Андрей Константинов - Решальщики. Движуха
Здесь Саша Мирошников замолчал, задумался, наморщив лоб. Видимо, снова переживал в памяти события того вечера, когда уголовник, алкоголик и наркоман Бодуля назвал его «нашим человеком».
Зеленков и Петрухин терпеливо ждали, благоразумно воздерживаясь от вопросов. Они прекрасно осознавали, что их время еще придет. А сейчас, когда убийца так легко и неожиданно раскрылся, вмешиваться не стоит. Естественный поток речи — самое убедительное доказательство. Неподалеку от них, раскрыв рты, сидели застывшие от изумления, прибалдевшие бойцы… Так что по-настоящему беспристрастной сейчас оставалась только видеокамера, глазевшая на убийцу неподвижным круглым совиным глазом с красным огоньком по центру «зрачка».
Мирошников очнулся, вышел из временного ступора и продолжил:
— В общем, так он и сказал: наш человек. А я ему на это: ваш — не ваш… пустой базар. Есть дело — говори. Нет — я пошел. Аревидерчи, кореша… Но в тот день мне все равно ничего не сказали. А сказали только через три дня: так, мол, и так, есть в Питере серьезный человек, но ему пидорасы кислород перекрывают, деньги вымогают. Даже кликуха у ихнего главного — Людоед. Типа, секешь, Саня? Людоед? И нет ему, хорошему-то человеку, никакой жизни от этого Людоеда. Просит он защиты. И готов за это закатить. Я им в лоб говорю: сколько? Сколько ваш хороший человек бабок мне отшершавит? Они опять помялись-помялись и говорят: десять штук. Нормально, думаю, нормально. А они — на всех, говорят. Я: на кого, говорю, на всех? Ну типа на нас, на троих. Я понял, что это, в натуре, чистая разводка, и сказал: а не пошли бы вы на хрен, кореша?
— Толково. Дальше?
— Вижу, они малость того… ну типа растерялись. А чего ты, говорят, хочешь? Я говорю: за мокруху лично мне не меньше пяти тысяч долларов наличными. А остальные расходы — оружие, транспорт, оплата помощника, если, конечно, понадобится помощник, — пусть «хороший человек» сам оплачивает. Они сказали на это, что я, типа, расценок не знаю, тему не секу… А я их ведь и правда не знаю. Я прейскурантов в газетке опубликованных не видел. Мне самому страшно: вдруг я палку перегнул, запросил лишку и мне сейчас скажут: аревидерчи, кореш?.. Но они пошумели-пошумели, потом Бодуля позвонил кому-то и сказал мне: Евгений Борисыч согласен. Получишь свои пять штук… Слышь, дай-ка закурить, братан!
Стараясь не попадать в кадр, Дмитрий протянул пачку, и убийца вытащил из нее сигарету. В этот момент Петрухину вдруг подумалось, что слова, сказанные в самом начале «интервью» («Мотивы моего интервью: желание рассказать правду об убийстве бизнесмена Образцова… Добровольно») как-то не шибко вяжутся с видом рук в «браслетах».
Посему он улыбнулся и скомандовал Зеленкову:
— Дай-ка, Костя, ключики. Снимем с Алексан Палыча «браслеты».
— А стоит? — скептически отозвался Котька.
— Ты как, Саша? Глупостей делать не будешь?
— Да уж теперь-то что? — пожал мощными плечами Мирошников.
— И это правильно, — резюмировал Петрухин и взял у Зеленкова маленький, примитивный ключ от наручников.
Когда «браслеты» разомкнулись, раскольцованный арестант с удовольствием затянулся и взялся массировать онемевшие запястья.
— Ну как, Саша, готов?
— Готов.
— Тогда продолжим? — уточнил Дмитрий, любезно щелкая зажигалкой.
— Продолжим, — согласился Мирошников, и…
И свет для Петрухина погас…
Ж/д перегон Свирь — Подпорожье, 24 августа, ср.
Едва Купцов загрузился в проходящий фирменный поезд «Арктика», он скоренько побросал вещи на свою верхнюю полку и тотчас, даже не дожидаясь отправления, переместился в вагон-ресторан. Где теперь, вот уже третий час кряду, продолжал в оскорбленных чувствах и в гордом одиночестве не то чтобы люто накачиваться, но — скажем так — активно злоупотреблять…
Как только Леонид понял, что «срочная командировка в Петрозаводск» не более чем предлог, чтобы отсечь от дальнейшего участия в «деле Людоеда», он не просто разозлился — он рассвирепел. Так что Петрухину бесконечно повезло, что в тот момент он физико-географически не мог подвернуться напарнику под руку. Правда, сейчас, под успокоительный стук вагонных колес и не менее успокоительный коньячок, Купцов слегка приподостыл и почти убедил себя в том, что все-таки Петрухин старался действовать из лучших побуждений и хотел как лучше. Другое дело, что в итоге все вышло в полном соответствии с бессмертной фразой Степаныча: «Как всегда». Да и эти самые «благости» Димку всё едино не оправдывают.
Конечно, здесь следовало сделать немалую скидку на то, что Петрухин — опер. А они — опера — все, в общем-то, слегка… как бы помягче сказать?.. слегка безбашенные. Оно и понятно: какой же «нормальный» будет за весьма скромные деньги гоняться по городу за человеческими отбросами? Пахать по шестнадцать часов? Сидеть в засадах на чердаках и в подвалах? «Нормальный» не будет. «Нормальный» про это лучше по телику, где все на порядок красивше и романтичней, посмотрит, попьет чайку и, как любит выражаться Брюнет, бухнется «мордой в тряпки».
НО! Ведь он, Купцов, тоже не институтка! Он хотя и следак, но все равно — мент, а значит, профессионального цинизма в нем всяко не меньше. Слово «мент», вообще, автоматически означает — «циник». Да-да, именно так! Все менты и врачи — циничны. А вы как думали? Если вы имеете в виду все эти баечки про сопереживание и про «ощущение чужой боли как своей собственной», так это все, братцы, обратно извините за цинизм — херня полная. Начни каждому терпиле «сопереживать» — через год в «скворечнике» окажешься. Нельзя, никак нельзя в ментовском деле без цинизма. Соответственно, и Купцов за долгие годы пахоты на следствии бесчисленное количество раз шел на компромисс с совестью — если, конечно, такое понятие уместно. Потому как назвался груздем — полезай в кузов. Поднимать дела «по Холмсу», покуривая трубочку и попиливая скрипочку, в наши дни — нереально. Тем паче что и сам Холмс, помнится, не всё в кабинете сидел. Случалось и ему по притонам шастать, и «наружкой» заниматься, и задержания проводить лично. Впрочем, что такое Холмс? Так, всего лишь литературный персонаж, от наших отечественных реалий страшно далекий…
Леонид допил содержимое пузатого бокала, проглотил дольку лимона и, махнув рукой официантке, в очередной раз обратился к ней с лаконично-отточенной фразой:
— Барышня! Будьте любезны — повторите!
Официантка понимающе кивнула и полезла в бар.
В ожидании очередной алкопорции Купцов отвернулся к окошку и продолжил заниматься самоедством:
«…Нет, и все-таки — что он себе вообразил? Я ведь не мальчик и решения сам принимаю. Раз надо ехать в Тверь, значит, поехали в Тверь. Двадцать штук баков, в самом деле, никто за „спасибо“ в карман не опустит. Существует, конечно, еще и „нравственная“ сторона вопроса. То бишь раз уж вы, господа частные сыщики, вычислили убивца, так и отдайте его в руки правосудия. Правда, в таком случае будьте готовы к тому, что ваши работодатели не выплатят вам вашего гонорара. Или выплатят, но — частично. И вот тут желание заработать бабки вступает в противоречие с устоявшимися ментовскими представлениями, из коих одно широко известно, ибо озвучено в культовом фильме. „Господа! Должен ли вор сидеть в тюрьме? Кто против? Воздержался? Большинство — за!..“ Вор должен сидеть в тюрьме, а уж убийца — тем более. Жизни лишать человека, даже если тот носит нелицеприятное прозвище Людоед, никому права не дадено. И коли ты сумел убийцу вычислить, то просто обязан связно изложить свои соображения на бумаге и положить их на стол прокуратурского следака, ведущего это дело…»
Еще год назад Купцов именно так бы и поступил. Всего лишь год назад он даже не мог представить себе другой схемы действий. Вот только с тех пор много невской воды утекло. Невероятно, фантастически много. Отныне экс-следователь Купцов был совсем другим человеком. И поэтому он был готов поехать в Тверь и привезти оттуда убийцу. Привезти, чтобы затем выпустить.
«Я был к этому готов… Однако мой напарничек всё решил за меня… И теперь у меня имеется страстное желание кое-что сказать ему по этому поводу…»
Трасса Р-123, где-то между Торжком и Выдропужском, 24 августа, ср.
— Зубы целы, — не отрывая взгляда от трассы, торопливо успокоил «командора» Зеленков.
Полулежавший в шезлонге Петрухин тяжело потряс головой и с трудом принял более удобное сидячее положение. Первое, что он увидел, разлепив веки, был Саша Мирошников — на полу, в наручниках, без сознания.
— Что это было? — исторг из себя глупейшую фразу Дмитрий.
— Это был Сашенька Мирошников, — зло пояснил сидящий на руле Котька. — Сольное выступление.
— Извините, Дмитрий Борисыч! — тоскливо попросил Витя-боксер. — Не углядел я. Отвлекся буквально на секунду. А он…
