Борис Каспаров - Копия Дюрера
Положив свои находки в ящик стола, я направился искать Шмидта и нашел его все у того же злополучного куста, который, несмотря ни на что, он пытался вернуть к жизни.
— Скажите, Шмидт, кто производил в последнее время уборку комнат — Герхардт или Витлинг?
Как всегда, когда он не совсем понимал, зачем ему задают вопрос, он испуганно посмотрел на меня.
— Они делали это оба.
— Но для того чтобы вытирать верхние стекла в рамах, у них, наверное, была палка?
— Была. Она всегда стоит в углу, около комнаты Герхардта, — он удивленно заморгал глазами. — Будете убирать комнаты сами? Хотите, я скажу Марте?
— Пожалуйста, не беспокойтесь: я только хочу снять паутину с окна в комнате, где я сплю.
Вернувшись снова в дом, я с нескрываемым волнением зашел в вестибюль. Палка, стоявшая здесь, могла или подтвердить или разбить мои предположения. Я вынул палку из темного угла на свет. Она ничего общего не имела с сосной. Это был гладкий, отполированный временем орех или кедр. Теперь я был не только уверен, что Витлинг убит, но и совершенно отчетливо представлял, как это произошло. Чья же рука направила пулю? Бергмана? Ничего другого предположить пока было нельзя.
ПОСЛЕДНИЙ ДОПРОС БЕРГМАНА
В пробивавшихся сквозь шторы лучах солнца лицо Бергмана показалось мне постаревшим на несколько лет. В его маленьких зеленоватых глазах глубоко затаилось какое-то беспокойство. Видимо, второй допрос заставил его насторожиться.
— Ну как, немного успокоились, Бергман? — спросил майор, подвинув к нему открытую пачку папирос.
— Ваш врач мне сделал хорошую перевязку, — осторожно ответил он, сделав вид, что не заметил папирос, — я вам очень благодарен.
— И теперь, надеюсь, вы в состоянии рассказывать дальше?
— Дальше? — Бергман удивленно прищурил глаза. — Вы хотите, чтобы я повторил все сначала?
— Нет. Расскажите нам все, что касается смерти Витлинга.
— Витлинга? Но ведь он же застрелился. Вы же сами сказали об этом. И в чем, собственно, вы хотите меня обвинить?
— Не догадываетесь, Бергман? Ну, в таком случае я вам скажу: в убийстве Витлинга!
— Что? — Бергман вскочил на ноги. — Это ложь, я никого не убивал!
Майор открыл ящик стола и положил перед собой пистолет:
— Вам знакомо это оружие? Нет! В таком случае мне придется снова освежить вашу память. Это тот самый пистолет, что был похищен из кабинета Ранка. Вспомнили? Посмотрите, в обойме не хватает шести зарядов. Одним из них был убит Витлинг. Куда пошли остальные пять? Не знаете? Я вам скажу. Вы тренировались, Бергман. Ведь стрелять из пистолета, насаженного на двухметровую палку, и произвести выстрел с помощью шнура, продетого сквозь спусковой крючок, вещь не такая простая. Не правда ли?
Хотите детали? Вы срезали длинную сосновую ветвь, слегка расщепленную на конце, вставили в нее пистолет и накрепко завязали шнуром. Затем продели другой длинный кусок шнура в спусковой крючок — и приспособление для инсценировки самоубийства готово. Теперь осталось только просунуть это приспособление в окно, дотянуться дулом почти до виска спящего и потянуть шнур. Подбросить к кровати пистолет и подтолкнуть его на место палкой было не так уж трудно. Надеюсь, я нигде не ошибся? Вы не отвечаете. Понимаю, просто вам нечего добавить к сказанному. Если вы ничего этого не отрицаете, Бергман, я передаю вас в руки гражданской власти. Вы совершили уголовное преступление, и вашу судьбу будет решать немецкий суд.
Бергман внимательно следил за словами майора.
— Мне нечего больше говорить, — угрюмо ответил он. — Вы это сделали за меня. Витлинга мне действительно пришлось убрать. Он был слишком упрям, этот старик. Он не только отказался мне помочь, но и пригрозил, что заявит о моем предложении в комендатуру. Если бы я раньше нашел справочник, он здравствовал бы и по сегодняшний день.
— Вы подпишете свои показания и подтвердите их, если понадобится?
— Пожалуйста, где и когда угодно.
— Вам когда-нибудь раньше приходилось встречаться с Витлингом?
— Наблюдая за имением, я несколько раз видел его, но он меня — нет.
— Куда вы дели бумаги, взятые из письменного стола?
— Я их сжег. В них не было для меня никакого толку.
— Что это были за бумаги?
— Какие-то письма, записи. Они меня не интересовали.
— Но зачем же вам понадобилось с такой тщательностью опустошать ящики стола и забирать бумаги, если нужен был вам только справочник?
— Я захватил их с собой просто так, на всякий случай. Пока справочника у меня не было, я хватался за все, что попало.
— Так. Значит, добавлять вам больше нечего?
— Нет, почему же, можете передать этому идиоту с иностранным паспортом, что ни меня, ни картины ему не дождаться.
Майор кивнул головой.
— Мы предугадали ваше желание, Бергман, и сделали это вчера без вашего разрешения. Он уже знает, что никакой копии не получит.
Воронцов довольно заметной интонацией выделил слово «копии».
— Ну, что вы на это скажете, — спросил майор, когда мы остались одни. — Заметили, что слово «копия» и на Бергмана не произвело никакого впечатления?
— Конечно, заметил. Но мое внимание больше привлекло другое — короткая, но ясно бросившаяся мне в глаза растерянность Бергмана при вопросе о бумагах. Что же касается слова «копия», то оно могло попросту пройти мимо его ушей.
— Что ж, может быть и так, но ведь и Мурильо оно не особенно взволновало. Вот в чем дело. Давайте пройдем к Герхардту. Ему стало лучше, и наш непреклонный капитан медицинской службы разрешил встречу с ним, правда, ограничив ее всего пятнадцатью минутами.
Пока мы шли к госпиталю, я анализировал в уме происшедшее. Тайна смерти Витлинга раскрыта, причины убийства ясны, преступник сознался. Круг замкнулся полностью. Ну, а все то неясное, что вставало вокруг имени Витлинга в самом имении Грюнберг и незримыми нитями уходило в Вайсбах, ведь оно оставалось вне пределов этого круга.
У самых дверей комнаты, в которой лежал Герхардт, я заметил стоявшие у стенки картины, прикрытые брезентом.
— Герхардт уже видел их? — спросил я майора.
— Я хочу это сделать сейчас. Пойдемте.
Герхардт сидел на койке. Он осунулся немного, побледнел, но если бы не несколько царапин на левой стороне лица, трудно было бы предположить, что еще вчера состояние его было критическим. Увидя нас, он искренне обрадовался и сделал попытку встать, но майор остановил его жестом руки.
О своем падении Герхардт ничего нового сказать нам не мог. Он шел по тропинке в имение после того, как слез с машины на шоссе. Совершенно неожиданно тропинка обвалилась, и он упал. Дальше Герхардт ничего не помнил и очнулся уже здесь, в этой комнате. Вот и все.
— Теперь мы отвлечем ваше внимание еще одним делом, — майор поставил на стул первую из внесенных мною картин. — Видели ли вы когда-нибудь эту вещь?
Герхардт с минуту смотрел на портрет, на лице его начали медленно выступать красные пятна. Дрожащими руками он нашел лежавшие на тумбочке очки.
— Да ведь это же Дюрер, — произнес он взволнованно, надев их, — Альбрехт Дюрер. Неужели вам удалось найти дрезденские шедевры?
— Нет, Герхардт, это не Дюрер, — в голосе Воронцова послышалось что-то похожее на удовлетворение. — Вы тоже приняли копию за подлинник, хотя не один раз бывали в залах галереи. Но не волнуйтесь, картины уже спасены. А теперь посмотрите сюда — это вам тоже знакомо?
Майор выдвинул из ящика одну за другой остальные картины. Герхардт не задумался ни на минуту.
— Конечно, это полотна, которые увез Ранк, когда ночью уезжал из имения. Во всяком случае, они пропали после его отъезда. Чьей они работы, я не знаю, но то, что они художественной ценности не представляют, — это бесспорно.
Герхардт был прав. Работы все эти полотна были по меньшей мере посредственной. Сейчас я разглядел их особенно внимательно. На одной очень тщательно, но далеко не столь же талантливо был выписан немецкий пейзаж. Аккуратная мельница у небольшой речушки и пасущиеся на фоне дубовой рощи тучные пятнистые коровы, на второй — живописная долина и в конце ее красивые черепичные конусы крыш небольшого селения. Но мое внимание привлек третий пейзаж. Он напомнил мне что-то знакомое. Исполнен он был лучше других. Заросшие сосновым лесом склоны гор утопали в лучах заходящего солнца. Далеко внизу виднелось большое строение, затканное золотистым вечерним туманом. Перспектива и глубина были схвачены довольно удачно.
Четвертое полотно являло собой обычный натюрморт — стол с рассыпанной на нем всякой снедью.
— Грюнберг, — сказал Герхардт, заметив, что мое внимание остановилось на третьем пейзаже, — вид с одной из возвышенностей, окружающих имение.
Грюнберг! Как это мне раньше не пришло в голову? Художник писал имение с той возвышенности, с которой я наблюдал за фрау Шмидт, когда шел в Мариендорф. И не вспомнил я этого сразу, конечно, потому, что со времени написания картины в окрестностях кое-что изменилось. Флигелька, например, на картине не было, зато немного правее, где сейчас все заросло лесом, виднелось какое-то странное небольшое строение. Художник набросал его такими скупыми мазками, что угадать назначение этого строения было совершенно невозможно. Нагнувшись ниже, я заметил в самом углу картины дату — 1848. Значит, с момента ее написания прошло почти целое столетие.
