Александр Горохов - Забытые на обочине
Такие дела прибывшим "афганцам" не понравились. Они презирали шпану, симулянтов и дезертиров, имели опыт боевых действий. Когда афганцы немного пришли в себя, то решили навести среди "блатарей" порядок. К ним быстренько примкнул Петраков, смекнувший на чьей стороне сила. И однажды "афганцы "сделали военный переворот - избили всю шпану в кровь, загнали их под койки и создали ООС.
Добрую неделю уголовники жили под койками, жрать им давали раз в день и уже на третьи сутки они стали, как шелковые. В отделение кончились драки, никто ночами не выл по-волчьи, не размазывал собственное дерьмо по стенам. Дробящие удары "афганских" кулаков в зубы и по ребрам привели в чувство даже тех, кто истинно "соскочил с катушек".
- Теперь от тех "афганцев" осталось только четверо. - закончил Чекалин. - Заваров, Смирницкий, Басмач и Чуй.
- А Петраков?
- Он завхоз из местного Морского госпиталя. Его на бабах перекосило. - Чекалин презрительно усмехнулся. - На весь мир через щель в женской заднице смотрит. И Рекалов тоже со стороны. Он офицер-подводник, на атомной лодке плавал. По алкогольным делам погорел и по знакомству с Дьяконовым сюда попал. Дьяконов великий врач, ты его не обманешь, даже не думай. Он сейчас в Риге, в командировке. Вот наши старшинки и нервничают, как он приедет, так шороху здесь наведет, раскидает, как обещал всех за неделю. Кого куда...
- Отбой! - прокричал Петраков, появляясь в Кают-компании. - Все разговоры отложить на завтра! Кому надо в туалет, сходите и отбой!
Через час всякое движение в ООС прекратилось. Санитар Петрович прилег на диван и захрапел. Горел синий свет. Саня уже засыпал, когда Заваров остановился над ним и сказал.
- Я тебя кожей прочуял, Говоров. И ты у меня ещё получишь "Большой Юбилейный Бокал". И "Большую Юбилейную Закуску" тоже отведаешь.
- Хорошо. - согласился Саня. Лишь на следующий день он узнал от Чекалина, что Большой Юбилейный Бокал означает кружку собственной мочи, а Юбилейная Закуска состояла из той же кружки собственного дерьма, которым предлагалось закусить. Это наказание давали за очень тяжкие проступки. Придумала его ещё уголовная сволочь, но "афганцы" сохранили наказание только для самых подлых случаев.
Так кончился его первый день появления в ООС.
Прошла неделя. Дьяконов не возвращался из командировки и ООСовцы нервничали.
За минувшие дни Саню наказали восемь раз "тапочками". Один раз пятнадцать на двадцать, и остальные - десять на десять. Все наказания - по доносу Заварова. Не там курил, много разговаривает. Отличился басмач Раздаков. Его перевели из командирского Маленького Кубрика в общий, Большой. Раздаков попался на онанизме. Как старшину, его не наказали "тапочкой", а выгнали из Рая Малого Кубрика, поселили в бесправный Большой. Раздаков не унывал, постоянно улыбался. Он был уверен, что победа на фронтах Афганистана не за горами. Еще через неделю он начал лопотать русско-киргизские слова, плакать и ходить под себя. Потом его комиссовали и увезли.
Сегодня, в это тоскливое воскресенье, даже Петраков до того заскучал, что позволил всем с утра, после завтрака, валятся на койках. Под одеяла забрались, но заснул мало кто. Дневной сон в больнице - все же не ночной. Это сон сомнений, переживаний и страхов. Сознание не отключается полностью и продолжает барахтаться в узкой клетке из двух-трех мыслей, общих для всех членов ООС. Когда же наконец решающая медицинская Комиссия? А может я и действительно псих? Что будет дальше - домой, трибунал, дисбат?
Подлинно больных было мало. Большинство просто не выдержало армейского быта. Заметная часть - симулянты, косили от службы. Петраков был в госпитале вольнонаемным завхозом. Он свихнулся по сексуальной части. Дьяконов уложил его в свое отделение, чтобы какой-нибудь химией унять его сексуальные потребности. Впрочем, они были более душевного, несколько абстрактного порядка, нежели биологического.
Вот и в это нудное воскресенье, Петраков после того, как отправил по койкам все ООС, сам лег лицом к стенке и ему мерещились женщины. Именно мерещились, а не снились. Голые, в самых непристойных акробатических позах, различные по возрасту, стати и национальности, а рядом с ними - он, Петраков, тоже голый и могучий. И все эти дела происходили на солнечном берегу пляжа в Солнечногорске, или в его собственной квартире, когда жены и дочери не было дома. А то прямо и здесь, в Маленьком кубрике, на этой узкой койке. Он брал своих партнерш лежа, стоя, сзади, спереди такими приемами, что и циркачи бы не извернулись. А женщины визжали, кричали, задыхались, в то время как он, неутомимый Петраков, менял их одну за другой, трудился до седьмого пота.
Лежа сейчас под одеялом, ощущая мелкую знобкую дрожь в животе и бедрах, Петраков как на яву чувствовал на своих ладонях прохладу женских ягодиц или жар груди, в зависимости от того, какую невероятную позу он нафантазировал на данный сеанс. Он сжимал зубы, стараясь не стонать на яву. Это было невероятно мучительно, но Петраков никогда не онанировал. По той простой причине, что строго говоря, он был попросту импотент. Дьяконов посоветовал ему во время таких видений переключаться на мысли о белом медведе или, скажем, о краснозадой обезьяне, или о том, что когда он вернется домой, то разведется с женой, коли она его не устраивает, но этот прием мало помогал. Последнее видение Петракову было вообще чудовищным ему поморщилось. что темной ночью он собственноручно выкапывает из могилы недавно похороненную официантку из столовой госпиталя. Надя, пышная булочка двадцати трех лет, погибла в автокатастрофе. А Петраков выкапывает её из могилы, срывает с трупа одежды и берет покойную прелестницу, которую весьма желал при жизни. Берет прямо на могиле, между памятников и надгробий. Берет холодную, послушную и скользкую. После этого видения он и побежал к Дьяконову, поскольку подобное явление было уже чересчур, уже очень "слишком"...
Дьяконов предложил ему полежать в отделение с месячишко - другой, авось он в мужском коллективе и придет в себя, да ещё кое-какими препаратами можно надавить на нервы и сознание, которые по неизвестным причинам начали шалить у завхоза госпиталя, доселе человека спокойного и уравновешанного. Петраков согласился и теперь сексуальные пытки стали все же послабее, чем в первые дни. К тому же, когда его назначили Главным старшиной, по уходу их больницы "афганцев" первого призыва, он ощутил мощный и притягательный аромат власти. Власти безграничной над тридцатью идиотами. Он ощутил уважение к самому себе, Игнату Петракову с шестиклассным образованием, человеком без специальности и умения хорошо делать хоть какое-то полезное дело, потому что в армии не делают что-либо, а "служат", в этом есть кое-какая разница. Через это состояние самопочтения, заполнившее "Я" Петракова до краев, он возненавидел свою жизнь и ничтожное существование - ЗА решеткой сумасшедшего дома. Там он был убогий завхоз, которым все помыкали. Здесь же, в ООС, он был равен если не Богу, то Императору рабовладельческого государства как минимум. Здесь настоящая жизнь и он приметил, что сексуальные кошмары стали мучить его поменьше, именно с момента, когда последний Главстаршина-афганец, в день свое ухода, назначил на свое место его - Игната Петракова. Он упивался горделивым сознанием ответственности за ООС, за всех этих жмуриков, симулянтов и уголовников. Он построил для себя уродливую схему местной справедливости и честно стремился её придерживаться. Но что такое справедливость, как таковая, он не знал, да и узнать ему было о ней не у кого.
Но сегодня, в это тоскливое воскресенье Петракову вдруг вновь с пугающей реальностью померещилась аппетитная женская грудь необьятных размеров. Он чувствовал, как сосок этой груди чешет его по лицу, ощущал даже запах. Он испугался. Потом разозлился и вскочил с койки. Он натянул халат и вышел в Кают-компанию.
Маленький щуплый парнишка, Петраков даже не помнил его фамилии: то ли эстонская, то ли литовская, стоял у окна и смотрел на укрытый снегом пустырь.
- Ты что тут торчишь?! - спросил Петраков. - Все приказано лечь в койки!
Эстонец Саар понял его плохо.
- Приказано лежать, пожалуйста? - вежливо переспросил он. - Я подумал, что не приказано, а разрешили. Нет?
Локтем Петраков легко и резко ударил парнишку под вздох, эстонец переломился в поясе и Петраков поймал его голову на коленку.
Саар выпрямился, вытер из-под носа кровь и спокойно посмотрел на Петракова.
- Старшина, вы не правильно сделали. Я правильно выполнял приказ. Это нечестно.
- Вали в койку, тварь белобрысая! - рявкнул Петраков, а Саар ответил по уставному.
- Есть! - и даже откозырнул, без насмешки и иронии.
Петраков отвернулся, прошел к бачку попить воды, а дремавший на диване санитар Петрович сказал лениво.
- Ты, Игнат, старайся по сопатке, по зубам не бить. Следы останутся, это не к чему. Бей кулаком в серед груди. Это и больнее и следов не будет.
