Инна Бачинская - Ритуал прощения врага
«Византийской» называет их логику ученый адвокат Дрючин, крупный специалист по бракоразводным процессам. «Поверь мне, я насмотрелся! — говорит Алик. — Эти существа абсолютно нелогичные, мстительные, мелочные и жадные». Странная характеристика «этих существ» для человека, который все время женится. Алик был четыре раза «связан узами Гименея», по его собственному выражению — всякий раз надежда побеждала горький опыт. Горечь его в оценке представительниц прекрасного пола возрастала по мере продвижения к разводу, а вообще был он романтик и знал стихов немерено — за неимением любимой женщины задалбывал ими Шибаева. После каждого развода он зализывал раны и перебирался пожить к другу — Алику нужны были его надежное плечо и трезвый взгляд на жизнь. Нельзя сбрасывать со счетов также вечерние и зачастую ночные посиделки, роскошь общения, и… чего уж греха таить — не пить же одному! Как говорит мудрая пословица: кто пьет один, тот чокается с дьяволом. Адвокат чокаться с дьяволом не желал, хотя зеленые черти иногда его посещали, и тут главное, чтобы рядом оказался надежный друг и твердое плечо…
Шибаев представил себе, как Жанна бросает нож в реку, наклонившись над перилами, оглянувшись, переждав, пока пройдут прохожие… Плотникова убили днем, она вряд ли стала бы дожидаться темноты, она выбросила бы нож немедленно… если это сделала она. Его внутреннее чутье, его инстинкты, прежний опыт — все молчало.
— Когда вы выбросили нож? — спросил он.
Ответить Ильинская не успела. Оба вздрогнули, когда раздался дверной звонок — визгливый щебет искусственной райской птицы. Шибаев взглянул вопросительно. Жанна пожала плечами и, помедлив, поднялась. Рыжий щенок побежал следом.
Глава 14. Новая старая жизнь. Столкновение
Татьяна с трудом привыкала к жизни в городе. К громким голосам за стеной, пьяным скандалам соседей, тошнотворной вони подгоревшей еды, перебоям с холодной водой и отсутствию горячей, разболтанному лифту и грязному подъезду. Зато все под рукой — гастрономы, кафе, бутики… Соседка отдала деньги за квартиру, и Татьяна купила себе одежду — долго, с наслаждением выбирала джинсы, пару футболок, платье. И с работой сложилось, она уже получила первую зарплату, да еще и чаевые. И кое-что из продуктов всегда можно унести, хотя правила насчет несунов здесь строгие. «Желтый павлин» — приличный ресторан, не шалман, не ночной клуб, клиенты постоянные, солидные, залы часто заказывают для корпоративов и свадеб.
Она почти не вспоминала ту историю, Зойку, страшного человека с белыми бешеными глазами… только иногда вдруг промелькнет видение: она, полураздетая, бежит к двери, ломая пальцы, сует ключ в замочную скважину, а он, обернувшись, яростный, с белыми глазами, кричит ей вслед…
Город большой, народу много, прошло два года, все забыто. Она изменилась, другой цвет волос, почти не красится — отвыкла, что-то исчезло или появилось новое — даже выражение лица, глаза… даже походка. Она стала другая и сама себя не узнает. Исчезли ночные кошмары, ей ничего больше не снится. Вообще не снится — она страшно устает на работе, приходит домой без ног, падает перед телевизором на час-полтора, потом, сонная, добирается до постели и отключается до утра. Поставить точку и забыть. И на улицу, где та квартира, ни ногой. И Рудика не видно, а где он — лучше не думать. Был слух, что попал под машину.
Ночные кошмары ушли, но забыть не получается. Татьяна никогда не забудет, как увидела того, с бешеными глазами, не забудет свой внезапный страх — она выпустила из рук поднос с рюмками, и они грохнулись на пол! К счастью, подпитые гости изрядно шумели, обернулись на грохот только те, кто стоял рядом. А он уставился страшно, подошел и взял ее за локоть. Она стояла, ожидая, и все вокруг стало как в замедленном кино, и зашумело в ушах. Он, не сводя с нее взгляда, держал ее за локоть жесткими сильными пальцами, и она почувствовала слабость в коленках. Он был пьян, на лице играла бессмысленная улыбка.
— Вычту из зарплаты! — прошептал ей в ухо.
Она не поняла и смотрела на него как кролик на удава. Его рука скользнула на ее талию, потом ниже, и она с истеричным чувством облегчения поняла, что он ее не узнал. А насчет разбитых рюмок просто пошутил.
— Ты что, новенькая? Не видел тебя раньше. Как зовут?
Она, стоя с опущенными руками, испытывая дурноту, невнятно пробормотала свое имя, не догадавшись соврать.
— Тая? — переспросил он, наклоняясь к ней, обдавая ее запахом спиртного. — Что ж ты так… боишься меня, что ли? — Он рассмеялся, щекоча ей ухо своим нечистым дыханием.
Она не просто боялась, она испытывала ужас. И то, что он ее не узнал, было временной передышкой. И бежать некуда. Он узнает ее имя в отделе кадров, вспомнит настоящий адрес, который знал от Рудика, — и тогда ей конец.
Когда она ушла от мамы, они зажили с Зойкой в свое удовольствие. Зойка устроила ее к себе в секцию косметики, бабки там были небольшие, но ведь неглупые девушки всегда могут подзаработать и на стороне, не так ли? Дружок Зойки Рудик, сутенер со стажем, поставлял клиентов — солидных, семейных и денежных немолодых козлов, для которых главное даже не секс, а общение. Посидеть за столом, выпить, поговорить «за жизнь», потом по-быстрому в постель и — свободна! И никакого порновыпендрежа, никакого садомазо, все в добрых старых традициях соцреализма, и кэш — никакого кредита. Жизнь складывалась вполне удачно, наметились постоянные клиенты, устоялось расписание «полетов», как вдруг все пошло вкривь и вкось. Рудик, потеряв нюх и чутье, пожадничав, снял для них клиента не вполне вменяемого, садиста с опасными сексуальными фантазиями, да еще пьющего. Татьяна помнит, как он ударил ее, бил наотмашь по лицу одной рукой, другой зажимая ей рот. Она потеряла сознание… Если бы она была одна, без Зойки, неизвестно, чем дело бы кончилось. Но клиент снял их обеих. Татьяна пришла в себя на полу, на кровати Зойка, извиваясь, пыталась освободиться от садюги, а тот душил ее. Татьяна помнила свой запредельный ужас, она не могла даже закричать — смотрела, одеревенев, сидя на полу, а потом поднялась, цепляясь за стену, и бросилась к двери. Оглянулась, встретилась глазами с тем… и поняла, что он сейчас прыгнет. Она не помнит, как бежала, полураздетая и босая, по лестнице вниз, как выскочила в ночь и понеслась через двор на улицу. Всю ночь и весь день проторчала у окна их с Зойкой съемной квартиры, надеясь, что подруга вернется, но она так и не вернулась. А вечером она увидела Рудика и того, и сутенер показывал рукой на ее окна…
Она, дура, думала, что выскочила. Дура, трижды дура! За все нужно платить! За легкие неправедные деньги, за Зойку, брошенную на произвол судьбы… ведь она, Татьяна, могла остановить патруль, закричать, что убивают человека! Или поднять соседей! А она сбежала, как распоследняя дрянь! Она и есть распоследняя…
Татьяна попыталась разыскать Рудика, но тот словно сквозь землю провалился, и она подумала, что он тоже свидетель, и тот мог его запросто… убрать. Или, почуяв опасность, Рудик сбежал куда подальше. А тут еще прошел слух, что его сбила машина…
Она рассказала все одному лишь человеку — Марине из Городища. Та слушала молча, только головой качала, а потом пробормотала, что иногда судьба не оставляет человеку выбора, и тот действует не по разуму, а по страху… Татьяна так и не поняла, утешает ли ее Марина, оправдывает или осуждает…
…Он выпустил ее локоть, несильно шлепнул, словно подтолкнул, она опустилась на корточки, пригнув голову, и принялась собирать с пола осколки.
— Успокойся! — сказала ей старшая, Раиса, когда она принесла поднос с осколками в подсобку. — Не убудет! На, хлебни коньячку, а то на тебе лица нет! — Она сама налила Татьяне рюмку, сунула бутерброд с мясом. — Давай, прими! Очень уж ты нежная, подруга, у нас такие не приживаются. Поняла?
Татьяна не помнит, как добралась домой. Раиса сунула ей пакет с продуктами, она оставила его в парке на скамейке. Она забрела в парк бездумно, опустилась на лавочку, уставилась на потрескавшийся асфальт — через трещины пробивалась жалкая трава. Она вдруг вспомнила Городище с его пышной зеленью, Марину, Серого, который нашел ее в поле — «вынюхал», сказала Марина…
Какой смысл во всем этом? Что руководит нами — судьба или наши собственные глупость, жадность, недомыслие?
Результатом парковых раздумий была мысль о том, что не стоило возвращаться в город, что придется платить, что он ее пока не узнал, но обязательно узнает. Она почувствовала его интерес и поняла, что он не оставит ее в покое. Даже если она уволится, он все равно ее найдет. А когда узнает, ее песенка будет спета. Она заплакала, вспомнив бесшабашную фартовую Зойку, которой море было по колено, Татьяна ею восхищалась и беспрекословно ее слушалась, вспомнила, как мать не привечала Зойку, говорила, что дружба с «такой» не доведет до добра. Материно зудение раздражало, она безбожно отстала от жизни, ничего не понимала и всего боялась. Выражение ее лица, старые руки, считавшие копейки, — все вызывало в Татьяне протест. Мать была из уходящего поколения, отыгравшего свою игру, виснувшего гирей на ногах продвинутого молодого и не желавшего уступать ему место.
