Александр Макколл-Смит - Будьте осторожней с комплиментами
— Да, конечно, — согласился он. — Знаете, одна фотография действительно сильно на меня подействовала, когда мне было лет шестнадцать-семнадцать. У нас был сборник поэзии времен Первой мировой войны — Оуэн, Сассун[12] и остальные, и меня поразила одна фотография в этой книге. На ней пять-шесть мужчин в килтах, в форме полка горцев, стояли полукругом перед местным священником. Они покидали горы, отправляясь на войну. — Он сделал паузу и встретился взглядом с Изабеллой. — Когда я впервые увидел этот снимок, то долго не мог от него оторваться. Полчаса или около того. Я смотрел и думал о том, кто из этих мужчин вернулся в Шотландию — если вообще кто-нибудь вернулся. Это был пехотный полк, как и все полки горцев, так что шансов у них было немного. Их убили, этих людей. Я помню, как рассматривал эти лица, детали одежды и думал: «А ты? Ты вернулся? Вернулся?»
Оба с минуту помолчали. Потом заговорила Изабелла:
— Как те фотографии молодых людей, сидящих на травке вокруг своих «спитфайров»[13] в ожидании сигнала взлетать. Сколько их погибло в первые же недели!
— Да, много, — сказал Уолтер. — Ужасно. Но вы заметили, как улыбаются эти молодые летчики на очень многих снимках? В то время как горцы слушали священника с потерянным видом — казалось, они не понимают, как такое могло случиться. По-моему, они относились к этой трагедии как-то иначе.
Уолтер отступил на шаг и посмотрел на Питера.
— Вы объяснили…
— Изабелле.
— Да, конечно. Может быть, вы хотите еще раз взглянуть на картину? Она в столовой.
Гости последовали за хозяином в соседнюю комнату. Картина стояла у стены, ее наполовину скрывала тень, и Уолтер взял ее и прислонил к спинке стула.
— Она красива, не правда ли?
Изабелла взглянула на картину.
— Мне понятно, почему люди так горевали, когда он умер, — заметила она. — Он стал бы великим художником. Между прочим, когда это случилось?
— Лет восемь тому назад, — ответил Уолтер. — Тогда об этой трагедии писали во всех газетах. «Скотсмен» сообщил на первой полосе. Даже «Таймс» соизволила это заметить. Он погиб в Корриврекене. Такое опасное место в море возле Джуры. Люди называют его водоворотом, но это нечто похуже.
Последовало молчание. Уолтер показал на картину:
— Совсем рядом с этим местом. Он пристрастился к ловле лобстеров, и у него была маленькая лодка, на которой он выходил в море при плохой погоде. Тоже самое случилось и с Оруэллом. Но Оруэлл уцелел и закончил «1984». А Мак-Иннес погиб.
Питер, не отрывавший взгляда от картины, вмешался в разговор.
— Я видел это место. Однажды мы были на Ислее и прокатились вокруг Джуры. Остановились неподалеку от Корриврекена, чтобы взглянуть на знаменитый водоворот. Это было похоже на реактивный самолет — такой же рев. И поразительно высокие волны вздымались и опадали.
— Если правильно рассчитать время отлива, это место можно спокойно пройти, — сказал Уолтер. — Похоже на мельничную запруду, когда там спокойно. Но во время прилива волны натыкаются на какую-то подводную скалу, и тогда начинается сущий ад. И возникает эффект водоворота.
Изабелла слушала его, а взгляд ее снова обратился к картине. Наверное, эти полотна кажутся грустными оттого, что ей известно: Мак-Иннес умер в том самом месте, которое так любовно изобразил. Но это же не Мак-Иннес, подумала она. Если взглянуть на те две картины на стене и сравнить с этой, то ясно, что она отличается от них. Они написаны разной рукой.
— Итак? — спросил Питер, когда они возвращались на Хоуп-Террас.
— Это было интересно, — сказала Изабелла. — Спасибо, что устроил наш визит.
Питер вопросительно взглянул на нее:
— И это все, что ты можешь сказать?
Изабелла взглянула вверх, на белое облако в вышине, двигавшееся по небу с запада. Перистое облако.
— Нет, если хочешь, я скажу кое-что еще, просто я не знаю, с чего начать. С него? С самого Уолтера? Он меня удивил. Это был сюрприз. Ты так о нем говорил, что я подумала, будто он гораздо старше. И вот вдруг он, живущий в этом доме, похожем на музей…
— Со своей матерью, — добавил Питер. Изабелла была удивлена.
— В самом деле? Я думала, ты сказал…
— Я считал, что его родители умерли, но я ошибался. Мать все еще жива, сказал он мне. Когда ты вышла в туалет, он кое-что о ней рассказал. Я был изумлен. Я никогда ее не видел, но это ничего не значит. Ей всего семьдесят с небольшим, но, по его словам, она редко выходит на улицу.
Изабелла задумалась. Меняет ли это что-нибудь? Мысль о том, что Уолтер Бьюи живет в этом доме один, со своей злобной собакой — которая им не встретилась, — заинтриговала ее просто потому, что ей было интересно, отчего он предпочитает жить в одиночестве. Как он обходится в смысле секса? Или он — один из тех бесполых людей (и такие существуют, как ей было известно), которых секс не интересует, для них это не больше, чем легкий зуд. Может быть, он гей? Ей трудно было определить подобные вещи, и часто она судила неверно, особенно насчет женственных мужчин, которые оказывались совершенно традиционной ориентации. В конце концов, это не ее дело.
Она позволила себе еще одно, последнее рассуждение. Если его мать еще жива, пребывает ли он там по собственному желанию или его вынуждают оставаться в этом доме? Некоторые родители цепляются за своих детей. Возможно, Уолтер Бьюи — эмоциональный пленник, жертва матери-собственницы. А в таком случае вполне может быть, что его заставила продать картину мать, отказываясь дать деньги, на которые он рассчитывал. И вывод Изабеллы, что с картиной что-то не так, может быть неверным, — просто у Уолтера возникла необходимость продать эту картину.
— Я не знаю, что и подумать, — пробормотала она.
— Тебе нет необходимости мучиться, — сказал Питер. — У тебя нет перед ним обязательств — а у него перед тобой.
Изабелла улыбнулась — не Питеру, а про себя. Питер человек совестливый и в то же время практичный. Он делает дело. А она не может не быть философом. Мы с тобой никогда не достигнем согласия в этом вопросе, подумала она. У всех нас есть обязательства друг перед другом. У меня перед тобой. У тебя передо мной. У Уолтера Бьюи перед нами, а у нас — перед Уолтером Бьюи. У нас даже есть обязательства перед мертвыми, в сомкнутые ряды которых входит в данном случае и Эндрю Мак-Иннес, художник, муж, наш соотечественник, наш брат.
Но она оставила эти мысли при себе и сказала:
— Взгляни на это cirrus uncinus,[14] вон там. Только взгляни на него!
Питер взглянул на небо, на клочковатое облако и сначала ничего не ответил. Интересно, при чем здесь cirrus uncinus, подумал он.
— Я бы описал его как cirrus fibratus,[15] — спокойно произнес он. Вот так-то, подумал он, поставим ее на место. Он любил Изабеллу, но ей частенько приходилось напоминать, что она не единственная, кто знает латынь.
Повернувшись к Питеру, Изабелла улыбнулась.
— Вот что мне в тебе нравится, Питер, — сказала она. — Когда ты напоминаешь мне, что не следует выражаться так туманно, ты делаешь это очень мягко.
Глава девятая
С интимностью супружеской четы — каковой они не являлись, — и с ощущением новизны и трепетом любовников — каковыми они были, — Изабелла и Джейми готовились к обеду у Кэт. Изабелла сидела на краю своей кровати полуодетая, рассматривая черное платье для коктейлей и размышляя, подходит ли оно для визита к Кэт; Джейми вышел из ванной в одном полотенце, обернутом вокруг бедер. Его взъерошенные волосы были мокрыми после душа, на плечах и руках блестели капельки воды. Изабелла посмотрела на него и отвела взгляд, потому что ей не хотелось, чтобы Джейми заметил, что она его рассматривает. Рассматривает или пожирает взглядом — какое удачное выражение, подумала она. Пожирать взглядом — значит смотреть похотливо, и никто не захочет, чтобы его уличили в том, что он смотрит на своего любовника, как гурман, сидящий за столом, на аппетитное блюдо.
Джейми подошел к туалетному столику и взял щетку. Нагнувшись, чтобы видеть себя в зеркале, он яростно приглаживал волосы, но они, как всегда, не слушались его.
— Не расстраивайся, — сказала Изабелла. — Они очень мило выглядят. Твои волосы лежат так естественно, Многие женщины пошли бы на убийство ради того, чтобы у них так лежали волосы.
— Они меня раздражают, — возразил Джейми. — Иногда я подумываю сходить в то место в Брантсфилде, ты знаешь, в ту парикмахерскую, и сделать стрижку ежик или вообще побрить голову. Как называется такая прическа? Кажется, под нуль.
— Ни в коем случае, — решительно воспротивилась Изабелла. — Это было бы преступлением.
Он обернулся:
— Но почему? Это же моя голова.
Ей хотелось сказать: «Нет, это не так, она и моя тоже», но она одернула себя. Однако она так подумала и тут же осознала, что Джейми отдан ей лишь во временное пользование, как и все мы даны друг другу.
