Лариса Соболева - Снежный король
Феликс слушал, не перебивая, он умел давить гнев. На необоснованные (по его мнению) обвинения ответил беспощадно:
– Ты думаешь, человека можно развратить, если он этого не желает? Ты уверена, что я заслужил твои обвинения? – Она хотела ответить, однако Феликс остановил ее: – Стоп, Кира, теперь я говорю. Его что, два молодца держат за руки, третий разжимает челюсти, а я заливаю ему водку в рот? Полагаю, спаивают именно так. Дальше. Я привязываю его за руки-ноги, а потом на член сажаю шлюх? Я правильно тебя понял? Докажи, что я так делаю, тогда соглашусь, что я развратил твоего мужа. Нет, дорогая, его развратила ты. Вон зеркало, подойди, посмотрись в него. Кого ты там увидишь? Злую, неухоженную бабу. Ты давно красила волосы? Посмотри, посмотри!..
Феликс энергично вышел из-за стола и грубо подтолкнул Киру Викторовну к зеркальной стене. Он любил много света и пространства, поэтому в офисе стена напротив окон была оформлена зеркалами.
– Чего глаза опустила? – добивал ее он. – Смотри на себя. Волосы у корней отросли, отчего голова кажется грязной. Это мужчину, Кира, седина украшает, женщину она делает омерзительной. Да, случается, что и женщине идет седина, но только умные бабы умеют недостатки превратить в достоинства. Ты же плюнула на себя. Петя пьет? Да как же не запить? Ведь у вас дома находиться невозможно. Ты там цербер, охраняющий порядок. Вот только порядок у тебя какой-то вывернутый: громко говорить нельзя, громко смеяться – пошло, анекдот рассказать – упаси бог, танцевать, отрываться с визгом – вульгарно. Ты запрещаешь радоваться, а требуешь, чтобы тебя любили. Куда делись ваши друзья, Кира? Их же много было. Ты отпугнула всех. С тобой пресно, скучно, тоскливо. Не вини никого, только себя...
Заметив на ее лице выражение адовых мук, Феликс замолчал, походил по кабинету, затем сел в кресло, исподлобья взглянул на нее. Старая, несчастная женщина смотрела в зеркало на себя. Он пожалел ее:
– Прости, Кира, я погорячился. Ты и Петя мне дороги, но... Я хочу, чтобы ты сделала выводы. Думаю, наладить отношения никогда не поздно.
Она с трудом двигалась на ватных ногах к выходу, еще бы, такое услышать! Взявшись за круглую ручку, задержалась. Слегка повернув голову к Феликсу, не глядя на него, она произнесла тусклым голосом:
– Ты страшный человек, Феликс, страшный...
– Неужели ты ничего не поняла? – поразился тот. – Неужели ты настолько упрямая и... тупоумная, что не способна смотреть правде в глаза? Извини, я о тебе был лучшего мнения. Кира, ну, кто скажет тебе правду, как не я? Ты только сядь одна и подумай.
Она горько усмехнулась, не попрощавшись, вышла. За спиной услышала резюме Феликса, не предназначенное для ее ушей:
– Какая дура!
Он наблюдал из окна офиса за выезжающей со двора машиной, которую вела Кира – когда-то милая, обаятельная Кирочка, на которой он хотел в юности жениться. Как меняются люди! Машина рывками, словно за рулем сидел новичок, удалялась по дороге.
Ее била дрожь, будто отбойным молотком, глаза набухли от слез, она громко жаловалась себе вслух, ведь больше ей не с кем было поделиться:
– За что, за что он меня ненавидит? За то, что я вышла замуж за Петра? Значит, вот как отомстил! Разрушил мою жизнь. Выждал и разрушил. Мерзавец, какой мерзавец!..
Когда же она подошла к телу Феликса, лежащему в гробу центнеру мяса, приготовленному на корм червям, наклонилась якобы поцеловать в лоб, но не сделала этого, а торжествующе, еле слышно прошептала:
– Получил, сволочь?
...Свистел свисток, вода в чайнике закипела давным-давно, а Кира Викторовна не слышала, стояла у окна, повторяя, как заведенная машина:
– Сегодня Петя не придет. Что мне делать?
11
А Рита добралась до остановки. Общественный транспорт перестает ходить часов в девять вечера, так, один автобус или троллейбус катит по маршруту, и все. Поэтому главные улицы города в летнее время становятся пешеходными, по ним гуляет молодежь, целуется на виду и, что отрадно, пуритане в это время сидят у телевизоров, не посылают в след парочкам плевки. Рита села на скамью у автобусной остановки отдышаться. Теперь домой к маме, мамочке. Дома поплачет, все-все расскажет, мать успокоит. Да, она всегда на стороне Риты... Но как добраться? Сумочку забыла у Германа! А там деньги. Совсем без мозгов. По закону подлости ни одного знакомого не видно, у кого можно перехватить денег. Ко всем неприятностям, слетела набойка с каблука, за полтора часа ходьбы по паршивым тротуарам, не ремонтировавшимся со времен царя-батюшки, туфля превратится в лапоть. И босиком не пойдешь, наш уважаемый народ обожает сморкаться и плевать на тротуары, наступить на чьи-то сопли – бррр! При всем при том Риту окрыляло чувство свободы. Вырвалась из мрачной, тяготившей атмосферы, сбежала от Германа благодаря...
– Какая же я дрянь! – укорила себя Рита, шагая по направлению к дому. – Воспользовалась гибелью Егора. Смерть мальчика освободила меня. Я бросила Германа, удрала, чтобы не видеть его мучений. Выходит, я тоже забочусь о себе. А почему, собственно, я должна кидать свою бесценную жизнь к его ногам? Он того не стоит. Уже руки распускает!.. А вдруг с ним что-нибудь случится по моей вине?..
– Рита! – кто-то окликнул ее совсем рядом.
Подстроившись под ее шаг, по проезжей части медленно плыла машина, а из окна торчали голова и локоть Андрея. Не дожидаясь приглашения, Рита поспешила сесть к нему:
– Мне тебя бог послал.
– Ты только сейчас догадалась об этом? – рассмеялся он.
– У тебя есть аптечка? Дай. И включи в салоне свет.
– Кто тебя так покалечил? – присвистнул Андрей, когда она сдвинула юбку.
– Упала.
Ранка оказалась приличная и в грязи.
– Подожди, у меня есть минеральная вода, давай промоем, – предложил он.
Андрей смочил носовой платок и аккуратно прикладывал его к ранке. Потом Рита обработала кожу вокруг йодом, залепила пластырем и с наслаждением, какого давно не чувствовала, откинулась на сиденье. Появился покой, словно тело каждой клеточкой разом сказало: фу-ух!
– Почему ты одна в такое время и с залитой кровью конечностью? – поинтересовался Андрей, заводя мотор. – Идешь, бормочешь что-то под нос, я за тобой минут пять наблюдал.
– Андрюша, отвези меня, пожалуйста, домой.
– Уточним: ко мне домой?
– Ко мне! – встрепенулась Рита, но, увидев хитроватое выражение лица Андрея, поуютнее устроилась на сиденье. – Никогда не поймешь, когда ты шутишь.
– Моя мать тоже так считает, а я серьезен всегда. Значит, ты хочешь домой? Так, брела одна ночью, можно сказать, раненая... Поссорилась с Германом?
– Вроде того.
– Я очень рад.
Он вел машину на минимальной скорости, автомобиль мягко перекатывался на ухабах, баюкал. Рита подумала, что сейчас с Андреем ей легко, не надо притворяться... Выходит, с Германом притворялась? Вполне может быть. Приходилось многое скрывать, играть чужую роль волевой женщины, которой незнакомы ревность, страх потерять Германа, презрение к нему – такое тоже было. А это и есть притворство.
– Рита... – вывел ее из задумчивости Андрей, произнеся ее имя по-особенному, точно собирался сказать нечто очень важное.
– Не говори ничего, Андрюша, – поспешила остановить его Рита, и, заметив вопросительно поднятые брови, добавила: – Ты сейчас будешь прямо спрашивать, а я начну изворачиваться, не давать конкретных ответов. Извини, на серьезные беседы у меня аллергия.
– Конкретный ответ ты уже мне дала. Напомнить?
– Я помню, – улыбнулась она. Его настырность начинала Рите нравиться.
– Так вот, я намерен не спрашивать, а требовать. Когда ты выйдешь за меня замуж?
– Требовать... – задумчиво произнесла Рита. – Вот-вот, Герман и ты всегда чего-то требуете. Вас обоих к черту следует послать.
– Германа и пошли, меня-то за что? Что я тебе сделал плохого?
– Действительно. Ничего.
– Тогда объясни.
Он остановил машину, развернулся к ней корпусом. В темном салоне почти не было видно его лица, однако по колебанию воздуха, по биотокам Рита определила, что он слегка раздражен:
– Вы с Германом далеко зашли. Сколько бы ни старались склеить горшок, усилия будут напрасны. Это хоть ты понимаешь?
– Еще как.
– Отлично. Что же тебя во мне не устраивает? Я предлагаю надежную руку...
– Понимаешь, Андрюша, ты слишком красив, а красивые мужчины никогда не бывают надежными. Как Герман.
– Где ты слышала эту чушь? – Он поехал дальше. – Столкнувшись с подонком...
– Герман не подонок, он просто такой, как есть.
– Я подчеркиваю: столкнувшись с одним подонком, ты сделала выводы обо всех мужиках. Красивый! Хм! Меня на протяжении всей жизни всовывали в прокрустово ложе, причесывали под одну гребенку с альфонсами, потому что я красивый. А для меня это было сущим адом. Девчонки в школе не хотели со мной дружить, боялись, что я посмеюсь над ними, а у меня даже мысли такой не возникало. В институте девушки спали со мной, но замуж выходили за других. Знаешь, почему? «Ты все равно меня бросишь», – говорили. Поразительная у человека натура – заранее предусматривать то, что предусмотреть невозможно. Все стараются избежать переживаний, однако заставляют переживать других, да и все равно не избегают этой чаши. Красивый – значит, плохой. Не сейчас, так потом станешь плохим. Я ведь одно время комплексовал, однажды в школе попросил друга разрезать мне лицо, сам не решался обезобразить себя. Я мечтал о жутком шраме. Идиотизм, сейчас вспоминать смешно.
