Екатерина Лесина - Черная книга русалки
– Нашла?
– Нет, конечно, книга в тайной комнате Сухаревой башни хранилась, в которую никому входа не было. Но императрица все равно перестраховалась, приказала, чтоб у башни караул всегда стоял. И приказ исполнили, даже большевики не сразу решились охрану снять, только в двадцать четвертом году пост распустили. А потом, по приказу Сталина, башню разобрали. И заметь, не взорвали, а аккуратненько снесли, по камушку буквально, и Каганович, который за сносом наблюдал, потом говаривал, что ему дух Брюса являлся, пальцем грозил.
– Круто! – выдохнула Ксюха, выпрямляя другую ногу. – И значит, дух был?
– А то. Со смертью Брюса тоже много чего непонятного, он вроде как эликсир бессмертия искал, ну и даже нашел. На себе эксперимент поставить решил, велел слуге убить его, ну, Брюса то бишь, разрезать на куски, а потом эликсиром полить. Вроде как тело даже начало срастаться, но тут слуге помешали...
– Кто?
– Вот! – Пашка поднял вверх палец. – Вот тут как раз к Мэчгану и переходим. Он и помешал. Книгу решил украсть, ну, и дух Брюса переместился с книгой в Сухареву башню. А тело похоронили в Немецкой слободе, в склепе у лютеранской кирхи Святого Михаила. Там-то и видели дух Брюса, но после тот снова вернулся в Сухареву башню, где и обитал до самого ее разрушения, книгу стерег.
Вежливый стук в дверь прервал Пашкин рассказ, заставив Ксюху заполошно пискнуть, а Ольгу вскочить.
– Д-да?
– Ольга, можно вас отвлечь? – вежливо поинтересовался Вадик из-за двери. – Ненадолго.
– Иди, – зашипела Ксюха. – А то не успокоится. Мы подождем, да?
В коридор Ольга выходила с острым чувством вины, безотчетным, беспричинным, но растущим прямо-таки с невероятной быстротой. Вспомнился и вчерашний вечер, и сегодняшнее утро с побегом из-под надзора, и вообще факт, что Вадик к всемогущей Георгине Витольдовне ближе, чем сама Ольга, а значит, имеет полное право распекать за неисполнение служебных обязанностей.
Распекать он не собирался. Поманил за собой, прочь от двери, точно опасаясь, что с той стороны станут подслушивать, и только спустившись на первый этаж, изволил объясниться.
– Я по поводу вчерашнего... инцидента. – Теперь Вадик выглядел не смущенным, скорее обеспокоенным. Смотрел он сверху вниз, и в серо-голубых глазах его Ольге чудилась подозрительность.
– Извините, больше это не повторится. Вчера просто гроза, нам стало страшно, и...
– Я понимаю, – оборвал он. – Я про другое. Там, у озера, короче, ментов понаехало. И я знаю, почему.
– Почему? – шепотом спросила Ольга, уже зная ответ.
– Ну... труп там.
– Т-труп?
– Садись. – Он толкнул ее в кресло и, присев на корточки, заглянул в глаза. – Я его не убивал, понятно?
Ольга кивнула. Да, конечно, понятно, куда понятнее. Вчера ушел, а сегодня труп. И Вадик про него знает, хотя следователь еще не приходил. Откуда знает? И почему сразу про убийство?
Видимо, все мысли ее отразились на лице, потому как Вадик, тяжко вздохнув, пустился в объяснения:
– Вчера я выходил, это точно. Встреча была с одним человеком. Он обещался зайти, но мог обмануть, вот я и надеялся перехватить, порасспрашивать об одной старой истории. Знал, что он к озеру пойдет...
– Откуда?
– Откуда знал? Ну так Аэлита сказала, что он на путь стал, а сейчас первое полнолуние...
Сумасшедший.
– Короче, он бы пришел, он обещал прийти, потому как денег хотел, – продолжил непонятное Вадик. – Он жадный был. И самоуверенный. И еще такой, знаешь, лицемерный, когда про одно говорит, а другое делает. Я ему денег давал, только, видно, мало, если он сначала к озеру. Короче, вчера мне с его трубы звонок, я трубку беру, а там – тихо. Ну я к озеру бегом, а там – труп.
– Его?
– Ну да, лежит в крови, уже не дышит. Я и ходу. Два трупа найти – это уже тенденция, это подозрительно, понимаешь?
И руки ее ладонью накрыл. И смотрит, просительно, жалко даже.
– И если они узнают, что я вчера выходил из дому, что у озера был, то...
– Будут неприятности? – глухо пробормотала Ольга.
– Еще какие! Я потому и рассказал, как оно есть, чтобы о помощи попросить. Не говори, ладно? Я дома был, весь вечер.
– А Ксюха?
– Поговори с ней, она тебя любит. Пообещай ей помощь в том, что вы там затеяли. Мичеганскую русалку ловить? Или сразу брюсову книгу искать?
– А... – От удивления Ольга порастеряла все слова. Подслушивал? Подсматривал?
– Ее многие тут ищут, – пояснил Вадик, подымаясь, и руку подал. – Конечно, сказки все, но давай договоримся: вы помогаете мне, а я – вам.
Как ни странно, Ксюха на предложение согласилась. И следователю, который заявился в дом ближе к вечеру, врала вдохновенно, а Ольга поддакивала, старательно отнекиваясь от внутреннего голоса, каковой упрямо твердил: не доведет до добра эта сделка.
Может, и прав был, только вот изменить что-либо не представлялось возможным.
Тем же вечером отмытый, накормленный, одетый в чистое Микитка сидел в мягком кресле брюсова кабинета. Он и думать забыл и про страх, и про сомнения, и про то, что был момент, когда сбежать хотелось, и сильно. Если б не запертая дверь, то и сбежал бы.
Дурень. Куда ему от Брюса? Куда ему из Сухаревой башни? Нет, тут оно, место Микиткино.
Комната вроде и невелика, но есть на что поглядеть. Прямо перед Микиткою стол англицкой работы с выдвижными ящичками, каждый на замочке крохотном, а к замочку свой ключ. На столе бумаги всякие, которые свернуты, сложены в тубы, другие раскатаны, прижаты по углам серебряными шкатулочками, третьи и вовсе на пол сброшены за ненадобностью. Еще на столе инструмент разложен, из которого Микитка только линейку с деленьями узнал, и то потому, что еврейчик про нее сказывал. Есть на столе и чернильница в виде горы, и перья к ней заточенные лежат, и нож острый, и склянка с песком мелким и кистью белой, коробка с воском...
Вечность разглядывать можно, а ведь в комнате и иных дивных вещей множество. Вон шкап с книгами, большими и малыми, в дереве да серебряных окладах, черным бархатом обернутых, в красный сафьян укутанных. На застежках, на цепях... Вон чучело зверя невиданного, с длинным хвостом, мордой вытянутой, с пастью раскрытой, с зубами белыми да глазами, из каменьев сложенными. А вон в склянке младенчик безголовый плавает... а дальше...
– Интересно? – Брюс вошел не через дверь, а откуда-то из-за шкапа с книгами. – Это мой кабинет. Нравится?
Еще бы. Микитка, когда в силу войдет, тоже такой соорудит. А то и лучше.
– Ну-ну, посмотрим. – Яков, обойдя вокруг стола, сдернул Микитку с кресла и, указав на другое, поплоше, сказал: – Там твое место. Будет. Если я тебя возьму.
Возьмет, решил ведь все, Микитка видит...
– Сила – лишь сила. – Брюс, выбрав один из свернутых листов, раскатал его поверх прочих. – К силе, кроме знаний, много чего еще нужно. Значит, ты ее видел?
Кивнул Микитка, шею вытягивая, – любопытно ему было поглядеть на бумаженцию брюсову. Увидел, но не понял ничего: зверье какое-то, знаки, линии, письмена или узоры. Не разобрать.
– Рассказывай. Только подробно все, с самого начала...
Микитка и рассказал. И про то, как родители померли, а его самого дядька забрал, и про то, как жилось ему в доме чужом, про обиды свои – все вдруг вспомнились, с первого же дня, когда Фимка за ухо оттаскала, которое потом три дня распухшим было...
Говорит, а Брюс слушает. Внимательно, не мешая и не поторапливая, с видом таким, будто и вправду интересны ему Микиткины злоключения. А тот и рад бы уже остановиться, да не может, язык сам по себе мелет, слова узорами выплетая. Вот и про сон рассказал, и про болезнь свою, и про холод, который долго потом мучил, и про то, как на Егорку почесуху наслал, а Нюрку вылечил, и про ярмарку с цыганами...
Сушь рот дерет, в горле ком стоит, а Микитка уже и до болезни Егоркиной дошел, а после и до выздоровления. И до перемен, каковые никто из домашних замечать не желал. Слушает Брюс, кивает, белые колтуны парика качаются крыльями гусиными, губы тонкие, лягушачьи, шевелятся, нос кривится.
Некрасив колдун. Кожа темная, оспинами битая, лицо худое да костлявое, шея тонкая с кадыком выпирающим, а глаза серые, точно камень-гладыш, до скользоты рекою вылизанный. Глянешь в такие – мигом про все забудешь.
Но вот дошел Микитка и до смерти Егоровой, и до своего из дому ухода, и до деда лесного, который тайными тропами до самое Москвы довел. И только тогда ему замолчать позволено было.
– Интересно, – сказал Брюс, над бумагою своей склоняясь, взял инструмент – с виду как есть рогатина железная, на концах заточенная, – и принялся вымерять чего-то. Раз засечку сделал, другой, а на третий, лист насквозь проткнув, чертыхнулся.
– Кто она? – осмелился Микитка вопрос задать.
– Сирена, она же ундина, если по-немецки именовать, либо же русалка, сиречь дева водяная, каковая есть наполовину человек, а на другую – piscis... рыба.
