Наталья Солнцева - Она читала на ночь
– Женская суть совсем не беспомощна и не беззащитна, как ты себе это вообразил. Она побеждает без оружия. Осиан-айо – настоящий дар для тебя, и ты еще многому у нее научишься.
Рассыпав множество серебристых искр, Соллей покинул пространство, как всегда, без предупреждения.
Фарий слишком сильно сжал руку и порезался острым осколком камня. Он отбросил его и некоторое время стоял в раздумье. Порез неприятно покалывал. Фарий подошел к ложу и долго смотрел на спящую Осиан-айо… а потом осторожно прилег рядом с ней и проник в ее сон.
– Фарий, скажи мне, что я не сплю и ты не исчезнешь, – потребовала Осиан-айо.
Он улыбнулся. Оси нравилась его улыбка, в которой не было самодовольства – только нежное очарование влюбленного. Не дожидаясь ответа, она спросила:
– Ты мне расскажешь все, что успел узнать, пока мы были врозь?
– Конечно, расскажу.
Она облегченно вздохнула.
Фарий по-своему расценил этот вздох. Он боялся, что ей может не понравиться его мир.
– Хочешь, я покажу тебе Лаорис?
– Лаорис? Что это?
Илларион Гусаров наконец закончил роман. Он пока не придумал названия. Честно говоря, писатель сам находился в замешательстве по поводу своего произведения. Вычитывая текст, исправляя мелкие ошибки, он диву давался, как это все у него получилось – идея, сюжет, герои… Он не узнавал себя, свой образ мыслей в им же написанном романе! А чего стоит история со спонсором? Приходит какая-то Лелечка Усова, болтает о деньгах… на следующий день звонит сам Шахров и договаривается о встрече. А дальше – понеслось. От предложенной Шахровым суммы господин Гусаров едва не потерял сознание. Словом, чудеса!
«Может быть, я сплю? – думал Илларион на устроенном в честь него приеме, принимая поздравления и застенчиво улыбаясь. – Ведь все это мне только снится? Сейчас зазвонит будильник, и…»
Он даже несколько раз украдкой пытался побольнее ущипнуть себя, чтобы проверить, не наступит ли пробуждение. Но ничего не менялось. Столы ломились от закусок, официанты разносили выпивку, шикарно одетые женщины и мужчины подходили к Гусарову, о чем-то его спрашивали, слушали с серьезным видом. Журналисты брали у него интервью. Сам Шахров фотографировался с писателем.
На следующий день влиятельные газеты и журналы напечатали эти фото и поместили заметки с информацией о будущей книге. В квартире Иллариона не умолкал телефон. Его поздравляли, расспрашивали, удивлялись его неожиданному взлету и откровенно завидовали. Даже Козленко не преминул позвонить и поинтересоваться, не желает ли драматург заключить с его театром контракт на новых условиях. Гусаров отказался. Ни о каких пьесах больше речь идти не может. В нем наконец пробудился истинный талант художника слова! Грех разбазаривать такое богатство на всякие мелочи. Теперь из-под пера Иллариона Гусарова будут выходить одни непревзойденные шедевры.
В таких выражениях драматург и разъяснил дражайшему Эрнесту Яковлевичу, что больше тому надеяться не на что. «Кувырок вперед» – последняя вещь прославленного мастера, которую режиссер может поставить в своем авангардном театре.
Козленко пискнул что-то невразумительное и бросил трубку.
Эд явился домой пьяный. Пытаясь раздеться, он с грохотом повалил что-то в прихожей.
Ксения проснулась. В раскрытое окно лилось сиреневое дыхание ночи. Она подошла, отодвинула занавеску и с тоской посмотрела на черное далекое небо. Почему ей иногда бывает так грустно? Может быть, действительно стоит выйти замуж, родить ребенка, как Юля? Кажется, подруга счастлива.
– Г-гос-с-спожа Миленко! – громко крикнул Эд. Его язык заплетался. – Б-будьте так ллю… бзз…
Ксения вздохнула и пошла взглянуть, что там с братом. Небось, упал и встать не может. Так и оказалось. Эд валялся на пороге гостиной, лохматый, в одном ботинке и наполовину спущенных брюках. Конечно! В них-то он и запутался.
– Ну, чего тебе? – равнодушно спросила Ксения.
Она привыкла к выходкам Эда и давно научилась не обращать на них внимания. Как он может так жить? Единственным, что вызывало интерес брата, были деньги. Чем больше, тем лучше. Зарабатывать их каким угодно способом, чтобы потом иметь возможность накупить себе красивых шмоток, пить с друзьями и валяться у телевизора, – вот цель, ради которой существовал Эд.
– П-помоги вст… встать…
– Сам вставай. – Она подошла и помогла брату стянуть брюки. – По какому поводу пьянка?
– Анд… рона… поминали.
– Сколько можно? – удивилась Ксения. – Уж неделю как похоронили человека, а ты все не просыхаешь.
– Это ты… с-сука… его п-погубила! – истерически взвизгнул Эд. – Ты и м-меня х-хочешь довести! С-сука…
– Что ты несешь? – опешила Ксения. – При чем тут я?
От возмущения Эд немного протрезвел. Он поднялся на четвереньки, потом, покачиваясь, встал на ноги и с трудом доковылял до дивана. Старые пружины жалобно скрипнули.
– Р-рыба приехал! Он как у-узнал… что Андрон… что это т-ты его…
– Что еще за «рыба»? – спросила Ксения и тут же вспомнила, что Рыбой называли приятеля Андрона, Константина Рыбаченко, который занимался поставками спиртного для сети магазинов Якимовича. – А-а! Это Костя, что ли?
Она не знала Рыбу в лицо, но слышала о нем.
– К-Костя… да! Так что… б-берегись т-теперь… Рыба з-за др-р-руга… – Эд пьяно махнул рукой и икнул. – Б-берегись…
– Хватит чушь нести! – рассердилась Ксения. – У вас что, от водки мозги набекрень съехали?
– Это в-все ты… – бормотал брат, засыпая. – В-ведьма… Сгинь! У-у-уйди!..
Эд не выносил, когда сестра в упор на него смотрела. Ему казалось, что все его тело начинает ломать и крутить, а в голове воцаряется полнейший хаос.
Ксения увидела, что он заснул, и вернулась в свою комнату. Она не придала значения болтовне брата. Постоянное пьянство сделало Эда не способным здраво мыслить. А может, он таким родился. Последнее больше походило на правду.
– Господи! – вздохнула Ксения. – Как мне все надоело!
Ей еще с начала весны хотелось уехать в Крым, к морю, сидеть на каменистом берегу и слушать шум прибоя. Там она будет писать свои этюды…
Ксении нравился цвет моря, синий и блестящий, чистая линия горизонта и прозрачность южного воздуха. Она мечтала о доме на берегу, откуда открывался бы необозримый голубовато-сиреневый простор. Но где взять столько денег? Возможно, Эд не так уж глуп, что придает этим бумажкам значение.
Мысли Ксении плавно перешли на Филиппа Чигоренко. Буквально на днях она столкнулась с ним у самого дома. Интересно, он действительно приехал к знакомому? Ей стало смешно. Ну не ее же, в самом деле, поджидал директор «Геополиса», чтобы подвезти к магазину, а потом пригласить в кафе? Они ели чудесную форель с белым соусом и пили «Цинандали».
– Вы уже не торопитесь? – улыбнулся Филипп.
– Нет, – покачала головой Ксения. – У меня была назначена встреча с Сашей. Это продавец из «Акварелей». Я покупаю у него пастель и хорошие кисти. Когда поступает качественный товар, он мне звонит, и мы встречаемся.
– Мне повезло.
– Почему?
– Если бы Саша позвонил в другой день, я бы не смог угостить вас форелью.
Ксения засмеялась. Ей было легко и приятно рядом с Филиппом. В конце концов, она ничего плохого не делает. Просто сидит и болтает. И он тоже… ведет себя чисто по-приятельски.
– А какие картины вы пишете? – спросил Филипп. – Пейзажи? Портреты? Натюрморты?
Она пожала плечами.
– Все, что нравится. Люди меня мало привлекают. Я имею в виду как типаж. У них такие… пустые лица, что становится неинтересно. А вот природа, ее краски – это может увлечь по-настоящему. Задумывая картину, я не успокаиваюсь, пока не закончу ее. Хожу как во сне. Краски сами ложатся на холст или картон… надо только остановить мысли и слушать голос неба.
– Голос неба?
– Ну да… Я так называю вдохновение. Оно рождается прямо из звезд и снисходит на меня, а руки только исполняют замысел. Поэтому я редко пишу.
– Ждете вдохновения?
Она кивнула без тени улыбки:
– Представьте, да. Не верю, что можно создать стоящую вещь, пыхтя от усердия. Усилие и творчество – несовместимы.
– А я слышал другое мнение, – возразил Филипп.
– Наверное, их столько, сколько на земле людей! – легко согласилась Ксения. – Каждый думает по-своему. Индивидуальность привлекает, а стереотип или шаблон вызывают неприятие. Во всяком случае, у меня.
– Хотелось бы посмотреть ваши работы.
Ксения внимательно взглянула на Филиппа. Он наливал вино в бокал, и его рука дрогнула.
– У меня почти ничего нет… – задумчиво произнесла художница. – Я все продаю. Когда картина написана, я не могу держать ее дома.
– Почему?
– Сама не знаю. Как будто бы внутри что-то просыпается и начинает расти, пока не разрешится тоской или слезами. – Она вздохнула. – Вряд ли вы меня поймете…
