Шарль Эксбрайя - Оле!… Тореро!
– Входите, сеньор… я ждала вас. Я видела, как вы шли… Вы не решались…
– Простите меня, сеньора, ведь если бы не я…
– Нет, сеньор, ни вы, ни он, ни я, никто не виноват. Все мы в руках Божьих, и ничто не происходит без Его Воли. Я знаю, что вы пришли к нам как друг. Мы приняли ваше предложение только для того, чтобы купить маленький домик… Я куплю его на деньги от страховки, но Хорхе уже не будет в нем. Уверена,- он на вас не в обиде за случившееся. Не первый тореро умирает на арене, правда, всегда считаешь, что гибнут только другие, и вдруг, однажды… Хорхе будет рад видеть оттуда, где он сейчас, что я куплю домик, и что его дети, возможно, будут в нем счастливы.
Она спросила, что необходимо сделать для того, чтобы получить три тысячи песет, и я не решился сказать ей о возможной задержке их выплаты. Когда разговор о формальностях подошел к концу, она подняла на меня красные заплаканные глаза:
– Сеньор… я не решалась читать газеты… Вы были там, когда это случилось?
– Да.
– Он долго мучился?
– Он сразу же умер.
– Правда?
– Клянусь Христом!
– Я верю вам, мне легче. Сеньор, вы должны рассказать мне, как произошло это несчастье, чтобы я затем могла передать это детям.
Для нее, а еще больше для детей, я сочинил образ бандерильеро, с честью погибшего на арене. Он получился таким, каким она знала его еще до замужества. Я говорил о представительности и грациозности Хорхе, о его успехе перед публикой, о храбрости погибшего и о том, что именно эта храбрость стала причиной его смерти. Для этой женщины, которая думала не о мертвом, а о живом муже, о муже, который для нее всегда останется живым,- я нарисовал летопись его триумфальных выступлений. У нее на лице появилась улыбка, а взгляд затерялся в потерянном прошлом. Она стала еще красивей от воспоминаний, в которых уже невозможно было отделить вымышленное от настоящего. Я говорил ей то, что она хотела услышать. До последнего дыхания она будет хранить созданный мной образ Хорхе, и это в какой-то степени оправдывало мою ложь.
Когда я уже собирался уходить, она удержала меня за руку:
– Сеньор… вы любили Хорхе, правда?
– Я его очень любил, сеньора.
– Тогда я хотела бы вам подарить одну старую фотографию.
Это портрет Хорхе. На нем он был таким, каким я его знал по совместным с Луисом выступлениям: молодой, еще без следов трудной жизни. Я положил фотографию в карман и вышел из этого дома, где я оставил женщину, которая отныне будет жить воспоминаниями…
Когда я отошел достаточно далеко, я еще раз достал фотографию из кармана, чтобы посмотреть на Хорхе. Я уже знал, что этот неподвижный взгляд навсегда останется со мной и будет преследовать меня до тех пор, пока я не узнаю, кто его настоящий убийца. Он, Мервин и я знали, что это был не бык.
* * *
Находясь под тяжелым впечатлением, я зашел в страховую компанию, где мне необходимо было встретить дона Фелипе. Он разыграл удивление, увидев меня:
– Дон Эстебан! Я удивлен… Помнится, вы говорили, что один мой вид вам отвратителен?
– Я только что от Гарсиа…
– И как там?
– Нужно как можно скорей выплатить им страховку.
– Вы думаете, что вы говорите!
– Хотите, я попрошу у дона Амадео гарантий под эту сумму до окончания вашего расследования? Уверен, что он согласится. В противном случае я верну ему весь мой заработок.
Он немного помолчал, словно колебаясь, а затем сказал:
– Завтра мы все выплатим вдове Гарсиа.
Я подал ему руку.
– Спасибо, дон Фелипе… Я этого не забуду.
– Извините, дон Эстебан, я понимаю, что рискую опять вас рассердить, но я не могу пожать вам руку.
Пламя гнева вспыхнуло на моих щеках.
– Почему же, обьясните, пор фавор[66]?
– Будет нечестно с моей стороны пожимать руку человеку, которого завтра, возможно, я отправлю в тюрьму.
Наступило такое глубокое молчание, что было слышно, как закрылась дверь, по крайней мере, двумя этажами ниже нас. Я с трудом подавил желание вцепиться ему в горло и хриплым голосом сказал:
– Я стараюсь… уловить ход ваших мыслей, но это трудно, очень трудно! Я много думал о нашем последнем разговоре в Сантадере. Мне кажется, что вы правы. Кто-то убил Хорхе… Зачем? Я об этом ничего не знаю… Возможно, что-то прояснится, если удастся найти того, кто финансировал статьи против нас…
Он кивнул, не прерывая меня, и я продолжил:
– Если бы вы знали, что такое квадрилья, то не стали бы меня подозревать, дон Фелипе… Мы работали вместе с Хорхе долгие годы…
– Иногда люди убивают друг друга после многих лет совместной жизни.
– Возможно, но вы не знаете психологии квадрильи, где все зависят друг от друга… Вы обо всем знаете только снаружи. Чтобы понять это, нужно самому выйти на арену!
– Конечно, дон Эстебан, конечно, но, как я вам уже говорил, я был детективом в уголовной полиции и там понял, что от человека можно ожидать, чего угодно, слышите, чего угодно! Брат убивает брата, друг предает друга, сын убивает мать, дочь становится убийцей отца. Когда верх берут страсти, не существует ни закона, ни правил, ничего!
– В таком случае, я рад, что никогда не работал в уголовной полиции!
– Кажется, я тоже не говорил, что рад этому?
Этот человек каждый раз ловил меня на слове, и все же я не мог не восхищаться им. Мало того,- я доверял ему.
– Дон Фелипе. Мне недостает вашего хладнокровия, когда речь идет об отрицательных сторонах жизни. Но я очень хочу вам помочь найти того, кто убил Хорхе Гарсиа, и сделаю для этого все, что вы скажете.
– Вы производите впечатление искреннего человека, дон Эстебан, но меня часто обманывали разные субъекты, которые умели придавать правдивость своим словам.
– Так вы не хотите, чтобы я доказал вам свою невиновность?
– Это я сам смогу установить, если вы дадите мне возможность, как можно чаще и незаметней бывать среди вашей команды. Совершенно необходимо определить, откуда наносятся удары.
Прощаясь, мы все-таки не подали друг другу руки.
* * *
Вернувшись в Альсиру, я обнаружил совершенно спокойного Луиса, который при встрече заметил:
– Я долго ждал тебя. Нужно вместе поупражняться в технике работы с плащом. Я заметил, что у меня в ней есть пробелы, а у себя, в Валенсии, я не хочу допустить никакой слабости.
Я заверил его, что сделаю все возможное для того, чтобы он находился в отличной форме.
На лестнице, ведущей в мою комнату, я встретил Консепсьон. Мы молча кивнули друг другу. В отсутствии Луиса мы не считали нужным разыгрывать дружеские отношения. Да и настроение у меня было не то… Смерть Хорхе Гарсиа, оскорбительные подозрения Марвина, мой визит к Кармен Гарсиа и, наконец, скрытая вражда той, которую я не переставал любить, давили на меня тяжелым грузом.
За ужином Луис говорил почти один и, увлеченный своим монологом, не обращал никакого внимания на наше молчание. Комментируя свое последние выступление, он подчеркивал свои достоинства, уточнял ошибки, планируя, как можно их исправить. Меня он одновременно и радовал, и раздражал. С одной стороны, его уверенность в себе успокаивала меня в плане будущих выступлений, с другой же, мне было очень досадно, что все его мысли были заняты только собственной персоной: о бандерильеро, погибшем на его глазах, он даже не упомянул. Только за десертом он, очевидно, решил отвлечься от своих проблем и, скорее из чувства долга, чем из личной заинтересованности, спросил:
– Ты был у Гарсиа?
– Да.
– Неприятная миссия, старина… Ну, и как это восприняла Кармен?
Если бы он знал, какое вызывал раздражение!
– А как она могла это воспринять? Танцуя хоту[67]?
Смутившись, он пробормотал:
– Что… что с тобой, Эстебан?
Я понял, что поступил излишне резко.
– Прости меня, но я очень устал. Должен заметить, что она восприняла этот удар лучше, чем я ожидал. Кармен - умная женщина. Страховка позволит ей осуществить совместную с Хорхе мечту: купить маленький домик, где она воспитает детей.
Было заметно, что Луису стало гораздо легче, когда он узнал, что вдова еще не потеряла интереса к жизни.
– Я никак не могу понять одного: почему Гарсиа, видя разъяренного быка, даже не попытался двинуться с места. В этом есть что-то необъяснимое…
Как тренер и менеджер, я не мог допустить, чтобы он углублялся в эту тему.
– У него болел желудок… Помнишь, Консепсьон даже пришлось приготовить ему кофе?
Я стал добавлять всякие красочные детали, чтобы придать правдивость своему рассказу. В этот день я лгал во второй раз, и опять, чтобы утешить и смягчить боль. Уткнувшись носом в тарелку, я уточнил:
– Кармен говорила, что ее муж очень страдал от язвы желудка, но лечить ее не хотел. Когда боль уж слишком его донимала, он принимал успокоительное. Должно быть, в тот день он выпил его слишком много, что и вызвало замедленную реакцию.
