленники?
— Это озеро называется Мертвым, — вяло ответил он, закусывая бутербродом.
— Я здесь больше не буду купаться, Коля, — помолчав, произнесла женщина. — Поищем другое место?
— Мое место здесь, — наливая в стаканчик, сказал он.
— Ты мне рассказывал про Канаду, — заговорила о другом Лида. — Я читала какую-то книжку, забыла название, там непроходимые леса, реки и много бобров... Ты видел бобров?
— Бобров? — переспросил он. — Нет, не видел.
Бобры отлично под водой плавают, а ему не хватает воздуха, да и глубина тут оказалась больше пяти метров. Все исползал на коленках, и видимость приличная — озеро-то светлое, — а цинковой банки не видно. Найти ее никто не мог, здесь рыбу редко ловят и не купаются, тогда где же она, проклятая? Неужели он с риском для жизни приехал сюда с другого края земли, чтобы воспаление легких схватить и уехать ни с чем? Об этом было страшно и думать, он чувствовал, что банка где-то здесь, близко. Еще повезло, что теплынь, солнце, но на глубине вода холодная. Он нырял в шерстяном костюме, а надо было бы купить костюм аквалангиста... Боже, как же он раньше не додумался: нужно достать акваланг! С аквалангом он прочешет все озеро вдоль и поперек! Он видел в спортивных магазинах — Лида любила по дороге останавливаться и заходить даже в маленькие сельские магазины — поролоновые костюмы и полный набор для аквалангиста...
Сколько же можно торчать на этом проклятом озере? От ныряния у него звенит в ушах, давит на виски, пальцы рук сморщились, побелели.
— Лида, хочешь меду? — вдруг спросил он. — У меня тут есть знакомый пасечник, не очень дорого возьмет.
— Поедем! — обрадовалась она.
Но в планы «графа» не входило брать ее с собой; после встречи с Клавой он стал осторожным и старался нигде не показываться. Продукты у них были, а за хлебом, молоком, картошкой он пару раз поздно вечером наведался к Лепкову. Единственная ниточка, связывающая его с миром, — это пасечник. Ему и поручит Гриваков купить акваланг и костюм, мужик он прижимистый, но даже не пикнет: и десятую часть не вернул Гривакову из того, что тот отдал ему на хранение. Но бог с ним, бриллианты еще можно провезти с собой, — они много места не займут, — а золотые вещи на таможне могут обнаружить.
— А палатка, вещи? — сказал он. — У меня в лопухах коньяк припрятан. Не годится все без присмотра оставлять, да ты не волнуйся, я скоро.
— Сколько мы здесь? Неделю? И ни одной души не видели.
— Я тебе лучшего меда раздобуду. — Он погладил женщину по округлому плечу. — Целую трехлитровую банку.
Поцеловал, быстро оделся, завел машину и скрылся, будто растворился в пышных прибрежных кустах. Еще какое-то время слышен был ровный гул мотора, потом стало тихо. Женщина вздохнула и улеглась на нагретый надувной матрас.
15. ПЕРСОНАЛЬНЫЙ ПЕНСИОНЕР
Кузьма Данилович ничуть не удивился, когда ему почтальонша принесла бумаги из райвоенкомата, где предлагалось в среду к 12.00 явиться к капитану Ильину Н. Д. Дело в том, что Лепков с полгода как хлопотал, чтобы ему, как бывшему партизану, предоставили персональную пенсию. Директор совхоза дал свое ходатайство, вроде все справки и документы собраны, по-видимому, дело идет к тому, что он скоро станет персональным пенсионером, будет бесплатно ездить по своему району на транспорте, иметь раз в год железнодорожный билет туда и обратно, хоть на Камчатку! И без этих привилегий хорошо жил Кузьма Данилович, да вот беда — чем больше получал денег, тем больше их хотелось... И тогда, в 1941-м, купили его Гриваков и Барк деньгами да бесплатными продуктами, пообещали после окончательной победы над Советами отрезать ему изрядный кусок земли с березовой рощей в придачу. Сколько помнит себя Кузьма Данилович, он всегда деньги любил, всю жизнь старательно копил их. В подвале у фундамента вырыт тайник, где уж который год хранится в дубовой кадушке клад. В полиэтиленовых пакетах завернуты золотые вещи, серебряные ложки-вилки, подстаканники, в отдельном пакете — заработанная у немцев «ост-медаль», парабеллум с несколькими пачками патронов. Гриваковские ценности он давно считал своими и не собирался возвращать. Часть золота и серебра он после войны продал в городе, но кое-что еще осталось... У Лепкова самый большой дом в поселке, холодильник, цветной телевизор, на сберкнижках кругленькая сумма. И пчелами занялся потому, что за мед платят хорошие деньги. Пчелы сейчас — золотое дно. Каждую зиму ездит он с полными кадушками в Ленинград и, надев белый фартук, торгует на Некрасовском рынке янтарным тягучим медом. Додумался заворачивать прямо с сотами в целлофановую пленку по сто — двести граммов — такие пакетики люди охотнее берут, цена-то та же, но на вид всем кажется дешевле, У него и в неурожайные годы доход: покупает в сельмаге мешок сахару, делает для пчел сироп, а они перерабатывают его на мед. Поди отличи сахарный мед от цветочного!
В военкомате Лепков на какое-то время лишился дара речи: на месте начальника отдела Ильина сидел в форме капитана молоденький писатель Павел Шорохов, тот самый, что настырно выпытывал у него дома, где он партизанил в Прибалтике, кого помнит из товарищей, переписывается ли с ними, и еще купил два килограмма майского меда. Если уж по совести, то Кузьма Данилович налил ему в банки июньского. На майский и без него охотников много...
Придя в себя, Лепков подумал, что и капитаны, наверное, пишут рассказы да повести... Чего он испугался? Но сердце снова обмерло: вспомнил, что Васька Ершов — это он, паскуда, приволок липового писателя к нему! — говорил, мол, тот уезжает домой...
— Здравствуйте, Кузьма Данилович, — вежливо поздоровался Шорохов. — Вот мое удостоверение, — он протянул красную книжечку с гербом. — Я бы хотел с вами поговорить не о пенсионных делах... — Он сделал паузу, — а об Александре Ильиче Гривакове, который, как говорится, из дальних странствий воротясь, не так давно навестил вас... Полагаю, он не за медом приезжал к вам на светлых «Жигулях»?
Это был, как говорится, удар под ложечку — аж дыхание перехватило, а сердце молотком замолотило в ребра, мысль Лепкова бешено заработала, он машинально вытер испарину со лба: что еще знает сидящий перед ним капитан госбезопасности?..
— Многие ко мне приезжают, даже вы были, — пробормотал он, переводя дыхание.
Неужели конец?! О «графе» ни слова, — он ведь говорил, что скоро обратно в Канаду, виза кончается... Кузьма Данилович думал, что он единственный, кто знает Гривакова, не считая Клавку, но даже она не догадывается о трагедии на Мертвом озере. Есть на свете только два свидетеля: он, Лепков, и Гриваков, остальные погибли в войну — так говорил «граф». И какого черта он застрял на озере? Теперь этот дурацкий акваланг... Не рыбку же он собирался там ловить со своей рыжей кралей? Знает ли этот молоденький капитан КГБ, где сейчас Гриваков? Вряд ли, иначе не спрашивал бы про него...
— О «графе», я вижу, не хотите говорить, — медленно произнес капитан. — Тогда расскажите про Филимона Ивановича Храмцова.
«Знают! — пронеслось в голове пасечника. — Всё знают!»
Капитан Шорохов спокойно смотрел на Лепкова, его вопросы попали в точку. Тот больше не смог скрыть свое смятение — лицо, стало белым, будто присыпанным мукой, загорелые руки он сцепил вместе, чтобы не так было заметно, как они дрожат.
Долго готовился к этому допросу капитан Шорохов, от него зависело многое, потому что Павел Петрович больше не сомневался, что сейчас лишь единственный человек знает, где скрывается «граф». И этот человек — Кузьма Данилович Лепков. На юге Севастьянов Н. С. и Спирина Л. А. не были. Знал капитан и об этой женщине, о ее «романе» с канадским эмигрантом, известен был номер машины, не хватало лишь самой малости — местопребывания перезрелой парочки!
Из материалов, собранных о Лепкове, стало известно многое такое, о чем Шорохов и не подозревал: в своих заявлениях на пенсию Кузьма Данилович пишет, что находился в партизанском отряде с 1942 года, но к прибалтийским партизанам он примкнул лишь в конце сорок третьего, а где был до этого момента — не указал. Старожилы утверждали, что Лепков в 1942-м и даже в 1943-м еще находился в Клинах... И Павел Петрович сделал смелое предположение, что Кузьма Данилович в год гибели отряда Филина находился именно в его отряде, действовавшем как раз на той самой территории, на которой находились Клины. Это было бы логично. Мог он быть и в отряде Деда, но оставшиеся в живых бывшие партизаны такого не знали. Почему Кузьма Данилович скрыл в документах свое почти двухлетнее «сидение» в Клинах? Могли быть две причины. Первая — он был связан с партизанским отрядом Храмцова, но по каким-то соображениям не хочет об этом говорить. Вторая — Лепков не только знает о трагедии этого отряда, но и способствовал этому, короче говоря, был предателем, наведшим карателей на партизан. А одним из взводов карателей, свирепствовавших здесь, командовал фельдфебель Гриваков.
