Борис Каспаров - Копия Дюрера
Я пожал плечами:
— Не видел ее с того момента, как она сообщила мне о приходе племянницы Герхардта. По-моему, она значительно умнее своего мужа и могла бы кое-что рассказать о Витлинге, но молчит. Пока трудно сказать, с умыслом или просто из осторожности.
Воронцов на мгновение задумался, а потом кивнул.
— Ладно, желаю удачи. Но главное — рекомендую осторожность. Не задавайте этой женщине никаких вопросов. Делайте вид, что она вас не интересует.
Машина пропала за поворотом, а я зашагал по аллее к дому.
И на этот раз я не увидел во дворе ни Шмидта, ни его жены. Он был пустынен, как и два часа назад.
Селин находился в гараже и протирал тряпкой металлические части машины, на которых и так уже нельзя было отыскать ни одного пятнышка грязи.
— Как дела? — спросил я Селина.
— В порядке, товарищ старший лейтенант. Машина, как всегда, на полном ходу. Шмидт час назад попросил немного бензина для зажигалки, а сейчас опять, наверное, копается в саду. Трудолюбивый, надо сказать, человек.
— А фрау Шмидт?
— У себя. С полчаса назад звала мужа, наверное, пить кофе.
Селин подошел ко мне ближе, понизив голос, добавил:
— Может, мне показалось, товарищ старший лейтенант, не знаю…
— Что же вам показалось? — спросил я, тоже невольно понижая голос.
— Музыка…
— Музыка? Какая музыка, откуда?
— Этого я, товарищ старший лейтенант, сказать не могу. После вашего ухода я взял ведра и пошел к колодцу. Иду обратно. В лесу тишина, даже птицы не поют. Подхожу уже совсем близко к гаражу, только с другой стороны, и тут-то она и ударила мне в уши. Будто кто открыл двери в комнату и сразу закрыл.
— А может быть, и вправду показалось? — в раздумье спросил я.
— Может быть, и вправду, — серьезно ответил он. — Но только почему же я тогда запомнил мотив?
— Мотив? За такое короткое время? — удивился я.
— Так он же хорошо знакомый — «Широка страна моя родная».
— Вот как? И это было по ту сторону гаража? С какой стороны шел звук?
— Вот этого, товарищ старший лейтенант, я определить не смог. Справа от меня — стена гаража, прямо — флигель. Получилось такое отражение звука, что ничего не разберешь.
— Значит, возможно, звук шел и из флигеля?
— Может быть, и так. Был бы он немного дольше, я бы определил, откуда он…
— Так, ну ладно. Вы, конечно, еще не завтракали. Откройте пару банок консервов.
Пока Селин возился с банками, я подошел к открытым дверям гаража и посмотрел на флигелек, над которым поднималась вверх чуть заметная прозрачная струйка дыма. Вот и еще одна загадка. Я взял открытые Селиным банки и, оставив его накрывать «на стол», который заменил нам кусок фанеры, положенный на два ската, направился с консервами к флигельку. Окна за густым, покрывавшим всю стену плющом были приоткрыты. Узенькая, посыпанная желтым песком дорожка, опоясывавшая стену, привела меня к крылечку. За отдернутой кисейной занавеской стояла фрау Шмидт. Она нисколько не удивилась, увидев меня.
— Доброе утро, — поклонился я. — Вы разрешите на несколько минут воспользоваться вашей печкой? Если не ошибаюсь, из вашей трубы идет дым.
— О, пожалуйста, заходите. Правда, поленья уже догорают, но я подложу еще. Вам много огня и не надо, не правда ли?
Я кивнул головой.
— Только немного подогреть говядину, мы солдаты, — народ не особенно требовательный.
— Вам, наверное, страшно надоела эта, — она, по-видимому, хотела добавить «гадость», но остановилась, — эта сухомятка. У нас с Францем осталось с десяток кур, я могу вам дать несколько яиц.
— Спасибо, — я поставил банки на печку, — как-нибудь в другой раз. Сейчас мы уже настроились на консервы. Вы живете в этих двух комнатках?
— В трех, — она открыла еще одну дверь, и я увидел небольшую комнатку. В ней стояли стол, два стула и аккуратный шкафчик. — Здесь жил раньше Герхардт, теперь это наша столовая.
Обстановка всех трех комнат была самая обычная, какую мне приходилось видеть по ту сторону границы. Аккуратные вышивки на стенах, герань на подоконниках, многочисленные статуэтки мейсенского фарфора: балерины, музыканты, пастушки, — но ни одного музыкального инструмента я не заметил.
— Вам, наверное, очень скучно здесь жить, фрау Шмидт? — спросил я.
— Я уже привыкла. Втянулась в хозяйство, так вот и живем.
— И все-таки никакого развлечения — ни книг, ни музыки. Неужели вы не имеете даже патефона?
— Что вы, — она улыбнулась. — Разве Франц когда-либо подумал об этом? Ему нужны только цветы… А знаете, я давно хотела вам сказать: для русского вы очень хорошо говорите по-немецки.
— Это, наверное, потому, что я почти что учитель немецкого языка, фрау Шмидт. Вот вернусь домой, закончу институт и приступлю к своим мирным обязанностям, — я осторожно снял подогревшиеся банки специально захваченной для этого газетой. — Спасибо. Вы напрасно подкладывали дрова, и так уже все готово.
— Вы могли бы разогреть их и больше, — она посмотрела на банки, и вдруг в углах ее рта легла ироническая складка. — У нас офицеры обычно таким делом не занимались. Странные все-таки вы, русские люди.
— У нас все значительно проще. И, наверное, это не так уж плохо. А что наши солдаты и офицеры знают и свои прямые обязанности, об этом говорит хотя бы то, что мы здесь…
— О, я не хотела вас обидеть, — поспешно произнесла она.
— Вы меня и не обидели. Мы просто обменялись мнениями. Еще раз спасибо, фрау Шмидт.
Во время еды мы с Селиным снова вернулись к его предположениям. И чем больше мы об этом говорили, тем тверже становился Селин в своем убеждении, что музыка ему не послышалась.
Закончив завтрак, я вошел в дом. В вестибюле было прохладно и тихо. Только где-то высоко под потолком звенела заблудившаяся пчела. Я сел в стоявшее у лестницы кресло и закурил. Мысли мои вернулись к смерти Витлинга. Вернее, к тем предположениям, которые прервала позавчера в спальне управляющего своим появлением фрау Шмидт. Витлинг мог быть убит выстрелом из открытого окна. Но выстрел был сделан почти в упор. Значит, все дело в том, каким образом стрелявший преодолел расстояние, отделяющее окно от кровати.
Вот задача, которую нужно было решить прежде всего.
Потушив папиросу, я встал и закрыл на задвижку входную дверь. После позавчерашнего происшествия такая предосторожность казалась мне совсем не лишней. И только после этого вынул ключ и повернул его в замке комнаты управляющего. Дверь с легким скрипом открылась. Я задержался у порога. Вот тут мы и остановились с майором в воскресное утро, войдя впервые в эту комнату. Витлинг лежал на кровати, рука его свисала до самого пола. Рубиновые немигающие глаза совы в упор смотрели на нас. Признаться, мне тогда стало не по себе от этого взгляда, словно передо мной было живое существо. Майор подошел к тумбочке и выдернул штепсель, и в этот момент левой ногой задел пистолет. Левой ногой, той, что ближе к кровати, — это осталось у меня в памяти.
Опустившись на пол, я снова занялся исследованием.
Вот то место, где лежал пистолет, а вот под выпуклой линзой и едва заметная царапина — след на паркете от проскользившего по нему от удара ноги пистолета. След этот обрывался на том месте, где майор поднял оружие. Теперь все сомнения в том, что пистолет лежал не там, где находилась вмятина от его падения на пол, отпадали. Тщательно расследовав царапину, я обнаружил, что она имела продолжение. Сантиметр за сантиметром я исследовал новую линию до самого конца и вдруг, совершенно ошеломленный, опустил линзу. Второй след привел меня как раз к той самой вмятине на паркете, которую я заметил прежде всего. Каким же образом все это могло произойти? Пистолет падает к ножке тумбочки, а потом сам совершает движение по полу к кровати! Оставалось только одно предположение: кто-то после смерти Витлинга забросил пистолет в окно, а потом подтолкнул каким-нибудь длинным предметом туда, где ему положено было лежать.
Я отдернул штору и начал внимательно осматривать решетки окна сантиметр за сантиметром. Они были совершенно чисты, только на одном из прутьев, у самого подоконника, прицепилось что-то коричневое, похожее на тонкую пленку. Я осторожно снял ее и положил на вырванный из блокнота лист. Исследование подоконника и пола около него дало мне еще кое-что: два маленьких шарика, очень похожие на сосновые почечки. Больше найти ничего не удалось. Бережно завернув все это в бумагу, я отнес найденное наверх. Там с помощью лупы я стал рассматривать свои находки. Ошибки не было. На бумаге лежала сосновая корочка со свежесрезанной ветви и две маленькие почечки. На близком расстоянии они издавали легкий характерный запах хвои.
Несколько минут я сидел неподвижно, потрясенный представившейся в моем воображении картиной. Кажется, истина была найдена, но для того, чтобы окончательно в ней убедиться, нужно было установить еще одну деталь.
