Анна Малышева - Трюфельный пес королевы Джованны
С колокольни церкви, расположенной, очевидно, сзади дома, в котором оказалась Александра, упал очередной гулкий удар, за ним второй, третий. Колокол звал прихожан к службе, но ни одна дверь не открылась, ни в одном окне не мелькнуло лицо. На улице никто не появился.
Глава 7
Она вставала так рано только в том случае, если спешила на самолет. В пять утра, нашарив и заглушив верещавший над ухом будильник, женщина с тоскливым стоном свернулась клубком под одеялом. Полежав несколько минут, все же заставила себя выбраться из постели. Александра все делала через силу, принуждая себя умываться, одеваться, наливать воду в чайник. Чашка кофе ее не оживила, она по-прежнему ощущала страшную усталость, разбитость не столько физическую, сколько душевную. Родительская квартира казалась ей все более чужой, она чувствовала себя здесь лишней, неуместной. И это было еще тяжелее сознавать из-за обещания родителям задержаться у них надолго.
Александра старалась двигаться тише, но мать, караулившая ее пробуждение, немедленно появилась на кухне.
– В такую рань, куда ты? – спросила она, запахивая на груди халат. – Какие могут быть дела в пять утра?
– Я еду за город.
– Из-за Марины? – догадалась мать и, разом помрачнев, добавила: – Вот ведь история… Почему ты у меня такая невезучая?
– Не повезло в данном случае ей, – возразила художница. – От меня требуется немногое, только поговорить со следователем.
– Я боюсь, ты ляпнешь что-нибудь и у тебя будут неприятности!
Александра, не желая продолжать разговор на тягостную для нее тему (мать словно читала ее собственные опасения), поднялась из-за стола:
– Во второй половине дня я вернусь, и мы обязательно куда-нибудь сходим. Все равно куда. Я давно нигде не бывала. Вы с папой пока решите…
– Только не в музей! – предупредила мать. – Хватит с тебя музеев!
– Хоть в цирк! – согласно кивнула художница. – Мне нужно отвлечься… Ты совершенно права.
Все время, пока она ехала в полупустом метро, дожидалась на платформе вокзала электрички, ее терзала смутная тревога, которая усугублялась чувством вины. Усевшись в вагоне, где, кроме нее, оказалось всего двое пассажиров, Александра с досадой уставилась в окно.
«Почему я чувствую себя виноватой и боюсь встречи с этим молодым человеком? Ведь я спала, когда все это случилось…»
Она то застегивала, то расстегивала молнию на куртке. Привычная, удобная вещь, с которой женщина давно сроднилась, внезапно стала ее тяготить. Ничего другого на смену у нее не было, немногочисленная верхняя одежда осталась в мастерской. Художница попросту не стала обременять себя лишними вещами, захватив только самые необходимые книги и бумаги. Сейчас она жалела об этом. «Что бы мне, как нормальной женщине, взять с собой парочку тряпок… Не резала бы сейчас глаз людям… Да еще встреча со следователем мне предстоит… А может, хорошо, что я не стала переодеваться, это было бы подозрительно… Зачем прятать концы в воду, если никакой вины на мне нет?»
Ужасно было то, что она до конца не верила своим собственным уговорам. Вину Александра ощущала ясно. Это именно она смутила Марину, показав ей фотографию серебряного пса, и спровоцировала ее на путешествие, из которого приятельница вернулась уже мертвой… Александра твердила себе, что обе они стали жертвами случайности… Напрасно. На душе у нее было так тяжело, словно она и впрямь совершила преступление.
В этом подавленном состоянии она и сошла на платформе, где ее встречала, по предварительному уговору, Елена. Женщина сердечно ее обняла, как родную, и выдохнула Александре на ухо:
– Леня пришел, вон стоит.
Высвободившись из ее объятий, художница увидела на пустой заснеженной платформе высокого парня в парке с поднятым капюшоном. Он неуверенно приблизился, явно колеблясь, как правильнее следует поздороваться. Александре показалось, что он хотел подать ей руку, но в последний момент сдержался и произнес отрывисто:
– Леонид.
Он был совсем не похож на мать, как сразу отметила, представившись в ответ, Александра. Веснушчатый, нескладный, с лягушачьим растянутым ртом, он ничем не напоминал изящную смуглую брюнетку Марину. И голос его, басовитый, как будто нарочито низкий, не напоминал резкий, чуть дребезжащий тембр, свойственный его матери. «Покойной матери…» – напомнила себе Александра, чувствуя, как сжимается сердце.
– Вы были с мамой прошлым утром? – напористо спросил он, и женщина, качнув головой, ответила:
– Нет, нет! То есть… Я спала, когда это случилось… Она ушла, не разбудив меня…
– Поговорим дома! – вмешалась Елена, нервно наблюдавшая их встречу. – Холодно сегодня!
И впрямь, из ближнего леса тянуло стужей, пробирающей до костей. Все трое по очереди спустились с платформы по обледеневшей лестнице. Александра, ежась в куртке на «рыбьем меху», замыкала шествие, а Елена возглавляла его. Женщина, приподнимая полы длинной шубы, чтобы не запнуться на ступенях, оглядывалась и сдобным голосом повторяла:
– Сейчас выпьем чаю… И посидим, обсудим все спокойно… Нам ссориться друг с другом нельзя…
– Я и не… – начала художница, но Леонид, шедший чуть в стороне, прервал ее на полуслове:
– А почему нельзя? Если есть из-за чего, можно!
– Снова ты… – расстроилась Елена и, остановившись, притянула к себе парня за рукав куртки: – Смотри, вон там, правее, ее нашли… Я показывала уже… Не могу туда спокойно смотреть, мне все мерещится, что там еще тело лежит…
– А мне что прикажете, посочувствовать вам? – огрызнулся парень, высвобождая руку. – У вас, стало быть, горе, а у меня – так, кот начхал?
– Какой же ты ядовитый, – упрекнула его женщина, впрочем, матерински-снисходительным тоном. – И всегда такой был! Вроде бы взрослый уже, женатый… Пора бы успокоиться немного!
– Да вовсе я не женат, что вы придумываете? – буркнул Леонид. – Просто живем вместе.
– Да, у вас сейчас это принято! – улыбнулась Елена.
– Глядя на старшее поколение, учимся! Пример берем, всем селом! Не вам бы говорить…
Последнее, грубое замечание, явно метившее в хозяйку дома, семейно живущую со своим жильцом без всякой регистрации отношений, ничуть Елену не смутило. Она все так же добродушно улыбнулась в ответ, словно безмолвно отметая нападки. И Леонид, не встретив с ее стороны агрессивной и, видимо, ожидаемой им реакции на свои замечания, умолк. Так, в молчании, они пошли дальше. Немногие прохожие, встреченные ими по пути, здоровались с Еленой и окидывали жгуче любопытными взглядами ее гостей. Александра была рада переступить наконец порог дома.
Птенцов, вопреки ее ожиданиям, находился на кухне, а не лежал в постели. Вид у него был болезненный, глаза запали, приняли выражение терпеливой муки. Он сидел в кресле, рядом с топившейся печью, его ноги укрывал плед, несмотря на то что в комнате было тепло. На мужчине красовался все тот же помятый вельветовый пиджак. Сегодня Птенцов был чисто выбрит, что еще больше подчеркивало его впалые щеки. Он приветствовал вошедших сидя, взмахом руки, а завидев Александру, воскликнул:
– Вот как скоро довелось нам увидеться! Человек предполагает, а Бог…
– Предполагать вообще занятие пустое! – поддержала его сожительница и, подойдя к креслу, заботливо поправила съехавший на сторону плед. – Как ноги?
– По-прежнему, – в голосе мужчины зазвучали капризные ноты, свойственные больным, старикам и детям. – Надо мазь поменять, эта уже не помогает.
– К врачу тебе надо, сколько лет можно одно и то же твердить! – вздохнула Елена.
– Я по врачам не ходок, – усмехнулся Птенцов. – Помереть и без них сумею, а выздороветь мне уже не грозит.
– Одно и то же! – отмахнулась женщина и, торопливо схватив заварочный чайник, отправилась в сени.
– Садитесь же, – настойчиво произнес Птенцов. – Позавтракаем вместе, а потом уже вы с Леней поедете в город…
– Мы вместе?! – испуганно воскликнула Александра. Недружелюбие, явственно проявляемое молодым человеком, смущало ее все сильнее. Сейчас Леонид не смотрел в ее сторону. Отойдя к окну, он занимался тем, что отколупывал тонкую ледяную корку, застывшую вдоль нижней кромки старой рамы.
– Да, вас обоих там хотят видеть, что поделаешь. – Птенцов, напротив, держался с нею необыкновенно сердечно, в его голосе звучало сочувствие. – Но ничего страшного, не бойтесь… Конечно, этот дурень Виктор наговорил полицейским, что было и чего не было, у него же день с ночью путается, протрезветь не может уже много лет… Но они, надеюсь, разберутся, кого слушать, кого не стоит… Лена вчера тоже показания давала, и я…
– Пришлось покривить душой, есть такой грех, но это же для пользы дела! – откликнулась хозяйка, вернувшись из сеней. Подойдя к печке, она ополаскивала заварочный чайник крутым кипятком. Елена все делала быстро, ловко, играючи, в ее полных белых руках каждая вещь становилась красивее. Умытый дешевенький чайник, казалось, улыбался. – Чуточку самую приврала… Это чтобы у вас с вашей красной курткой неприятностей сегодня не вышло.
