Карина Тихонова - Дневник его любовницы, или Дети лета
Думать об этом было так неприятно, что я потряс головой и отогнал дурные мысли.
Егор встал из-за стола, вышел из кухни и скрылся в глубине дома. Мы с Глебом молча слушали, как скрипят старые деревянные ступени под его огромным хорошо накачанным телом. Наконец, скрип затих. Открылась и тут же захлопнулась дверь моей спальни наверху. Настала тишина.
— Железный парень, — сказал Глеб. Он был очень бледен и непрерывно курил одну сигарету за другой. Я подумал, что нужно призвать его к порядку, но неожиданно для себя потянулся к пачке и взял сигарету.
— Железный, — ответил я и тоже закурил.
— Представляешь, спать пошел, — позавидовал Глеб. — И, я уверен, он заснет!
— Не сомневаюсь, — откликнулся я.
Глеб поставил на стол локоть и задумчиво подпер щеку кулаком.
— Когда-нибудь мы вспомним это, и не поверится самим, — пропел он на известный мотив. Затушил окурок и сказал:
— Знаешь, что? Пойду-ка я поваляюсь. Заснуть у меня вряд ли получится, я не такой несгораемый шкаф, как наш общий друг, но все же…
Он немного помедлил и признался:
— Колени дрожат.
— Не у тебя одного, — ответил я со вздохом.
— Ну, и ты полежи!
— Мне нужно со стола убрать.
Глеб досадливо махнул рукой.
— Оставь, ради бога! Смерть дышит в затылок, а он посуду мыть собирается! Хроники помоют! Должны же они хоть как-то оправдывать свое существование!
— Тоже верно, — согласился я охотно. — Я бы полежал. Только моя спальня занята.
— Можешь занять половину моей кровати, — предложил Глеб великодушно. — Она широкая.
— Нет, — отказался я. — Два взрослых мужика в одной кровати… Это, знаешь ли, как-то не эстетично. Подышу-ка я лучше воздухом. Напоследок.
— Как хочешь.
Глеб вылез из-за стола и удалился следом за Егором. А я бросил разгромленный стол с горой грязной посуды и вышел в сад.
Дошел до скамейки под яблоней, присел и откинулся на деревянную спинку. В голове крутилось четверостишие, сочиненное Маяковским на борту парохода, плывшего в Америку:
— Я родился, рос, кормили соскою.
Вот и вырос, стал староват.
Так и жизнь прошла,
Как прошли Азорские острова…
Вот именно. Незаметно как-то прошла. Как острова, быстро проплывшие по левому борту. И что хорошего я успел сделать за свои сорок пять лет? Деревьев не сажал, сына не вырастил, даже дом не построил, а только отремонтировал тот, что достался мне от прадеда. Слабак!
Я закрыл глаза, чтобы не смотреть на веселое цветущее великолепие вокруг. Подумать только! Меня еще не было на свете, а эти деревья жили и плодоносили! Меня уже не будет, а они…
Тут чья-то рука тронула мое плечо, и я подскочил на скамейке. Быстро обернулся и увидел хроников с обожженными солнцем носами.
— Господи, — сказал я невольно. — Напугали-то как!
— Извините, — сказал один из хроников, кидая вокруг тревожные взгляды. — Мы не хотели.
— Просто проголодались, — жалобно договорил второй хроник.
— Черт! — всполошился я. Хорош хозяин, забыл про гостей! — Ребята, простите! Идите на кухню, в холодильнике всего полно.
Хроники замялись на месте.
— Он спит, — сказал я, безошибочно угадав причину их нерешительности.
Хроники просветлели и растворились в воздухе прежде, чем я успел извиниться за то, что в кухне не убрано.
Ну, и ладно! Как заметил Глеб, должны же они как-то оправдывать свое существование!
Час, который я провел на скамейке под яблоней, промчался незаметно. Впрочем, ничего удивительного. Одно дело — час для нормального человека, сидящего на работе и с тоской поглядывающего на часы. Совсем другое дело — час для человека, ожидающего расстрела. За этот час теория относительности Эйнштейна раскрылась передо мной во всей своей философской, если не математической, глубине.
Тут в ворота постучали, и я снова невольно вздрогнул. Поднялся со скамейки и направился на стук. Очевидно, прибыла форма.
Я приоткрыл створку и увидел на пыльной проезжей части конопатого мальчишку лет десяти. Мальчишка придерживал небольшой двухколесный велосипед, к багажнику которого был приторочен объемный сверток.
— Вы кто? — спросил мальчишка подозрительно.
Хотя времени было в обрез, я все же не удержался от нравоучения:
— Здороваться нужно!
— Здрасти, — сказала мальчишка небрежно. И повторил:
— Вы кто?
Я хотел объяснить, что обычно младшие представляются старшим, а не наоборот. Но вздохнул и неожиданно ответил:
— Антон.
— Николаевич? — уточнил мальчик.
— Николаевич.
Мальчишка опустил велосипед на землю и принялся отвязывать сверток от багажника. Отвязал и протянул его мне.
— Вот. Просили передать.
Я принял сверток и взвесил на руке. Тяжелый.
— Спасибо.
Машинально похлопал себя свободной рукой по карманам в поисках мелочи. Но карманы были пусты.
— Извини, — сказал я. — Кошелек дома. Подождешь?
— Заплачено уже, — ответил мальчишка очень по-взрослому. Поднял велосипед из придорожной пыли, закинул ногу за раму и оттолкнулся от земли. Велосипед совершил плавный вольт и выехал на асфальт.
Я проводил взглядом малолетнего посланца, закрыл ворота и отправился в дом. Вошел в прихожую и, не разуваясь, отправился наверх. Поднялся по лестнице, остановился перед дверью своей спальни и прислушался. Тишина. Я осторожно стукнул в дверь и немного подождал. Мне никто не ответил. Тогда я приоткрыл створку и сунул в комнату голову. Егор спал, подложив здоровую руку под щеку. Его лицо было строгим и сосредоточенным; похоже, даже во сне он что-то обдумывал, чтобы не терять зря времени. Железный малый.
— Егор, — позвал я негромко.
Дыхание спящего остановилось. Егор открыл глаза, до того трезвые и осмысленные, что я поразился:
— Ты что, не спал?
— Спал, — ответил гость. — И прекрасно спал. У тебя удобная кровать.
Он рывком поднял себя с постели и невольно скривился от боли.
— Тебе нельзя делать резких движений! — предупредил я запоздало.
— Забыл, — ответил Егор с досадой и придержал правой рукой левое плечо. Немного посидел в такой позе, баюкая боль, затем выпрямился и коротко спросил:
— Пора?
— Пора, — ответил я и протянул ему сверток.
— Ага! — обрадовался Егор. — Спецодежда! Разверни, пожалуйста, мне не справиться одной рукой.
Я спохватился и быстро развернул сверток. В нем оказалась потертая фуфайка, пахнувшая отнюдь не розами, грязные засаленные брюки, кое-где распоровшиеся по швам, и плотный жилет. Жилет был тоже не новый, сшитый из бурой парусины.
— Отлично, — сказал Егор с удовлетворением. — То, что нужно. Если плечо начнет кровиться, то пятно не заметят.
— Да уж, — ответил я с невольной брезгливостью. — Чего-чего, а пятен тут хватает.
— Поможешь мне? — спросил Егор.
— Конечно.
Он быстро расстегнул джинсы и одной рукой стащил их с себя. Я придерживал его за пояс, помогая удерживать равновесие. Рассматривать раздетого гостя было неловко, но я все же отметил великолепный набор мышц, расчертивших тело с точностью анатомического атласа. «А трусы все же надел!» — съехидничало подсознание. Странно. Мне почему-то казалось, что Егор не воспользуется чужим бельем. Даже если оно совершенно новое. Воспользовался.
— Майку придется распороть, — сказал Егор виновато. — Прости. Сплошные убытки от меня.
Я махнул рукой. Достал ножницы и аккуратно разрезал плечевой шов с левой стороны. Вдвоем нам удалось содрать с Егора майку примерно так же, как змея сдирает с себя старую мертвую кожу.
— Надел-то ты ее как? — поразился я.
— Не знаю, — ответил Егор. — С утра вроде не очень больно было. А сейчас…
Он потер плечо и не договорил. Я вывернул фуфайку налицо и рассмотрел ее. Ну и грязь!
— Грязная, — повторил я вслух брезгливо.
— Это хорошо, — ответил Егор. — Она и должна быть грязной. Только рукав опять придется распороть. Я не смогу поднять руку.
Я, не говоря ни слова, проехался ножницами по всему шву, идущему от плеча до запястья. С огромным трудом натянул фуфайку на Егора и отступил на шаг, довольный собой. Странно, но в этом ужасающем прикиде гость смотрелся на редкость органично. «Ему бы еще косынку на голову и серьгу в ухо», — шепнул внутренний голос. Писательский, так сказать. Да. Некрасив, но чертовски хорош. И так бывает.
— Брюки я сам надену, а ты пока иголку с ниткой принеси, — велел Егор.
— Ах, да! — спохватился я.
Сбегал в Олину комнату и принес оттуда всю ее рабочую корзинку. Нашел среди многочисленных тряпочек, мотков шерсти, пуговиц и прочей дребедени набор иголок. Оторвал от катушки длинную белую нитку и продел ее в ушко.
— Стой смирно, — велел я Егору. Тот послушно замер на месте.
