Инна Бачинская - Ритуал прощения врага
Ильинская тем временем пошла вразнос. У нее началась истерика.
— Господи! — кричала она, рыдая. — Почему я? За что? Я чуть не подохла на свалке! Лучше бы я там околела! Не хочу жить! Я не убивала этого подонка! Лучше бы я его убила!
И что тут прикажете делать? Шибаев принес из кухни стакан воды, протянул Ильинской. Она оттолкнула его руку, вода разлилась. Он отставил стакан, крепко взял ее за плечи и тряхнул. Говорят, при истерике помогает хорошая оплеуха, но Шибаев не стал это проверять. Вместо этого он притянул Ильинскую к себе, вытер ладонью ее слезы, пригладил волосы. Она отшатнулась, перестала рыдать и уставилась на него выпуклыми серо-зелеными глазищами.
— Кофе? — любезно предложил он.
Она мотнула головой и выкрикнула:
— Вы не представляете… он сходил с ума! Валера мне проходу не давал, это была не любовь, а наваждение! Стоял на коленях! А потом вдруг поднялся и ушел, не оглянувшись. Понимаете, сразу! Стряхнул меня как пыль! У людей это как маятник — любит, не любит, теплее, холоднее, тянется годами, а тут сразу! Встретил ее случайно и сошел с ума. Молодая, нахальная, стилист… всего-навсего! Он интеллектуал, эстет, аристократ, а она… никто! Неправильная речь, дешевые тряпки… мне рассказывали… но уже ждут ребенка. Дочку. Вы думаете, я стерва? Да отдам я ему это кольцо, господи! Отдам! Просто… он ведь мог попросить по-хорошему! Попросить, а не требовать, хватать за руки, грубить! Мог принести цветы… хотя бы. Вы знаете, как страшно остаться одной?
Она напряженно вглядывалась в его лицо, словно ожидая каких-то правильных слов и утешений.
— У нас гости не переводились, дверь не закрывалась ни днем, ни ночью, а теперь? Пусто! А я делаю вид, что у меня все в ажуре, меня на работе уже боятся, девчонки шарахаются. А тут еще этот… эта сволочь, убийца! Как будто мало мне было, так на тебе еще! На! Я валялась на куче мусора, подыхала и не могла понять, что случилось, где я… Макс облизывал мне лицо, а вокруг валялись мои вещи, и я, испачканная какой-то дрянью… мой белый плащ! Любимый! Что бы вы сделали на моем месте?
Он не ответил, и она сказала горячечно:
— Послушайте, я нанимаю вас! Слышите? Найдите убийцу! Плачу любые деньги! Согласны? Я хочу пожать ему руку!
Последнюю фразу она придумала только что, на ходу, и в этой фразе была бравада, беспомощная и жалкая. Ильинская не желала сдаваться и пыталась остаться хозяйкой положения, она была из тех, кто не умеет просить, а привык лишь приказывать. Она спряталась за громкую фразу, не желая признавать, что напугана.
Она напряженно всматривалась в его лицо, даже рот приоткрыла, как будто от его ответа зависело, как ей жить дальше. Рука Шибаева все еще лежала на ее плече. Он вдруг притянул ее к себе и поцеловал. Губы у нее были горячие и влажные. Она, издав не то вздох, не то всхлип, обняла его за шею…
Они целовались, и у него мелькнула мысль, что она ему даже не нравится и что останавливать истерику поцелуями все же приятнее, чем оплеухой. И еще он чувствовал ее неуверенность — она не знала, как поступить: оттолкнуть его или принять.
— Идем! — прошептала она наконец, отрываясь от него, поднялась и протянула ему руку.
Шибаев помедлил, и тогда Жанна прошептала умоляюще:
— Пожалуйста!
Для нее это было самоутверждением, доказательством собственной женской привлекательности и встряской. И он пошел за ней, внутренне ухмыляясь при мысли, что сказал бы Алик Дрючин о… о шашнях с подозреваемой. И еще о том, что живет монахом уже три месяца, с последнего визита соседки Али, которая все еще не теряет надежды прибрать его к рукам. Ильинская метнулась к окну и задернула штору. Стащила покрывало с кровати, швырнула его в кресло. Повернулась к Шибаеву, взглянула исподлобья и сказала:
— Меня зовут Жанна! Запомнишь?
Это было последним аккордом бунта в ее жизни, как он уже понял, последнее слово всегда оставалось за ней. Всегда, но не сейчас, когда он находился в ее спальне. Характер… характерец, однако.
«Дуреха!» — хотел ответить Шибаев, но промолчал, убрал рассыпавшиеся волосы с ее лица и притянул к себе. Впился губами в ее рот, чувствуя, что теряет голову…
…Он ушел от Ильинской, когда за окном стояла ночь. В прихожей Жанна, в черном кружевном халатике, босая, не глядя ему в глаза, прошептала:
— Спасибо!
Похоже, она не знала, как держать себя с ним. Возможно, жалела о своем порыве. И кто они теперь, она тоже не знала, — любовники, случайные знакомые или деловые партнеры. Но самооценку то, что произошло, ей повысило, она даже похорошела, и ее «спасибо» говорило о том же.
Шибаев ухмыльнулся и сказал:
— До свидания, Жанна. Я позвоню.
Он сбежал по лестнице, не желая торчать на площадке в ожидании лифта, подозревая, что она станет рассматривать его в глазок. Выскочил во двор, в мокрую серую морось. Придержал тяжелую металлическую дверь — ему пришло в голову, что можно вернуться обратно и… гори оно все синим пламенем! О ней никто не знает, и какое ему дело, кто замочил Плотникова? Пусть ищут, кому положено. У него даже в глазах потемнело, когда он представил себе, как возвращается, сдергивает с нее черный кружевной халатик…
И только мысль о ее изумлении остановила его, и еще то, что признавать его за равного она будет только тогда, когда диктовать станет он. Мужчина, который диктует, сломя голову не возвращается, он приходит — сильный, самоуверенный, спокойный — и берет. Шибаев ухмыльнулся, подумав, что его рассуждения о сильных мужчинах, которых уважают, созвучны рассуждениям адвоката Дрючина, тайно считавшего себя таковым, несмотря на хилую и костлявую конституцию. А еще напоминают рекламу продуктов для домашних любимцев: что-нибудь вроде «котов, которые понимают», «собак, которые предпочитают» и «хомяков, которые жить не могут без…».
Шибаев не спеша брел домой в раздумьях. Город, казалось, вымер, дождь уже прекратился, и в воздухе висела белесая пелена тумана, сгущавшаяся со стороны парка. Было тепло. Он шел и раздумывал — что же дальше? Ильинская заявила, что нанимает его, но он и сам знал, что докопаться до истины попытается в любом случае. Без ее просьб. Он спросил себя, верит ли ей, и не нашел ответа. Он вспомнил, как Джон Кальендо, его дружок из энвайпиди[3], что расшифровывается как нью-йоркский полицейский департамент, где Шибаев проходил практику вечность назад, когда еще подавал надежды и делал карьеру, повторял, подняв указательный палец для выразительности: «Возможность, орудие и мотив! И бери его, подлеца, за жабры, и запоет он тебе как по нотам».
Алиби у Ильинской нет, орудие было — нож, и она зачем-то выбросила его в реку — поступок иррациональный, но это с его, мужской точки зрения, а с их точки зрения, вполне вписывается в систему иррациональных взглядов и иррационального отношения к жизни. Мотив? Был! Еще какой!
Раньше он задавал себе вопросы, что связывает ее с Плотниковым, где они пересеклись и что она задумала. Теперь он знал, что произошло. При всем своем приличном оперативном опыте с подобным он сталкивался впервые. Этот Плотников, ныне покойный, крутой мужик, и хладнокровия ему было не занимать — вот так запросто, средь бела дня, на глазах толпы увез жертву и выбросил за городом. В его поступке, однако, Шибаеву было не все понятно. Почему Плотников не убедился, что она мертва? Неужели ему не пришло в голову, что она доберется до города и поднимет шум? Тут одно из двух. Или тот был уверен, что она мертва, возможно, пощупал пульс, прислушался к дыханию и не почувствовал ничего, или знал, что ей ничего не удастся доказать. Первое предпочтительнее, это является окончательным решением проблемы, второе… Второе под вопросом и зависит от того, каким человеком был покойный. Если картежником, рисковым типом, драчуном, если были в его биографии сомнительные истории…
Нет, сказал себе Шибаев. Нет. Что бы ни случилось в его биографии раньше, он должен был убедиться, что она мертва. Он бы не отпустил ситуацию на самотек, не прокололся бы, как салага. Если бы он понял, что она жива, то не стал бы рисковать — добил бы. Место безлюдное, вокруг никого, кроме крыс и ворон, и через два-три дня никакая экспертиза не сумела бы установить личность убитой, да и стала бы? А для родных она пропала бы без вести, исчезла без следа, и обрывки ее фотографий еще долго висели бы на городских досках объявлений. Мало ли таких…
Шибаев словно побывал в шкуре Ильинской, испытал ее страх, унижение, ярость и спросил себя: а что сделал бы он сам? Ответ был однозначным: разыскал бы, а там — по обстоятельствам. Возможно, убил бы.
Из всего вышесказанного вытекал один-единственный вопрос: что делать, если Ильинская убийца? Ответа на этот вопрос у него на данный момент не было. У него мелькнула мысль, что их близость, возможно, была не чем иным, как платой за молчание, просьбой закрыть глаза и забыть, но, вспомнив, как она целовала его, вспомнив ее жадность и нетерпение — Шибаев даже замедлил шаг, в глазах потемнело — он подметную эту мысль отбросил начисто. И получалось, что выход у него один — узнать правду, найти настоящего убийцу, а если Жанна все-таки убила, то действовать по обстоятельствам. Тогда он станет ее судьей, адвокатом и… посмотрим.
