Георгий Айдинов - Неотвратимость
— Несколько озадачили вы меня. Не скрою, степень информации у вас на самом деле несколько больше, чем я предполагал. Что ж, придется пересмотреть линию поведения.
— Благое дело будет. Для вас же.
В Измайлово Матюшина сопровождала вся калитинская группа.
— Пять человек детей, вот и приходится пускать жильцов, — объяснил хозяин квартиры Туликин причину появления у него Матюшина. — Кто прислал его? Бухгалтер из оранжерейного хозяйства, Моисей Бенцианович Аронов. Пожилой человек, сколько лет уже трудится на одном месте, бухгалтер-то. Чего же сомневаться в его рекомендации.
Обыск, произведенный у Туликина, дал неожиданные результаты. Почти никаких вещей Олега Матюшина, кроме «штатского набора» одежды, не обнаружили. Зато нашли схороненные в чуланчике телевизор и радиоприемник Ираиды Михайловны Райской.
— Жилец сказал, что детишкам их подарил. А откуда взял, вот он сидит, у него и спросите, — сказал Туликин. — Почему держим в чулане? Так больной он был, Дмитрий Филиппович. Голова, говорит, прямо раскалывается. Недели две лежал, а то и больше. А ребята как запустят сразу и телевизор и приемник — скучно им, в школу еще не ходят. Ну и попросил он, Дмитрий Филиппович, пока прибрать.
— И от греха подальше, — сердито вмешалась жена Туликина, худая маленькая женщина. — Пьет мужик наш, чего скрывать. А жилец одно время совсем домой не стал приходить. Я и замкнула вещи в чуланчик. Кто его знает? Дорогие они. Может, пошутил, что ребятам отдал. А наш Евсеич пропьет, потом скандалу не оберешься…
Ну, зачем, на самом деле, взял Матюшин у Ираиды Михайловны именно телевизор и радиоприемник? Если ему нужны были деньги, то, как говорила Райская, он вполне мог захватить ее драгоценности. И просто под каким-нибудь предлогом попросить взаймы — ему бы никогда не отказали. Ладно, наспех сейчас ни о чем не буду спрашивать. Успею. Павел на отдельном листке записывает для памяти — «Телевизор». С этого и начнем разговор с Матюшиным.
Зато теперь проявилась кажущаяся неуловимость «капитана». Просто он надолго залег в своей норе в самом буквальном смысле, когда его искали все подразделения московской милиции.
Матюшин молча наблюдает за процедурой обыска, ничего не говорит, благо к нему почти не обращаются. Так же молча переодевается в свой щегольской (и единственный!) черный костюм. Подписывает все документы, которые должен подписать. На прощание только говорит:
— Разрешите, пожалуйста, в последний раз побриться по-человечески. Неизвестно, когда еще придется.
— Не прибедняйтесь, Матюшин. Вы прекрасно знаете, в какие дни и даже в какие часы заключенным что положено. Идите брейтесь. Ребята, глаз с него не спускать.
Матюшин взял электрическую бритву и направился в кухню, где над раковиной висело небольшое зеркало и рядом сделана штепсельная розетка. Под жужжание электробритвы сотрудники — Сергей Шлыков стоял в дверях, Валерий Венедиктов — в коридоре — спокойно переговаривались. Павел выписывал Туликину и его жене повестки с приглашением явиться для допроса в МУР. Жужжит бритва. И вдруг снизу послышалась беспорядочная пальба. Все бросились в кухню. Бритва лежит на табуретке возле раковины и продолжает жужжать. Матюшина в кухне нет. Что же произошло? Почему и кто начал стрелять? Стремглав вниз. Матюшин стоит с поднятыми руками. Улыбается. Говорит участковому милиционеру, уткнувшему ему пистолет прямо в грудь.
— Чего ты так испугался, чудак! Оставь, пожалуйста, оружие в покое. А то неожиданно нажмешь гашетку, и в самом деле каюк мне будет.
Участковый, совсем еще молодой парень, которого по телефону от соседей вызвали из отделения, чтобы узнать, как же это он прохлопал живущего без прописки преступника, зло отвечает:
— Жаль, что не попал. Как кошка из окна сиганул. И другой бы на моем месте пистолет выхватил, когда ему при исполнении служебных обязанностей на закорки неизвестно кто сваливается…
Обратно в МУР Матюшина доставили в наручниках. Так же вели и по зданию управления. Сняли наручники только в комнате группы.
Допрос Павел начал донельзя рассерженный, но усилием воли заставил себя успокоиться: преступник не должен был чувствовать его волнения.
— Прежде всего, Матюшин, я должен вам сказать, что ваша повышенная экспрессия и явная склонность к недобрым шуткам может закончиться трагически. Надеюсь, вы понимаете, что конвоирам отдан необходимый приказ?
— Что делать. Мы бегаем. Вы ловите. Иногда постреливаете при этом. Все естественно. Такова жизнь, как говорят французы. Но если вас интересует моя жизненная позиция, то она выражена в словах опять же какого-то иностранца: нет безвыходных положений, есть безвыходные люди.
Матюшин вовсе не был смущен или обескуражен своей неудавшейся попыткой к бегству.
— Только, пожалуйста, не думайте, гражданин начальник, что стремление оказаться на свободе повлияет на мое решение быть с вами искренним и правдивым. Жду ваших вопросов.
— Хорошо. Начнем. Прежде всего удовлетворите наше законное недоумение. Столь маститый «разгонщик» в роли неосторожного воришки — явление противоестественное. Объясните, чего это вам вдруг захотелось украсть телевизор и радиоприемник у Райской?
— Знаете, бывает, что самые неисправимые из нашего брата, самые задубелые бандиты — убийцы, как чувствительные девицы, рыдают над птенчиком со сломанным крылом. Бывает, ничего не скажешь. Нечто подобное, вероятно, случилось и со мной. Считайте — каприз души. Мой квартирный хозяин — Туликин — не был далек от истины. Возможно, мой поступок вам покажется немотивированным, более того — глупым и сентиментальным, но это действительно так: мне было жаль несчастных детишек. Отец — алкоголик, неизлечимо больной человек, пропивающий все и вся. Мать — замотанная, несчастная женщина, только и думающая, как бы напихать пять вечно голодных ртов. Позже, если вы захотите послушать, как сложилось мое собственное детство, может, вы с большим доверием отнесетесь к моему порыву. Да, вы правы: вдруг захотелось доставить радость ребятишкам. С деньгами я еще не чувствовал себя свободно. Просить у Райской — сами посудите, в каком бы виде я предстал перед ней. У «подельщиков», то есть у всегдашних сообщников моих, тем более не хотелось одалживаться. Моя репутация, репутация главаря, должна быть безупречной — это первый закон нашей психологически весьма тонкой профессии. К тому же дражайшая Ираида Михайловна своими нежностями и сюсюканьем уже начала меня доводить чуть ли не до истерических припадков. Пора было прощаться. Я и решил оставить мадам Райской хоть какую-то прочную память о себе: нельзя ведь быть неблагодарным. Так все оказались почти одинаково удовлетворены — и мадам Райская, и я, и дети.
— Предположим. А теперь ответьте, Матюшин, что вас толкнуло на открытую встречу с Ароновым на троллейбусной остановке и потом на посещение его дома?
— Ага. Так я и думал, что вы давно обеспечили меня внимательной свитой. Надо отдать этой свите должное: при всей моей осторожности и наметанности глаза ничего не заметил. А насчет Аронова — все проще простого. Человек не может быть один. «Одиночество — гибель таланта», как справедливо утверждает великий Пушкин. К тому же наша профессия требует, как вам известно, коллегиальности. Ну и обдумывали планы.
— Предположим. А зачем Аронову понадобилось приходить к вам ночью?
— Этого не знаю. Скорей всего забеспокоился старик. Нутром, наверное, почувствовал неладное. Ведь вы спрашиваете о той ночи, в канун которой меня арестовали?
— Да.
— Так оно и было. Я не пришел на условленное место встречи. Тогда Аронов побежал проверить — светит ли у меня за шторой розовый ночничок: такой знак безопасности мы обговорили. Не светит. Догадавшись, дедушка Моисей дал деру.
— Будет у нас речь в свое время и об этом. А сейчас восстановите, пожалуйста, свое жизнеописание в максимальной близости к истине. В разных уголовных делах, которые оформлялись на вас в разное время, есть существенные разногласия в биографиях, собственноручно написанных вами.
— Возможно. Что ж, попробуем воспроизвести биографию, какой она и была. Берем сразу главное. — откуда я взялся такой, как сейчас? А вот откуда. Совсем мальчишкой попал в преступную среду, что было не удивительно, так как рано потерял родителей. Никого родных или близких, кто бы приютил, не нашлось. Отдали в детский дом. Сбежал. Беспризорничал. Связался со шпаной. Стоял «на стреме», пока более старшие грабили квартиры, палатки, магазины. Попал в колонию. Там учился, получил специальность электротехника. Вскоре после того, как вышел на свободу, женился. Работал в монтажном управлении в Клину. Часто бывал в командировках. Однажды приехал, узнал, что жена живет с другим. Все бросил, сел на поезд и оказался в Сибири. По дороге еще умудрился как-то потерять все документы и остаток денег. А может, украли. Ничего в памяти об этой поездке не сохранилось. Помню только — стоял в тамбуре, курил, смотрел в окно. И больше ничего. На работу никто не брал без документов. Что делать? На счастье ли, на несчастье, встретил в Новосибирске дружка, с которым в детстве беспризорничал и «ходил на дела». Тот вроде сам остепенился, но связей старых не утерял. Свел меня с веселыми, легкими людьми — мошенниками.
