Владимир Кайяк - Следы ведут в прошлое
Притворив дверь, Ояр вернулся ко мне и пытался меня успокоить. Должна же я понять, он не может схватить шапку в охапку и удрать, если только что пообещал людям принять новые станки и запчасти; в мастерских сейчас нет человека, который бы в них разбирался достаточно хорошо. Он просил меня быть умницей — к чему безо всякой причины устраивать сцены — это с моей стороны очень странно, просто даже смешно. Его последние слова привели меня в бешенство. «Ах, тебе смешно?! — закричала я во весь голос. — Все ясно! Можешь не притворяться, я знаю, каким магнитом тебя сюда тянет! Не машины, а эта полуголая потаскушка! Ну, если она тебе так нужна, оставайся с ней на здоровье!»
С этими словами я повернулась, выскочила на улицу. Как в тумане пронеслась мимо Залюма и с разбегу налетела на парня с желтыми усиками. Недолго думая, тот схватил меня в объятия. От него пахло пивом. Я услышала голос Теодоры: «Если б у меня была такая крысиная мордочка, я бы никогда не корчила такой гримасы, даже если бы меня кто-нибудь и взял замуж...» — «Да замолчишь ты!» — рявкнул на дочь Залюм и вошел в мастерскую. Теодора шмыгнула туда же, а парень с усиками крепко держал меня и издевался: «Дурочка, ну чего ты липнешь к нему, если он не хочет! Разве не видишь, ему мила другая юбка? Мало мужиков на свете, что ли? Вот, скажем, я — рад стараться! В семь часов у перевоза... Идет?» Я высвободила руку, ткнула его кулаком в грудь, вырвалась и убежала. В ушах отдавались слова: «Ему мила другая юбка... Ему мила другая юбка...» Слова эти стали для меня неоспоримой истиной, остальное просто не доходило. Я летела домом с единственной мыслью — уехать. Ояр сделал свой выбор. Неужели я еще хоть на минуту останусь здесь, опозоренная, осмеянная, отвергнутая?!
Когда прибежала в Земиты, дома был только мой двоюродный брат Ян. Своим зареванным, диким видом я, наверно, вконец перепугала беднягу... Знаете, мы с Яном всегда понимали друг друга, у нас много общих воспоминаний детства, он такой хороший, тихий... В отчаянии, не переставая всхлипывать, я наспех укладывала вещи, а Ян ходил вокруг и смотрел на меня такими грустными глазами, потом сказал робко: «Ливия, мне будет очень тяжело, если ты уедешь, ничего не объяснив». Его сочувствие в трудную минуту меня растрогало, громко рыдая, я кинулась ему на шею... Мне и сейчас стыдно вспомнить, каких глупостей я ему наговорила... Что-то вроде того, что только он меня понимает; что он порядочный, честный, нежный и благородный и никогда бы не позволил себе унизить или обмануть женщину, даже если бы не любил ее по-настоящему...
Мне и в голову не пришло, что он может истолковать мои слова по-своему! Понимаете... Когда-то два года назад, когда я только закончила техникум и приехала к ним на лето, Ян был влюблен в меня... Он водил меня на все окрестные гулянья: в ту пору я впервые почувствовала себя взрослой и охотно их посещала. Танцевала я чаще всего с Яном. Потом шли вместе домой. Раза два или три Ян меня поцеловал, но вместо объяснений в любви я слышала от него только многозначительные вздохи. Однажды я оттолкнула его — нечего, говорю, нам целоваться, мы же родственники... Тем все и кончилось. Ян был сдержанным, деликатным, никогда не приставал ко мне, видя, что я этого не хочу. Потом мы даже подсмеивались над нашими прежними дурачествами...
Все это я считала давным-давно забытым, но тут Ян истолковал мои слова так, как ему хотелось, и неожиданно признался, что любит меня еще больше прежнего и всегда любил, только сказать не мог и не хотел — ему казалось, что я нашла свое счастье с другим...
Мои вещи были уложены. Ян проводил меня до автобуса. Я уехала — только не в Ригу, а в Калниене, к другой моей тете, решила провести у нее остаток отпуска.
Сперва я хотела совсем забыть Ояра — вычеркнуть из своей жизни, будто его не было. Позже, немного разобравшись в себе, я подумала, что нам все-таки стоило бы объясниться, поговорить серьезно, но никак не могла заставить себя поехать в колхоз; мне казалось, что все будут показывать на меня пальцем, смеяться... И я отложила объяснение до встречи с Ояром в Риге. Но в Риге меня постигло новое разочарование: Ояр прислал длинное письмо, в котором сообщал, что решил остаться в «Глубокой вспашке». Он и меня звал в колхоз: в сельсовете требуется заведующая библиотекой. Прочтя это письмо, я вложила его в конверт и отослала обратно с запиской, попросив больше не докучать мне такими посланиями. Ояр все же прислал еще несколько писем. Я их тоже отсылала обратно... До того даже унизилась, что вскрывала эти письма над паром, прочитывала, а потом опять заклеивала конверты и отсылала по обратному адресу, чтобы Ояр думал, будто я их не читаю... Товарищ следователь, мне трудно все это рассказывать... Но я чувствую, надо быть честной и откровенной до конца...
— Для очистки совести, — процедил я сквозь зубы и сразу пожалел, что дал волю своей чисто человеческой неприязни к этой женщине, которая теперь-то, кажется, была уже вполне искренней. К счастью, Ливия, не уловила моего презрительного тона.
— Да, мне становится немножко легче, — призналась она со вздохом. — В тех письмах Ояр пытался объяснить, почему он решил остаться в колхозе: ему казалось, что там его работа нужнее, да и сельская жизнь ему очень понравилась; Теодора для него пустое место — он удивлен, как я только додумалась до такой чепухи?
Но я стояла на своем. Ничего, подожду! Если Ояр меня любит, я сломлю его сопротивление, он приедет ко мне первым. И тогда я уговорю его вернуться в Ригу. Я считала невозможным жить там, где надо мной смеются люди. И в том числе Теодора!.. При мысли о Теодоре у меня кровь бросалась в голову... Вы понимаете, товарищ следователь? Сама же я вела себя глупо, а винила только человека, который спровоцировал меня на это глупое, вульгарное поведение...
Ливия смолкла. Молчал и я. Наверно, полагалось, сказать хоть какие-то слова утешения, но я был так зол на эту женщину, что не мог лицемерить, изображать сочувствие.
И вдруг мне подумалось: «Да, брат, легко судить со стороны, критиковать и анализировать! А как ты сам вел себя в тот момент, когда позвонил Айе и услышал в трубке мужской голос?»
От этой внезапной мысли мне стало неуютно, и вся непогрешимость грозного судьи вмиг рассеялась. Я пробормотал бессвязно:
— Да, человек не должен... Не должен забывать, что даже к сильным эмоциям нельзя примешивать... — И тут очень правильные, но чересчур нравоучительные слова застряли у меня в горле. Спеша преодолеть неловкости я стал подавать сигналы гудком автомобиля.
Вскоре мы все втроем сидели в машине. Доехали до хутора Земитов. На прощание Ливия протянула мне руку.
— Разыщите убийцу! Разыщите быстрее! — воскликнула она и опять расплакалась.
Я взглянул на Яна Земита: он смотрел на свою родственницу взглядом, полным отчаяния и наверняка выражавшим больше, чем простое сострадание. И тут я кое-что вспомнил:
— Извините, у меня еще один вопрос!
Я подошел к Ливии и молча показал ей куриного бога.
— Где вы его взяли?! — вскричала Ливия.
— Разве вы...
— Это мой! Несколько лет назад я нашла этот камешек в Крыму. Дала обточить немножко. Там верят, что эти камешки приносят счастье... Весной я подарила его Ояру, — беззвучно закончила Ливия.
— Возьмите!
— Нет!! — вскричала Ливия и отпрянула, будто у меня на ладони лежала ядовитая змея.
Земит возмущенно оглянулся на меня и пошел следом за Ливией к дому.
Отъезжал, думая о курином боге. Вполне возможно, что Ванадзинь носил этот камешек при себе и выронил на месте трагического происшествия. Если Ливия не лжет. А если она лжет... Впрочем, зачем ей лгать? Разве только если она сама... Нет, это невозможно! А Райбач? Даже если куриный бог не его, это еще не доказывает, что третьего октября Райбача не было там, где застрелили Ванадзиня... А Клява? Скорее в лабораторию!..
33
В лаборатории меня ожидали большие новости: на ружье Ешкуля были обнаружены отпечатки пальцев двух человек. Одни — Ояра Ванадзиня. Кому принадлежали другие, пока неизвестно. Во всяком случае, не Райбачу. Осталось также неизвестным, чьи следы мы нашли в сарае и в комнате Ешкуля вместе со следами Райбача.
Без сомнения, Райбач действительно провел в сарае Ешкуля какое-то время. Анализ подтвердил, что бензин, вылитый там, действительно был с примесью ржавчины. Зато Райбач лгал, утверждая, что не заходил в комнату Ешкуля. Его изобличали следы... Хотя ружья он не трогал.
Нужно выяснить, что он искал в комнате и почему отрицал это. И кто был тот, второй, оставивший следы в сарае и в доме и отпечатки пальцев на ружье? Побывал ли этот неизвестный в сарае и в комнате одновременно с Райбачем, раньше его или позже? Ясно было одно: Райбач лжет. Ружьем Ешкуля пользовался некий Икс. Иксом не был Ешкуль (это доказывают отпечатки пальцев Ешкуля, которые мы сняли). Как попало к этому Иксу ружье Ешкуля, находившееся у Ванадзиня? Может быть, он взял его в Песчаном, а потом застрелил Ванадзиня из укрытия или убил его после рукопашной схватки?
