Галина Романова - Пока смерть не разлучит нас
– Пускай в туалет, – кивнула, соглашаясь, Виктория. – Но почему машину-то не закрыл? Мотор заглушил, ключи вытащил, я проверяла, а на сигнализацию не поставил. Так спешил, что ли?
– Сигнализация не всякий раз срабатывает, – он все еще не хотел сдаваться. – Подождали бы немного, он и подошел бы.
– Я ждала! Долго ждала! И походила вокруг, к соседним домам тоже ходила. Постояла, послушала, у нас вечерами знаете как тихо! Никого! Замерзла даже.
И она зачем-то ему обе руки протянула, будто хотела, чтобы он убедился, что они до сих пор не согрелись. Кожа рук отливала бронзой. Может, природа так ее позолотила, может, лампы в солярии. Разбери их, теперешних красоток, что у них настоящее, а что приобретенное за деньги.
– Хорошо, поехали. – Грибов поднялся с табуретки и ее за собой потянул. – Едем.
– Куда? – Она послушно семенила рядом с ним в прихожую.
– Едем к вам. Посмотрим на машину. Если она еще там…
Конечно, машины на месте не оказалось, ну какой же он идиот, а! И Грибов так разозлился и на Викторию, и на жизнь свою нескладную, что даже зуб, запломбированный полгода назад, заныл.
Был бы вот женат, думал он про себя с ехидцей, не осмелился бы никто ему сегодня дважды за вечер жизнь портить. Никто бы не ввалился без спросу в дом, не устраивал бы ему сцен, не потащил бы за город.
О том, что это он сам стал инициатором поездки, Грибов и не вспоминал даже. Настояла же? Настояла. И вот вам результат!
Машины нет. Следов борьбы нет. И стало быть, Чаусов, сбегав за какой-нибудь куст, дождался, пока Виктория прекратит его искать, и поспешил уехать.
– Странно, – снова попыталась завести прежнюю песню Виктория.
Но Грибов ее тут же осадил:
– Знаете что, уважаемая! Прежде чем вам придет в голову очередная сумасбродная идея, хорошенько ее обдумайте, идет?
– Извините, – пробормотала она и, кивнув ему на прощание, поплелась к своей калитке.
Грибов поспешно отвернулся. Слишком поспешно уселся в такси, которое не отпускал, и тут же приказал ехать.
Ну не хотел он видеть ее пришибленной походки. И дома ее, серой неуютной громадиной дыбящегося на фоне черного неба, не хотел видеть тоже. Может, и тоскливо ей там, и неуютно, и страшно одной, но он-то тут при чем?!
Вот взяла и наврала ему про Чаусова. Ведь наверняка наврала, так? Чтобы не быть одной, чтобы была причина приехать к нему. Наврала, наврала, тут без вариантов. Он-то поначалу все по снегу лазил с фонариком, как дурак, все следы какие-то искал. И впрямь поначалу поверил, что Чаусова похитили.
А вот как пошла она к калитке своей, сгорбившись, так и понял все Грибов про нее, про тоску смертную, выгнавшую ее из дома.
Не было, не было никакого охранника и быть не могло. Придумала она все, чтобы его на ночь глядя к себе домой затащить.
«А тебя какой вариант больше устроил бы, Грибов? – вдруг разразился хриплым смехом внутри его мерзкий говорун, который порой его разве что до сумасшествия не доводил. – Тот вариант, когда Чаусов, сбегав за куст, удрал от ее пристального внимания? Или другой вариант, когда ты вдруг сам стал объектом этого самого внимания, а? Ведь пожалел ее, когда она уходила, пожалел? Пожалел! И вернуться был готов, и за плечи обнять, и в дом зайти. На тот же чай, ей-богу, а там как получится. Готов был… Потому и удрать поспешил, что жалости своей испугался и того, что на поводу мог побежать у этой самой жалости. Может, и зря на Ленку злишься, может, она и правда все про тебя понимает, и ты попросту боишься, хотя и думаешь, что ждешь тех самых отношений, от которых сердце способно ныть…»
Глава 12
Прежде чем выйти из ванной, Бобров очень долго рассматривал себя в большом зеркале на стене. Оно состояло из сотен небольших фрагментов со странной огранкой по срезу. Из-за этих фрагментов со странной огранкой свет причудливо преломлялся, а изображение дробилось. Прежде Бобров всегда поворачивался к этому глупому зеркалу спиной и ворчал про себя на Маргариту, которая заплатила кучу денег за эту дурацкую облицовку. А сегодня почему-то решил вглядеться в себя и оценить без ложной бравады сорокапятилетнего обеспеченного мужика. Решил рассмотреть достоинства и недостатки своей фигуры.
Зеркальный ромб двадцать на двадцать выхватил его внимательные карие глаза, густой чуб, тронутый сединой, и крепкую широковатую переносицу. Что ж, здесь было чем гордиться, было с чего приосаниться – лицом он всегда был симпатичен. Но вот заплывающие жирком плечи, заметно округлившийся живот, сильно потолстевшие бедра совсем не красили его.
Сколько раз собирался взяться за себя, обещал себе, что по два часа, нет, ну хотя бы по часу в день будет проводить в тренажерном зале, а по выходным либо беговая дорожка, либо бассейн. И не жрать обещал себе на ночь. Не получалось, ничего не получалось.
Вечером возвращался домой уставший, измотанный. Влезал в домашний атласный халат после ванны, вдевал ноги в домашние атласные туфли, тоже Риткина блажь, он бы и в резиновых сланцах потопал. Валился в мягкое удобное кресло, куда ему доставлялся ужин, и наедался до отвала.
Вот вам и результат, господин Бобров, на спине, ногах и брюхе. Вот и радуйтесь и потешьте себя мыслью, что милая красавица Виктория с совершенно идеальной внешностью и прекрасной душой воспылает к вам вдруг ответными чувствами.
Вы-то, господин Бобров, влюбились в нее, так ведь? Влюбились, влюбились, не трясите седеющей головой. Не хотели, да так вышло? Оно зачастую так и случается, Николай Алексеевич, будто бы нехотя.
Сначала мелькнула пустая мыслишка насчет нее, что, мол, девушка хорошая. Красивая, серьезная, не шалава какая-нибудь, порядочная и исполнительная. Потом взгляд все чаще стал задерживаться не на бумагах, которые она вам подавала, а на руках, которые эти бумаги держали. Затем взгляд пополз выше, добрался до груди, подбородка, глаз… резко ухнул вниз к ее бедрам, коленкам и…
И все пропало?
Нет, не тогда еще пропало. Пропало много позже. Когда не стало ее мужа, который досадливой помехой вдруг откуда-то возник. Когда она стала совершенно беззащитной и свободной. Вот когда вдруг робкие пустые мысли внезапно обрели ясность, твердость и начали множиться с катастрофической скоростью.
И помех больше не виделось Боброву. Синицын благородно уступил ему свое место подле Вики. Ритка с детьми даже обрадуются, если их муж и отец вдруг исчезнет с горизонта. Неделю назад пускай в шутку, но все это ему было озвучено. А в каждой шутке, как известно…
Одним словом, никаких препятствий не было. И Виктория сама, кажется, уже созрела. Она не спешила сбрасывать его руку со своего плеча, куда он положил ее будто случайно. Потом такая же история с ее талией, словно и не заметила! А пару дней назад он в знак благодарности за особо хорошо выполненное ею задание возьми и поцелуй ее в щеку. И что? А ничего! Никакой реакции, в плане возмущения. Так, покраснела немного и только.
Бобров был готов к разговору с ней, но…
Но совсем оказался не готовым к разговору с Чаусовым! С этим нахальным истуканом! С этим мешком мускулистым! С тупоголовым, отвратительным Иваном Чаусовым, который вдруг вознамерился учить его!
– Я тебя уволю, понял! – зашипел на него Бобров, когда Чаусов ввалился к нему в кабинет без приглашения.
– Не уволите, – нагло ухмыльнулся начальник службы безопасности.
– Это почему еще? – опешил от такого нахальства Бобров.
– Я знаю о вас то, чего никому знать не положено. – Иван схватил стул, оседлал его и снова заулыбался паскудно так, со значением. – Не забывайте, кем я у вас работаю. Сколько деликатных поручений мне приходилось выполнять! А особенно последнее ваше поручение…
Подлец явно намекал на историю с мужем Виктории, он и тогда – сразу после смерти Синицына – намекал на что-то такое мерзкое, теперь вот опять.
– А что с последним моим поручением? – прикинулся непонимающим Бобров. – Это ты о чем, Ваня?
– Все о том же, Коля, – вконец распоясался его подчиненный. – Думаешь, ментам не интересно будет узнать, что ты меня приставил к мужу Мальиной соглядатаем? Думаешь, у них вопросов к тебе не появится?
– Не было, Ваня… – перебил его тогда Бобров с тревожной ласковостью в голосе. – А не было никакого последнего поручения!
– Как же не было? – притворно изумился Иван. – Было! Еще как было, Николай Алексеевич. Думаете, я такой лох и не подстраховался?
– Ах, вон ты о чем! – Бобров делано рассмеялся, потер руки, потом спрятал их почти по самые плечи под стол, навалившись на него всей массой тела, и спросил: – Хочешь сказать, что разговор наш записал, Иванушка?
– Хочу, Николай Алексеевич, именно это и хочу сказать.
То ли блефовал, то ли правду говорил этот подонок, попробуй догадайся, но рисковать в таких вещах Бобров не любил. Он вообще риск не любил и не рисковал никогда, окружив себя надежными честными людьми, и сам старался всю жизнь быть с ними честным и порядочным. С Иваном вот только промашка вышла…
