Рэй Брэдбери - Давайте все убьем Констанцию
Дикий порыв штормового ветра примчался от далекого океана, пахнуло солью, прокатился гром.
– Ты? – крикнул я. – Ты!
Все огни погасли, оставив после себя полную тьму и испуганные голоса.
Я выкликнул ее имя, но вместо ответа последовала лавина панического топота и крика.
Под грохот и суету мне в руку, лицо, колено ткнулась мягкая плоть, я раз, потом другой крикнул: «Ты!» – и остался один.
Вокруг творилась полная кутерьма, тьма раздробилась на тысячи бешеных потоков, среди которых, прямо у моих губ, засветился единственный огонек, и одно из этих странных созданий при виде меня выругалось: «Ты, это ты ее спугнул! Ты!»
Ко мне потянулось множество рук, и я упал навзничь.
– Нет! – Я перевернулся и вскочил на ноги, надеясь, что бегу к океану, а не к призракам.
Потом я споткнулся и упал. Фонарик покатился. Господи, подумал я, если он потеряется…
Я встал на четвереньки. «Ну, пожалуйста, пожалуйста!»
Пальцы сомкнулись на фонарике, я ожил, вскочил и, ощущая за спиной темный поток, на шатких ногах пустился в бегство. Держись, думал я, только не падать, луч фонаря, как веревка, тянет, только не падать и не оглядываться! Где они: близко, далеко, а может, впереди ждут другие? Боже милостивый!
И тут туннель огласился самым прекрасным в мире звуком. Впереди, подобием солнечного восхода у райских врат, вспыхнуло освещение, громко запел автомобильный гудок, раскатился грохот. Машина.
Люди вроде меня мыслят кинокадрами, живыми мимолетными картинами без слов, вспышками молнии. Джон Форд[111], подумалось мне, Долина монументов! Индейцы! Наконец-то чертова кавалерия!
Впереди, вынырнув со дна морского… Мое спасение, древняя развалина. И привставший за рулем… Крамли. Изрыгает ругательства, каких от него прежде никто не слышал, клянет меня на чем свет стоит, но радуется оттого, что меня нашел, и вновь поносит чертова дурня.
– Смотри не зашиби! – вскрикнул я.
Автомобиль затормозил у самых моих ног.
– Зашибу, когда выберемся! – пообещал Крамли.
Фары заставили тьму отступить. Крамли жал на гудок, размахивал руками, брызгал слюной, бесновался – от всего этого я ошалел.
– Твое счастье, драндулет пролез! Что там?
Я бросил взгляд обратно, во тьму.
– Ничего.
– Тогда и подвозить тебя незачем! – Крамли газанул.
Я прыгнул внутрь и так тяжело плюхнулся на сиденье, что колымага содрогнулась.
Крамли ухватил меня за подбородок.
– Ты как?
– Теперь все нормально!
– Нам надо выбираться!
– Выбираться? – В глубине вырастали тени. – Со скоростью пятьдесят миль в час?
– Шестьдесят!
Крамли всмотрелся в ночь.
– Сэчел Пейдж[112] говорил, никогда не оглядывайся. Как бы этим кто-нибудь не воспользовался.
На свет нетвердо выступила дюжина фигур.
– Давай! – заорал я.
Мы умчались…
В обратном направлении, со скоростью семьдесят миль.
Крамли громко произнес:
– Мне позвонил Генри, рассказал, куда занесло чертова дурня Марсианина!
– Генри, – со вздохом повторил я.
– Фриц тоже! Сказал, «дурень» – это для тебя слишком мягко!
– Он прав! Быстрей!
Мы прибавили газу.
Слышался шум прибоя.
Глава 41
Мы вырулили из канализационного туннеля, я глянул на юг и ахнул.
– Боже правый, гляди!
Крамли посмотрел туда.
– Это дом Раттиган, в двух сотнях футов. Как мы не замечали, что выход ливневого стока отсюда в двух шагах?
– Раньше мы пользовались не им, а Шестьдесят шестым шоссе.
– Если мы добрались сюда от Китайского театра Граумана, то Констанция могла проделывать тот же путь в обратном направлении.
– Только если она свихнулась. Черт. У нее точно мозги набекренистей некуда. Гляди.
На песке виднелись узкие изогнутые отметины.
– Велосипедные следы. На велосипеде весь путь займет не больше часа.
– Бог мой, не может быть, я никогда не видел, чтобы она ездила на велосипеде.
Я привстал в драндулете, оглядываясь на туннель.
– Она там. Вряд ли ушла. Она все еще там, в другом месте, не здесь. Бедняжка Констанция.
– Бедняжка? – взорвался Крамли. – Да у нее шкура как у носорога. Скули себе дальше из-за этой негодной бабенки, а я позвоню твоей жене, пусть приезжает и намылит тебе шею!
– Я ничего такого не делал.
– Разве? – Крамли дал полный газ, выезжая на берег. – Три дня как псих мотался по приемным вшивых хиромантов, балконам Китайского театра, карабкался на Маунт-Лоу! Парад неудачников, и все из-за крали, получившей «Оскара» за то, что не слишком дорожилась. Ничего такого? Распотроши мою шарманку, если я сфальшивил!
– Крамли! Кажется, я видел Раттиган там, в туннеле. И что ж мне теперь, сказать «иди к черту»?
– Конечно!
– Лжец, – сказал я. – Ты пьешь водку, а писаешь яблочным соком. Я тебя раскусил.
Крамли прибавил газу.
– О чем это ты?
– Ты мальчишка при алтаре.
– Иисусе, дай мне отогнать свою колымагу, чтоб не стояла прямо перед хоромами этой водоплавающей дурищи!
Полузакрыв глаза, скрежеща зубами, он сперва погнал, потом замедлил ход.
Я с усилием сглотнул и произнес:
– Ты мальчик-сопрано. Папа с мамой умилялись, слушая тебя за полуночной мессой. Черт возьми, я заглянул тебе под шкуру в кино, где ты скрывал выступившие на глазах слезы. Католический верблюд со сломанным хребтом. Из великих грешников, Крамли, получаются великие святые. Как бы ни был плох человек, он всегда заслуживает второго шанса.
– У Раттиган их было девять десятков!
– Неужели Иисус ведет им счет?
– Проклятье, да!
– Ничего подобного, потому что однажды ночью, в далеком будущем, ты позовешь священника, чтобы он тебя благословил, и он вернет тебя в одну из рождественских ночей, когда папа тобой гордился, а мама всплакнула, и ты закроешь глаза, чертовски радуясь, что ты снова дома и не нужно прятаться в туалете, чтобы скрыть свои слезы. В тебе по-прежнему живет надежда. Знаешь почему?
– Почему, черт возьми?
– Потому, что я этого для тебя хочу, Крам. Хочу, чтобы ты был счастлив, чтобы пришел домой, к чему-то, к чему-нибудь, пока не поздно. Позволь, я расскажу тебе историю…
– Нашел время трепать языком! Только-только унес ноги от компании ненормальных. Расскажи лучше, что ты видел в туннеле.
– Не знаю, я не уверен.
– Господи боже, погоди! – Крамли порылся в бардачке, откупорил с громким вздохом облегчения небольшую фляжку и выпил. – Если уж мне придется сидеть здесь и наблюдать за океанским отливом и приливом твоего красноречия… Говори.
Я заговорил:
– Когда мне было двенадцать, в мой родной город явился странствующий чародей, мистер Электрико. Он прикоснулся ко мне пламенеющим мечом и воскликнул: «Живи вечно!» Почему он мне это сказал, Крамли? Увидел что-то в моем лице, в манере держаться, сидеть, говорить – что? Знаю одно: прожигая меня своими глазищами, он выдал мне мое будущее. Уйдя с ярмарки, я остановился у карусели, слушал, как каллиопа[113] играла «Прекрасный Огайо», и плакал. Я знал, случилось нечто невероятное, чудесное, не имеющее названия. Через три недели, двенадцати лет от роду, я начал писать. С тех пор писал каждый день. Чем это объяснить, Крамли? Чем?
– Вот, – произнес Крамли. – Можешь прикончить.
Я допил остатки водки.
– Чем это объяснить? – спокойно повторил я.
Очередь была за Крамли.
– Наверное, он разглядел в тебе легковерного романтика, что гоняется за сказками, мечтателя, который разглядывает тени на потолке и думает, будто они живые. Господи, не знаю. У тебя всегда такой вид, словно только что из-под душа, даже если ты вывалялся в собачьем дерьме. Твоя невинность меня просто доводит. Может, это самое Электрико в тебе и подметил. Где водка? А, ну да. Ты закончил?
– Нет. Мистер Электрико наставил меня на правильный путь – разве я, в свою очередь, ничего не должен? Держать мистера Электрико при себе или пусть поможет мне спасти ее?
– Слабоумная чушь!
– Озарения. Иначе жить я не умею. Когда я женился, друзья предупреждали Мэгги, что я никуда не стремлюсь. Я сказал: «Я стремлюсь на Луну и Марс, хочешь присоединиться?» И она ответила – да. И до сих все было неплохо, так ведь? И на пути к «благословите меня, отче» и счастливой кончине почему бы не набраться решимости и не прихватить с собой Раттиган?
Крамли смотрел прямо перед собой.
– Ты серьезно это говоришь?
Он потрогал мое нижнее веко и поднес пальцы ко рту.
– Без обмана, – пробормотал он. – Солоно. Твоя жена сказала, ты плакал над телефонными книгами, – заметил он миролюбиво.
– Может, ведь в них полно людей, которые уже на кладбище. Если я теперь отступлюсь, я себя не прощу. И не прощу тебя, если ты убедишь меня отступиться.
После долгого молчания Крамли вылез из автомобиля.
– Подожди, – проговорил он, не глядя на меня. – Я пошел пописать.
Глава 42
Вернулся он не скоро.
– Ты точно умеешь задеть человека за живое, – сказал он, забираясь в свой драндулет.
