Валерия Вербинина - Ветреное сердце Femme Fatale
– Но ты же не станешь настаивать, чтобы я ушла прямо сейчас? – заискивающе пролепетала она.
– Стану! – огрызнулся тюфяк. – И чтоб духу вашего здесь больше не было!
Настасья Сильвестровна посмотрела племяннику в глаза, поняла, что он не шутит и теперь уже ни за что, никогда не простит ее, и с достоинством поднялась с места. Она разгладила складку на юбке и поискала, что бы такое сказать колкое, но эффектное, чтобы ужалить дорогого племянничка в самое сердце – так, чтобы и на смертном одре он не забыл ее слов. Подходящая фраза уже вертелась на кончике ее языка, но тут в сопровождении донельзя смущенного Андрюшки в комнату вошла ослепительная баронесса Корф в лиловой амазонке.
– Это она? – уронила Амалия. – Так я и думала.
– Она здесь больше не живет! – выпалил Степан Александрович и трясущейся рукой погладил кошку, которая испуганно смотрела на него, прижав уши. Лицо его мало-помалу начало обретать свой привычный цвет.
– Я бы на вашем месте проверила ее вещи, – сказала Амалия в пространство. – Неровен час, уходя, захватит что-нибудь из безделушек вашей жены. Кто способен украсть письмо, способен украсть что угодно.
– Да как вы смеете? – взвизгнула Настасья Сильвестровна.
Но Степан Александрович только посмотрел на нее и, оттолкнув Андрюшку, побежал в ее комнату…
Через четверть часа Марья Никитишна, занявшая стратегически выгодный пост напротив, в лимонадной немца Шмайхеля, видела, как заплаканная Настасья Сильвестровна выходит из дома, волоча за собой два чемодана. Ее племянник, чьи обычно ухоженные бакенбарды стояли сейчас дыбом, шел за ней и оглашал окрестности совершенно непотребными и несуразными воплями.
– Старая воровка! Два кольца и брошку сапфировую стащила и в игольницу спрятала! Воровка!
– Рогоносец! – злобно крикнула в ответ почтенная тетушка. – Чтоб ты пропал! Чтоб тебя холера стрескала, медведь проклятый!
Она плюнула в пыль и, таща за собой чемоданы, удалилась в направлении площади императора Николая. Там она взяла извозчика и с комфортом доехала до «Бель-Вю», по пути обдумывая, какими словами разукрасит племянника в разговоре с местными сплетницами. В чемодане к тому же лежали две серебряные вазочки, которые она – по чистой случайности, разумеется! – захватила из дома племянника, и мало-помалу Настасья Сильвестровна почувствовала, как к ней начинает возвращаться хорошее настроение. Вечером она напишет Лукерье Львовне письмо о том, что племянник Степа свалился в белой горячке, и напросится жить к ней в Петербург. К черту провинцию и провинциалов! Никакого ангельского терпения на них не хватит. Ты им делаешь как лучше, а они тебе кулак в физиомордию тычут! И, вспоминая, какими словами ее честил племянник Степа, Настасья Сильвестровна тихо всхлипнула от жалости к себе в расшитый кружевной платочек. Платочек тоже был не ее, но кто станет обращать внимание на такие мелочи, не правда ли?
5
– И выгнал ее из дому, представляете, Любовь Осиповна?
В этом месте своего рассказа Марья Никитишна сделала большие глаза, но Любовь Осиповна, хоть и издала приличествующее случаю бессвязное восклицание, в глубине души нисколько не сочувствовала Настасье Сильвестровне. Она вообще терпеть не могла старух – они достаточно успели досадить ей в жизни.
К дамам, по случаю отменной погоды сидевшим на веранде «Бель-Вю», приблизился рыжебородый Гаврила, хозяин гостиницы, и почтительно осведомился, не нужно ли чего. Вопрос был обращен скорее к вдове судьи, которая платила по счетам, не торгуясь, в то время как Марья Никитишна была известна всему Д. как особа, которая помнит все что угодно, но только не свои долги.
– Гаврила, – заискивающе обратилась к нему старушка, – печенье нам подали ужас какое твердое! Ты бы распорядился, чтобы принесли какое посвежее, что ли…
– Вам бы кашки, Марья Никитишна, а не печенья, – хладнокровно отвечал Гаврила.
Марья Никитишна злобно покосилась на него и высказалась в том духе, что она знала его мать и сестру, и обе были приличные женщины, только Гаврила не понять в кого пошел. Однако хозяин «Бель Вю» даже бровью не повел.
– Никита! Неси-ка счет, голубчик.
– Что за счет? – заволновалась Марья Никитишна, заметив ухмылку на лице полового.
– За кофий и конфеты, которые вы на прошлой неделе у нас стрескали, – отвечал подлец Гаврила. – С вас рубль сорок.
Марья Никитишна вскрикнула, прижала ладошку в митенке[20] к груди, объявила, что ее грабят при всем честном народе, просто режут ее без ножа, что конфеты были невкусные, а в кофе она обнаружила – вы только подумайте! – утопшего таракана.
– Ежели конфеты были такие невкусные, – отвечал Гаврила, которому поощрительная улыбка Любови Осиповны придала смелости, – что ж вы все их съели-то? Да и кофию тоже выпили две чашки, – без зазрения совести добавил он.
Марья Никитишна поднялась на ноги и, дрожа не то от старости, не то от праведного негодования, объявила, что она более ни минуты не останется в этом вертепе. И вообще мать Гаврилы, наверное, переворачивается в гробу, когда видит с небес все происходящее.
– Ну, ежели она вас видит, то, может, и переворачивается, – рассудительно заметил Гаврила.
Марья Никитишна замахнулась на него клюкой и, шипя и клекоча, как змея, которой прищемили хвост, удалилась прочь. По счету она, конечно, так и не заплатила.
– Спасибо тебе, Гаврила, избавил меня наконец от несносной особы, – сказала Любовь Осиповна, томно улыбаясь.
Гаврила поклонился и галантно объявил, что всегда рад исполнить любое ее желание.
– Что-то меня жара совсем разморила… – пожаловалась вдова. – Принеси-ка мне, дружочек, стакан лимонаду и к нему мороженого.
Гаврила сделал знак половому, и тот отправился выполнять заказ. Сам хозяин, завидев новых посетителей, подошел к ним. Это были Сергей Сергеевич Пенковский и его супруга.
– Что прикажете, сударь, и вы, сударыня?
– Ах! Гаврила! – вскричала Ольга Пантелеевна с таким выражением, словно видела его впервые в жизни. – Говорят, у тебя мороженое нынче знатное? Ну так неси, неси, неси!
Она обернулась и только теперь заметила Любовь Осиповну, которая критически разглядывала ее полосатое платье.
– Ах! Любовь Осиповна! Вы получили наше приглашение? Будете на нашем вечере?
– Непременно приходите! – поддержал супругу Сергей Сергеевич, лучась улыбкой. – Кстати, какие у вас новости от Тизенгаузена? Я бы хотел, чтобы он и мое дело взялся вести, – прибавил он.
– Какое дело?
– Да о том векселе. Согласитесь, почему я должен терять такие деньги?
– А вы что, их потеряли? – весьма двусмысленно осведомилась Любовь Осиповна. – Смотрите, Сергей Сергеевич, если дело дойдет до суда, я первая дам показания, что никакого векселя мой муж вам не давал!
Сергей Сергеевич, признаться, несколько переменился в лице после такого заявления, но тут же оправился и стал горячо заверять Любовь Осиповну, что событие то произошло уже после ее, пардон, скоропостижной смерти. Любовь Осиповна слушала его, томно щуря глаза, и только посмеивалась.
На веранде становилось все больше народу. Из своего номера спустился вниз доктор Никандров, появился Петр Иванович, поверенный, а немного позже зашла и Вера Дмитриевна в обществе своего старого дядюшки, отставного военного. Глуховатый дядюшка на все вопросы отвечал только «Да-с» да «Что-с?», но в особых случаях мог расщедриться на восклицания «Эх, нравы!» или краткое, но выразительное «Молодежь!».
– Вера Дмитриевна, голубушка! – вскричала Ольга Пантелеевна с улыбкой. – Вы получили пригласительные билеты? Так сегодня вечером приходите к нам с дядюшкой. Будет весело!
Ольга Пантелеевна улыбалась, потому что, раз Настасью Сильвестровну выставили за дверь, значит, Степан не женится на Вере. Но тут она заметила новую жертву – молодого человека с портфелем, в очках и с глубокомысленным лицом, который стоял внизу, на тротуаре.
– Максим Алексеевич! Как я рада вас видеть! Максим Алексеевич, вы придете к нам на вечер?
Ее муж, услышав эти слова, почему-то не выразил особого восторга.
– Оленька, ты что же, и судебного следователя собираешься пригласить? – сердитым шепотом спросил он. – На кой он нам нужен?
– А вдруг к нам воры влезут, как к Лопуховым? – возразила практичная Оленька. – К кому нам тогда обращаться придется?
Любовь Осиповна нахмурилась. Ей не нравилось, что жена какого-то акцизного чиновника стала вдруг царить здесь, на веранде, и забрасывала окружающих глупыми вопросами и неуместными шутками. Она решила, что надо во что бы то ни стало обратить на себя внимание, и тут весьма кстати в поле ее зрения появился здоровяк с бакенбардами, который как раз в то мгновение довольно сухо раскланивался с судебным следователем.
– Степан Александрович! – воскликнула Любовь Осиповна таким сердечным голосом, как будто только его и ждала все это время. – Не подниметесь к нам? Я так рада вас видеть!
