Андрей Молчанов - Кто ответит
- Тут не момент, ситуация, - ответил я. - Не откажетесь, кстати, присоединиться к понятым? С краской осечка вышла, бокс мы опечатаем, судьбу каждого предмета выясним, а вот коли желаете оказать помощь следствию...
Коржиков, встрепенувшись, всем видом выразил глубочайшую заинтересованность и готовность номер один.
Далее, по составлении протокола понятому Коржикову была предоставлена свобода действии, и он поспешил немедленно ею воспользоваться.
Когда же на ворота гаража накладывались печати, подошел сторож кооператива, с места в карьер начавший оправдываться тем, что поставлен следить за порядком, а за беспорядок не отвечает...
По пути в УВД города по рации получаем ту информацию, ради которой, собственно, выпендривались:
"После ухода из гаража Коржиков сел в машину. Ближайший телефон-автомат, находящийся возле кооператива, оставил без внимания. Вторым на углу, возле пересечения с главной дорогой, воспользовался. Номер абонента установлен".
В управлении мы первым делом прослушиваем запись разговора.
- Матерый, приветик... - звучит знакомый голос таксиста.
- Ну!
- Толик сильно приболел. На тачке продуло. Прихожу, а там доктора. Диагноз поставили - один в один!
- Откуда звонишь!
- Да тут все тихо. Из автомата. С улицы. Ни души, даже страшно, хе...
- Похекай-похекай...
- От нервов, ладно те...
- Как было?
- Как, как... Залетаю к нему, там доктора. Меня заодно прослушали. А потом, слышь, потеха - в ассистенты записали... А Толик крепился. Четко. Как дуб под ветрами.
На другом конце провода помолчали. Видимо, неизвестный абонент с хрипловатым баритоном всерьез призадумался. И потому, как призадумался, я понял: соображает - провокация данный разговор или же... Сообразил правильно: провокация нелогична.
- Вот что, Коржик-бублик, - прозвучало озабоченно. Боюсь, заразит нас Толя, злокачественная у него хвороба. Завтра давай к двенадцати дня греби к Виталику на набережную. Пожуем там и... увидим, в общем.
Гудки. Конец записи.
Лузгин устало оглядел сгрудившуюся возле магнитофона оперативную группу.
- Поработали, ребята, - подытожил тихо. - Теперь всем спать. До шести утра. Действует только служба наблюдения за Бубликом этим. Завтра, вероятно, будем его брать. Свое он нам сегодня отыграл как по нотам.
Опергруппа покинула помещение, а через пять минут Лузгин и я любезно предлагали Анатолию выбрать себе местечко поудобнее.
Допрос я построил не на основе фактов сегодняшнего дня, их обходил, зная, если ими давить, начнется: спать хочу, не имеете права... Пошел по принципу спортивной борьбы: противника поначалу надо легонько толкнуть, вывести из равновесия, а тут уж он на прием и напорется. - Начал со знакомств кому машины ремонтировались. Услужливо приводил известные допрашиваемому имена. С явным, естественно, попаданием в криминал... Толя то взвинчивался, то замыкался, а я, фиксируя точность попаданий, с шуточками-прибауточками дожимал линию прорыва на откровенность.
- А вот Виталик с набережной, - посмеивался я. - Чего насчет него скажешь? Тоже не знаю, не ведаю?
- А он-то при чем? - искренне возмутился Толя. - Ну, рихтовал я пару раз "форд" его по пустякам - крыло, капот... По-дружески, чтоб пиццей приличной угостил при случае...
- Да откуда у него приличная... - подал я саркастическую реплику.
- Не, у них в пиццерии прилично готовят! - уверил Толя и горько поджал губы, сознавая, видимо, что пиццы теперь ему не видать долгие лета...
"Значит, в пиццерии встреча..."
- Ну, а Коржиков? - продолжил я без интереса. - Он вроде Виталию друг?
Фокус не удался: Толя передернулся, как лошадь, укушенная слепнем, постигая коварную подоплеку вопроса, а затем с вызывающе будничной интонацией произнес:
- Спать хочу Права вы не имеете в это время...
Я вызвал конвой.
- Спокойной ночи, - механически сказал на прощание Воронову.
А вот тут Толя психанул. Мое пожелание было воспринято им как изощренное издевательство.
- Умри, чучело! - вылупив глаза, заорал он, остолбенев от ярости. - Инквизиторы... иезуиты! Чтоб вас...
- Заткнулся бы ты, парень... - в упор глядя на него тяжелым взглядом, произнес Лузгин, надвигаясь неспешно и грозно.
Воронов замолчал, глядя на нас исподлобья.
- И сообразил бы, как правильно себя вести, - продолжил Иван Семенович. - Дел на тебе повисло - виноградные гроздья. Улики налицо. И помочь нам - прямая выгода. О чистосердечном признании, раскаянии, прочих материях толковать не стану - то не про вас романсы. А вот о выгоде... Ты ее всегда искал. Ищи и теперь.
- Практически рассуждать призываете? - спросил Толя ядовито. - А я и рассуждаю практически. Приду из тюряги гол, бос, к кому путь держать? А к тем, кого сейчас вы сдавать рекомендуете. Положим, сдам за мелкое к себе снисхождение. А после? Кто накормит-напоит, работенку подкинет? Или вы меня в прокуроры устроите?
Конвоир в дверях шумно вздохнул и потоптался нетерпеливо.
- Выйдите пока, - кивнул ему Лузгин и, дождавшись, когда дверь закроется, продолжил: - Верно, Толя, выдадут тебе бесплатную пиццу за твердость позиции, проявленную в казенном доме. Но расплатишься ты за нее в итоге по расценкам лихой ресторанной гулянки. И про благотворительность корешов своих мне не толкуй, и себя ею не тешь. Теперь выдам тебе секрет. Крутим мы историю, в которой много разного - от убийства до хищений. Транспортное обеспечение истории - твоя заслуга. И Коржикова... В общем, смотри.
- А как насчет... подумать? - Воронов пырнул его косым взглядом.
- Не так ставишь вопрос, - сказал Лузгин. - Тебе нужно время набраться смелости и все хорошенько припомнить... Не возражаю. Однако решает следователь...
- Согласен, - сказал я. - Полсуток, надеюсь, хватит. Время пошло.
ПЕРЕЛОМ
Телефон звонил долго, нудно, безжалостно буравя непрочный сон, пришедший к Ярославцеву лишь под утро - всю ночь он промаялся в беспокойстве и безысходности воспаленных мыслей, прочащих скорую беду... И - сбылось предчувствие!
- Это я, - прозвучал голос Матерого, вклиниваясь в парализованное дремой сознание. - Слышь! Все плохо! В Баку гроза, в Ашхабаде... Тольку Воронова помнишь? В клинику отвезли... Началось, в общем. С шасси этими прокол, точно, номерные они... Не случилось чуда! Пора в поход... Еще звонить или как?
- Не надо, - пробормотал Ярославцев слабым спросонья голосом. - Единственная просьба, центральные точки постарайся все же прикрыть.
С минуту он еще лежал с закрытыми глазами, думал. Искал хотя бы тень надежды. После трезво осознал: да, чуда не будет. Грядет гроза. Неумолимо.
Встал, запахнувшись в халат, прошел в ванную.
"Идешь воровать, один иди!" - тупо ударила в виски зазубренная истина. Стоп... Он же не воровать хотел, не воровать!
Очередное утро, столь похожее на все предыдущие. Привычные, милые мелочи повседневного быта. Все кончается. Кончится и это.
Он пил утренний, крепко, до черноты, заваренный чай, рассеянно глядел на кота, воодушевленно дурачившегося с мотком шерсти, гонявшего его из угла в угол, и слушал мягкое, переливчатое треньканье телефона, чья упорная электроника пробивалась, согласно программе, к плотно занятому номеру нужного абонента.
Длинный гудок. Наконец-то!
- Зинаида Федоровна? Ярославцев беспокоит... У нас на ближайшее время в министерстве никаких турпоездок? Румыния? Был, знаете ли... ФРГ? Большая группа? Так, вообще любопытно... Что, осенью круиз? Увы, Зинаида Федоровна, дорого. К тому же до осени еще дожить надо, а вот ФРГ... Ну, запишите. За мной подарок, богиня вы моя... И - без возражений, а то обижусь. Договорились!
Положил трубку. Турист... Авантюрист. Какая еще к чертям турпоездка! Прошу политического убежища, спасаюсь от преследования, как идейный уголовник? Или от нечего делать звякаешь? Соломинки в бушующих волнах под руками нащупываешь? Нервный ты, оказывается.
Он отставил чашку. Обхватил голову руками. Неужели все-таки придется сделать этот шаг, неужели?.. Да, придется. Ты уже много раз мысленно совершал - его, ты уже пробовал, насколько прочны нити, и знаешь, как болезненно рвать их - соединяющие тебя и все, чем жив: прошлое твое, землю твою, близких. Но ты сумеешь порвать. Инстинкт самосохранения - волчий, безоглядный - сильнее... Гибнет растение, вырванное ветром и унесенное прочь, но ведь бывает, приживается оно на иной почве, бывает...
Да и что тебя соединяет с этой страной? Люди? Какие? Сослуживцы? Да у тебя их и нет, - они статисты в театре, где ты актер и единственный зритель. Друзья? Их вообще никогда не существовало. Были товарищи. По работе, по делу, по делишкам. Затем - друзей выбирают. А ты раньше выбрать не мог. Тебе вменялось дружить исключительно со своим кругом. Либо с кем-то из круга повыше. Но не с самым верхним, ибо тому кругу с тобой тоже дружить было не положено. Отчасти потому и тянулся ты к Матерому, и помогал ему, и наставлял, вопиющим образом нарушая правила игры и наивно полагая, будто нарушение ненаказуемо...
