Леонид Могилев - Созвездие мертвеца
И особнячок на Третьей Красноармейской непростой. Снаружи пост милицейский. Про особнячок он сам писал месяца два назад. Памятник архитектуры. Незаконная приватизация, арбитражный спор. Требует ремонта. Вот, кажется, ремонт и идет сейчас. Стройматериалы снаружи под пленкой, внутри свет. Но раз велено ждать там, значит, там.
Желнин обходит аккуратно особнячок. Пост при парадном въезде. С тылу никого. Это же все-таки ремонт, а не строительство правительственного бункера. Окно, наверное, — это бывшая людская, сбоку и справа заколочено фанерой. Ее можно снять без шума, просто выдавливая старые и мелкие проржавевшие гвоздики. Потом приподняться на руках, упереться, протиснуться внутрь. А внутри работает транзистор, более никаких звуков. Кто здесь, в одной из комнат, лежит на поролоновом матрасике и читает роман, кажется Диккенса? Конечно, он, Игорь Михайлович. Школьная кличка — Дядя Ваня. Желнин видит его, осторожно выглядывая из-за двери. Вот так. Под охраной милиции, посреди ремонта, главный герой событий. Сидел себе и переводил заумь всякую, в трофейном чемоданчике папой Сойкиным привезенную с Приднестровского фронта. Ну привез и держал бы при себе, не показывал никому. А он и не показывал никому, кроме собственной дочери. Талантливого, к сожалению, ребенка. А та отнесла как-то листик дорогому учителю. А он, одинокий, ушедший в ремесло и даже в отпуск никуда не уезжающий, вдруг обнаружил, что в листочках этих кое-что такое, что бывает раз в жизни. Вот один листок, потом другой, потом третий. Ложатся на бумагу варианты перевода якобы катренов. Не тех, что у всех на слуху, не тех, что через компьютеры прокручены, а других, отсутствовавших. Считавшихся потерянными. И среди них, видимо, тот, ключевой, что служит ключом к пониманию всей этой тарабарщины. И тогда он, опьяненный предчувствием славы и успеха, желает формально закрепить свое авторство. Мало ли кто потом захочет наложить свою лапу на текст? И вот он несет в городскую газетку свои вирши под псевдонимом. Не свои, а те, что, грубо говоря, являются достоянием человечества. Только лучше бы ему, этому самому человечеству, никакого подобного достояния не иметь.
Рассказ N, выполнявшего специфическую работу для высокопоставленного заказчика
Все обстоятельства и время моего участия в работе для Заказчика я бы не рискнул комментировать и сейчас. Пусть великие мертвецы уносят свои тайны с собой. Я человек маленький, специалист по темам, которые, ей-богу, никому не интересны. Вы же смотрели фильмы про Петровку, 38, или, к примеру, «ТАСС уполномочен заявить», детективы почитывали. Все и было примерно так, как там описано. Сочинители консультировались с сотрудниками милиции, спецслужб. Ну, вот припомните. Сидит какой-нибудь химик, или физик, или филолог и ковыряется в своих пробирках, железках или манускриптах. И вдруг раз — и готово… Какой-нибудь изгиб дела об убийстве или хищении. Следственный эксперимент. И возникает необходимость в услугах книжного червя. В принципе, это может быть и специалист по изготовлению сосисок. Только совершенно независимый и, как предполагается, — честный. В данном случае под жернова следственного механизма попал я. Но поскольку Заказчик являлся лицом несколько более высокопоставленным, чем я и вы, вместе взятые, мою порядочность, как это принято, проверяли. Но проверяли так, что я это все же почувствовал.
А дальше все, как и положено. Звонок, конфиденциальная встреча. Мед обольщения и строгость предстоящего дела. Потом другой чиновник, потом третий. И уже после автомобиль. Нет, не в Кремль, не на Лубянку, а на одну из правительственных дач. Хотя однажды, после того как все формальности были соблюдены, черная «Чайка» внесла меня таки во дворец, в кабинет, в который во время беседы моей еще с одним высоким лицом и вошел Заказчик. Вошел, побалагурил, посмотрел на меня, убедился, что не фантом, и… и вышел. Подписка о неразглашении была отобрана у меня как-то обыденно, просто. И совсем в другом учреждении. Причем, что меня поразило, в подписке этой было оговорено, что я буду сохранять сведения, ставшие известными мне в ходе работы, независимо от общественно-политического строя. И молчать я должен буду вечно. То есть до кончины. И не оставлю никаких мемуаров, устных свидетельств и так далее. Возникает закономерный вопрос. Почему от меня просто нельзя было избавиться? Устранить? Дать орден Трудового Красного знамени посмертно или просто сунуть головой в заброшенный колодец? Ответ я обнаружил потом, и поразил он меня донельзя. Но об этом позже.
Теперь о самих текстах. Как будто некая сила хранила их. А ведь лежали-то они, в принципе, на виду, хотя и за семью печатями. Следы текстов обнаруживались несколько раз в различные эпохи и при обстоятельствах, как правило, катастрофических. Война, пожары, дезертиры, мародеры. В 1998 году французский еженедельник «Минют» дал серию материалов о расхищении национальных архивов, находящихся в Военном музее в Венсенне. Документы в массовом порядке стали исчезать в декабре 1978 года, хотя из показаний служителя музея, проходившего по делу, следовало, что раньше: один из документов был похищен в 1972 году.
В ходе проверки выяснилось, что национальные архивы в Венсенне находятся в полном беспорядке. Лишь часть документов имела обязательный штамп. Фотокопирование позволяло любому посетителю украсть в принципе любой документ. В Венсенне оказались фрагментарные копии текста. Советская разведка буквально выпотрошила этот архив. И то, что могло навести на тексты, легло в папку как второстепенное, но ввиду пикантности обстоятельств требующее специального хранения. Никто, естественно, и не понял, что это такое. Лишь потом, в лихорадочных метаниях по трофейным архивным залежам, листочки эти попали в руки тех, кто в них нуждался.
Еще один след, который условно можно назвать парижским, появляется несколько ранее. 1945 год. Париж. Бойцы Сопротивления прибывают на улицу Сен-Гийом, 21, для ареста некоего Бернара Фэя, одного из хранителей Национальной библиотеки времен маршала Петэна. Среди бумаг Фэя оказались копии писем видным нацистским чиновникам, в которых он предлагает в качестве подарка редчайшие документы, раритеты, среди которых прямо называется Текст, его автор. Фэй полагал, что сдача этого документа сулит ему значительные дивиденды. Учитывая специфическое отношение к автору Текста, к использованию его в идеологических целях, можно было не сомневаться, что документ был Фэем передан. Сам предатель был приговорен к пожизненному заключению. Через несколько месяцев он погиб при, как принято говорить, странных обстоятельствах.
По показаниям Жан-Маркеса Ривьера, коллеги Фэя, которому удалось бежать в августе 1944 года из Парижа, немцам достались не все тексты. Часть их была переправлена в Ватикан, где они исчезли в легендарных подвалах Ватиканской библиотеки.
Огромная масса исторических документов, относящихся к семнадцатому — двадцатому векам, находилась в доме номер четыре по бульвару Рапп, в Париже. Это здание ранее принадлежало Теософскому обществу.
Далее происходят события, представляющие для нас непосредственный интерес. Самое ценное из этого архива вывозится немцами в один из замков в окрестностях Варшавы. Потом туда приходят советские войска, и все архивы вывозятся в Россию. Советская сторона после войны неизменно отвечает, что слыхом не слыхивала об этих документах. После краха СССР происходят лихорадочные попытки французской стороны выкупить архивы. Часть документов возвращается во Францию, но затем некая важная персона из властных структур вывоз бумаг приостанавливает. Два военных грузовика с уже упакованными бумагами возвращаются с полпути. Но бумаги попадают не на свои полки, а в некое новое современное хранилище. Именно там сегодня находятся многие судьбоносные документы.
Текст до недавнего времени не представлял собой единого блока. Он был демонтирован и растащен по разным адресам. Существовала вероятность, что при определенной настойчивости разбитые части сосуда можно склеить, и работа началась. Но события недавние и печальные сказались не только на предприятиях ВПК и колхозах. Другими словами — работа была прервана.
Но пикантность ситуации состояла в том, что Нострадамус, не первый и не последний, кто получил Откровения. И, несомненно, он использовал в катренах более ранние тексты. Тонкий семантический анализ выводит нас на других авторов, в более ранние эпохи. Был когда-то такой Шейх эль-Джебель. Старец горы. Секта асасинов и прочее. Этой сектой заправляли интеллектуалы, приверженцами которых были многочисленные фанатики. Асасины утверждали, что Коран нужно понимать чисто иносказательно, а пророк Мухаммед — фигура вымышленная. Впрочем, и в отношении всех ведущих мировых религий предпринимались такие попытки.
Секта эта была распространена в Западной Персии, в Ираке, Сирии и Ливане. Там, в одной из многочисленных крепостей, находилась огромная даже по нашим временам библиотека. Дело происходило в одиннадцатом веке. Впоследствии секта была разгромлена монголами, а затем окончательно добита мамлюками. Вот здесь и обнаруживается, пожалуй, первый след Текста. Тот, с которого драл Нострадамус. Цепочка, по которой текст попал к тамплиерам, достаточно сложна, но текст этот имел прямое касательство к их идеологии. К их высшему знанию. Сегодня уже можно считать доказанным тот факт, что у тамплиеров существовала параллельная иерархия, имевшая свой секретный устав. По свидетельству многих братьев, после обряда посвящения некоторых из неофитов забирали с собой высшие братья и долго держали в тщательно охраняемом помещении. После освобождения новые братья были явно не в себе, и многие из них говорили, что никогда более в жизни не будут знать радости. Были и раскаявшиеся, принятые в Орден Храма. Но никто не проболтался.
