Михаил Черненок - Тайна Старого колодца
-- И еще одно, Егор Кузьмич, меня интересует. Почему вы ушли на пенсию как раз в тот день, когда забросили культстановский колодец? Совпадение это или какая-то причина была?
Стрельников опустил глаза, подумавши, вздохнул и неторопливо поправил картуз.
-- Гляжу, у тебя вылитый мой характер. Страсть любопытный. И хорошо это, и опять же плохо. Сколько я неприятностей из-за своего любопытства поимел -- не счесть! А с пенсией у меня, слышь-ка, неантересная история. Но поскольку с любопытством ты, как и я... К тому же полюбился мне. Опять же, за что полюбился? За правильность характера, за уважение ко мне. Так вот, стало быть, из уважения к тебе расскажу историю про пенсию,-- Стрельников передохнул, виновато поморщился.-- Я, слышь-ка, сказывал, что старуха оконфузила. Показалось ей по глупому уму, что я любовные письма чужие читаю. Баба, ежели она даже самая умная, все одно остается бабой. А моя Андреевна и умом не отличается, стало быть, вдвойне баба. Раззвонила всей деревне об моем любопытстве. Слух до начальства дошел... Как сейчас помню, тринадцатого сентября шестьдесят шестого года последний раз газеты на культстан привез... Не прояснилось еще, кто в колодце оказался?
-- В деревне больше меня знают,-- уклонился от ответа Антон.
-- Дак, слышь-ка, деревенским верить сильно нельзя. Тут кто на кого злость имеет, тот на того и бочку катит. К примеру, послушай того же Проню Тодырева. У него самый плохой человек -- Витька Столбов. Опять же, почему Витька? Потому что сопатку Проне начистил принародно. Так вот Проня до сей поры не может этого забыть, хотя сам виноватый был -- с кинджалом на Витьку набросился.
-- С каким кинжалом?
Егор Кузьмич смущенно опустил глаза.
-- Ну, могет быть, и не с кинджалом, с ножиком. Сам я не присутствовал при этой истории, только скажу тебе: по пьянке Проня жуковатый мужик -- так на рожон и лезет. Вот Витька и дал ему мялку для памяти.
Антон заметил, что даже болтун Слышка и тот не хочет передать слух, который распространился по деревне,-- это разжигало любопытство. "Кого и почему они скрывают? Боятся или, как говорил Столбов, не хотят попасть в свидетели?"
На следующий день в Ярском наконец появился Резкин. Бабка Агриппина прямо-таки помолодела от радости. Уставила стол допотопными бутылками с самодельной настойкой, успела сбегать в сельмаг за "казенкой", вытащила на свет божий из погреба маринованные грибочки-огурочки и, повязав праздничный цветастый передник, лихо принялась разбивать яйца о край вместительной шкворчащей салом сковороды.
Суетясь, то и дело всплескивала руками и благодарила Антона:
-- Уж и не знаю, какое тебе говорить спасибо за унучика! И как ты только, сынок, его отыскал?! Последний разок хучь погляжу на Юрку. Когда он теперь ко мне соберется? Ай, Юрка! Ай, барсук этакий! Сколь годов ни слуху ни духу не подавал...
Юрка -- коренастый парень, в белой нейлоновой рубахе нараспашку, по-модному длинногривый -- поблескивал вставным зубом и хохотал:
-- Бабуся, чтобы наполнить этот ноев ковчег яичницей, колхозной птицефермы не хватит!
-- Хватит, унучик, хватит. Они у меня непокупные. Куда их девать? На базар в раивонный центер я не езжу, а здесь продавать некому,-- приканчивая второй десяток, отвечала старушка.
Вспоминая телефонный разговор с Антоном, Резкин покатывался:
-- Ну разыграл ты меня, елки с палками! Чес-слово, разыграл! "Из собеса говорят"... Перепугал насмерть. Думаю, или долго жить бабуся приказала, или на алименты подала,-- и тут же начинал ругать себя: -- Пижон самый последний. Думаю, хозяйство бабуся имеет, пенсию получает, деньжонок в чулке хватит. В нем, если покопать, керенки, наверное, еще припрятаны. Что старухе еще надо? Приеду, только чулок растрясу,-- налил по стакану водки.-- Давай за знакомство врежем! Я, елки с палками, давно уже не прикладывался к беленькой, работа замотала.
Антон накрыл свой стакан ладонью
-- Мне нельзя, Юра. Я и сейчас на работе.
-- Какая у тебя тут работа! Магазин обчистили, что ли?
Узнав, что интересует Антона, Резкин задумался и скороговоркой стал припоминать, как ехал из Владивостока после демобилизации. Его рассказ почти слово в слово подтверждал показания Гаврилова на допросе у подполковника. Подтвердил он и предположение, что Георгий и Юрий -- одно лицо.
-- Тут вот как получилось, елки с палками. Рыжего, как и меня, звали Юркой. Когда мы все трое знакомились, Зорькин сказал: "Я в некотором роде тоже Юрка, так что давайте будем называться одинаково".
-- Рыжий на самом деле геологом был?
-- Каким геологом? -- Резкин махнул рукой.-- Шарамыга какой-то. Из Владивостока мы еле тепленькие выехали -- друзья, проводы и все такое, елки с палками. Деньжонки были, а он без рубля оказался, стал заискивать перед нами, обещал рассчитаться. Настроение наше после демобилизации на высоте было, готовы весь мир одарить, ну и увезли его с собою. Подумаешь, там сотнягу-другую на него потратить! Все равно в дороге пропили бы.
-- В Ярское Зорькин не собирался заехать? У него, кажется, со здешней заведующей птицефермой роман был.
-- Тут так, это самое... Вначале я думал, что он родня Марине Зорькиной. Оказалось, однофамильцы всего-навсего. Ну, он стал Мариной интересоваться. Плохого мне сказать нечего было -- Марина мировецкая деваха. В Красноярске, только поезд остановился, Зорькин говорит: "Знаешь, я заеду к ней, кое-что уточнить надо. Побежали, подарок купим". Ну, выскочили у вокзала, в один магазин, в другой -- хоть шаром покати -- подходящего ничего нет. Поезд вот-вот отправится. Рыжий подскакивает: "Туфли дамские лотошница продает!" Мы -- к ней! Зорькин размер спросил -- примерно подходит. Деньги -- на кон. У лотошницы сдачи нет. Подсказываю: "Бери на сдачу косынку!" Голубенькая такая, с якорьками. Схватили и -- к поезду. Только впрыгнули в вагон, поезд тронулся. А на следующей станции, название не помню, Зорькин бегал телеграмму Марине отбивать. Ну, а в Тайге я с Зорькиным и Рыжим расстался,-- Резкин внимательно посмотрел на Антона: -- Слушай, елки с палками, почему тебя это интересует?
-- Есть предположение, что через сутки после того, как вы расстались, Зорькин был убит.
-- Не может быть...-- почти шепотом проговорил Резкин.
Антон давно замечал, что самые серьезные догадки и решения к нему приходят внезапно. Так случилось и на этот раз. "Конечно, и Зорькина, и Чернышев, и разговорчивый Егор Кузьмич Стрельников отводили подозрение от Столбова... Столбов достал из колодца дохлого кота, Столбов засыпал колодец землей, Столбов... подарил Зорькиной туфли-лакировки и голубую косынку с якорьками. А не в Красноярске ли эти лакировки и косынка куплены?..." Еще толком не веря мелькнувшей догадке, скорее ради уточнения спросил:
-- Юра, а какие туфли купили?
-- Дорогие. Черные, кажется, лакированные. Антону стало не по себе. Он расстегнул ворот рубашки и, сам не ожидая того, произнес вслух:
-- Нет, не может быть...
-- Я ж и говорю, елки с палками! -- подхватил Резкин.-- За что Зорькина убивать? Добрейшей души парень. Если грабеж, так у него, кроме матросского обмундирования, взять было нечего.
-- А Рыжий?...-- как за спасительную соломинку ухватился Антон.--Рыжий-то без копейки ехал...
-- Не. Мы всю дорогу как братья были. К тому же Рыжий знал, что Зорькин ему почти последние деньги отдал. Рыжему еще до Одессы пилить надо было.
-- Тебе что-нибудь известно об отношениях Марины и Столбова?
-- Присылал Витька как-то письмишко в армию. Вроде -- подруживали они в то время.
-- Что за человек Столбов? Не вспыльчивый?
-- Имеешь в виду на почве ревности?...-- мигом догадался Резкин, покрутил пальцем у виска и даже, как показалось Антону, испугался: -- Ты чокнулся? Столбов!... Ты выкинь это из головы, не вздумай кому-нибудь сказать!
Бабка Агриппина давно уже взгромоздила на стол шкворчащую сковородку с яичницей, еще несколько раз сныряла в погреб, а Антон с Резкиным все заняты были своим разговором.
"Если туфли и косынка, подаренные Столбовым Зорькиной, действительно те, что куплены в Красноярске, то как они попали к Столбову? Не соврала ли Зорькина, что именно Столбов подарил их ей?" -- с этими вопросами ушел Антон от Резкина. Шел задумавшись, низко опустив голову, обочиной пыльной улицы, у самых палисадников.
-- Доброе здоровьице, товарищ следователь. Антон удивленно повернулся на голос. У невзрачной старенькой избушки, облокотившись на полузавалившийся плетень, стоял щуплый мужичок, на вид ему можно было дать и сорок, и пятьдесят лет. Небритый, с взлохмаченными волосами. Длинная, чуть не до колен, капитально застиранная матросская тельняшка с обрезанными на манер футболки рукавами мешком свисала с худых узких плеч. Под крючковатым облупившимся от загара носом дымила толщиной с палец махорочная самокрутка. Заспанными покрасневшими глазами мужичок смотрел на Антона и, вынув изо рта самокрутку, повторил:
-- Доброе здоровьице, товарищ следователь.
