Михаил Бадалян - Проклятие Вермеера
Я же, совсем обнаглев, решил подойти поближе к картинам, висевшим в дальнем конце зала. Но в это время открылась дверь, и в зал вошел ворчун.
— Прошу прощения! В это время мы обычно включаем сигнализацию.
Он подошел к стене и щелкнул выключателем. Под карнизом вспыхнули скрытые светильники, озарив зал мягким светом, заигравшим на позолоте массивных рам.
— Я дворецкий господина Воронцова, — представился он. — Зовите меня Герасимом.
— Очень приятно. Максим, — я протянул руку.
Сзади раздалось предостерегающее рычание Зига.
— Прошу следовать за мной! Господин Воронцов ждет вас, — торжественно объявил Герасим, жестом пригласив меня подняться на второй этаж.
Загасив сигарету в маленькой хрустальной пепельнице, я направился к широкой лестнице.
Наверху меня ждало еще большее потрясение. Тициан, Караваджо, Пуссен, Рембрандт!.. Целая стена была занята гравюрами Дюрера!
— Прошу сюда, — Герасим толкнул дверь в конце коридора, приглашая меня войти. Сам он не зашел, чтобы доложить о моем приходе.
Я сбросил с себя оцепенение и переступил порог комнаты…
Помещение, в котором я очутился, являлось, по всей видимости, личным кабинетом господина Воронцова. Все в нем говорило об изысканном вкусе и о большом количестве нулей на банковском счету его хозяина.
Кабинет представлял собой громадную круглую комнату диаметром не менее десяти метров, с высоченным куполообразным потолком. Всю стену напротив дверей занимало большое французское окно, занавешенное тяжелыми, расшитыми золотом шторами. Круглый ковер размером с вертолетную площадку покрывал большую часть пола, оставляя неприкрытой узкую полоску дорогого паркета около стен. Слева и справа, друг против друга находились два камина, в одном из которых, несмотря на теплую погоду, полыхали, потрескивая и разбрасывая вокруг искры, два сосновых ствола. Пространство между дверьми и каминами занимали полукруглые книжные шкафы из маренного дуба, смыкающиеся над дверью. Две же стены по бокам от окна были увешаны несколькими прекрасными полотнами, каждое из которых стоило целое состояние.
Посредине кабинета, чуть смещенный к окну, стоял стол, который не поместился бы в нормальной комнате.
Ошарашенный великолепием и размерами кабинета, я сперва было и не приметил маленького, аккуратного старичка в стеганом домашнем пиджаке коричневого цвета, сидящего в кресле за столом.
Похоже, что и он не заметил моего появления, поскольку даже не шевельнулся, когда я вошел. Уставившись взглядом куда-то поверх моей головы, господин Воронцов, казалось, думал о чем-то своем.
Я попытался привлечь его внимание тем, что громко кашлянул. Но и это не произвело должного эффекта.
Мысль, что я буду иметь дело с пожилым обладателем многомиллионного состояния, который к тому же плохо видит и слышит, не очень мне улыбалась. Хотя, несколько часов назад, когда мы по телефону договаривались о встрече, господин Воронцов не оставлял впечатления выжившего из ума старикашки.
Ситуация начала меня раздражать. Быстро пройдя расстояние, отделяющее меня от стола, я склонился над хозяином кабинета насколько позволяли размеры его рабочего места.
— Господин Воронцов, — позвал я.
Никакой реакции. Я уже собирался позвать на помощь Герасима, когда обратил внимание на неестественную бледность лица Воронцова, которую в полумраке кабинета сперва не заметил. Быстро обойдя стол, я приблизился к нему и взял за руку.
Господин Воронцов был мертв!
Причиной смерти была страшная огнестрельная рана, вокруг которой расползлось зловещее кровавое пятно…
Пуля, выпущенная сзади, пройдя сквозь спинку кресла и тело жертвы, впилась в массивный стол рядом с бронзовым замком, запирающим ящик. Пуля крепко засела в твердой древесине, однако не было никаких сомнений, что она была выпущена из мощного оружия тридцать восьмого калибра.
Оставив милиции попотеть над извлечением пули, я попытался сообразить, откуда могли стрелять в сидящего за столом Воронцова. Убийца мог находиться как в комнате, за креслом, так и в саду. Второй вариант я сразу же отбросил, так как, во-первых, плотные шторы на окнах исключали возможность прицельной стрельбы снаружи, во-вторых же, осмотрев само окно, я не обнаружил ни одного стекла с отверстием от пули.
Продолжив осмотр, я убедился, что все рамы были хорошенько заперты специальными засовами. Факт сей, если и не исключал возможности, что преступник проник в кабинет из сада, то, во всяком случае, свидетельствовал о том, что бежал он не через окно. Правда, нельзя было исключать вероятность того, что уже после его ухода кто-то, находящийся в доме, мог закрыть за ним окно.
Все это, как и многое другое предстояло еще выяснить милиции. Я же решил воспользоваться представившейся мне возможностью и выяснить вероятную связь между убийством и причиной, побудившей господина Воронцова пригласить меня к себе. Если, конечно, такая связь была.
Я внимательно огляделся вокруг. На первый взгляд ничего не было тронуто. Но, включив верхнее освещение, я понял, что убийца что-то поспешно искал. Но что? Дверцы книжного шкафа были открыты настежь, несколько книг валялось тут же на полу. Такой же беспорядок царил и вокруг письменного стола.
Медленно прохаживаясь по комнате, я случайно обратил внимание на две еле заметные полосы на стене рядом с камином, длиной около метра каждая. Подняв голову, я увидел по два маленьких крючочка над каждой из полос, закрепленных под карнизом. Не было никакого сомнения как в том, что там когда-то висели картины, так и в том, что они куда-то исчезли! Две позолоченные рамы, которые я нашел во втором камине, за экраном, полностью подтвердили мои выводы.
Итак, злоумышленник каким-то образом проник в дом, застрелил Воронцова, снял полотна со стены, вынул их из рам, после чего исчез неизвестно каким образом.
Но интуиция подсказывала мне, что здесь что-то не так. Я почему-то был уверен, что убийство каким-то образом связано с делом, которое Воронцов собирался обсудить со мной. Никаких фактов, говорящих в пользу подобных предположений, у меня, естественно, не было.
Хотя, конечно, не исключено, что произошло заурядное убийство с ограблением. Я же пытаюсь придать всему происшедшему какую-то таинственность. Кто знает?..
Бревно в камине, с треском обломившееся пополам, прервало мои мысли. Языки пламени весело бегали по поленьям. От жара, исходящего от них, у меня закружилась голова. Не найдя более ничего интересного, я вышел из кабинета и спустился вниз…
Спустя пятнадцать минут после звонка в милицию весь сад вокруг дворца заполнился пронзительным воем сирен. Красные и синие проблески вперемешку со светом фар, мелькавших среди деревьев, озарили парк фантастической иллюминацией.
Три милицейских машины одна за другой ворвались на площадку перед домом. Скрипя тормозами и скрежеща гравием машины остановились возле фонтана. Причем каждая следующая машина притормаживала вровень с впереди идущей, из которой в один миг выскакивали омоновцы с оружием в руках. В считанные секунды дом был окружен. Все произошло настолько быстро и слаженно, что казалось хорошо отрепетированной сценой из остросюжетного боевика.
Однако, если эти маневры проделывались с расчетом на то, что преступник, застрелив владельца дворца и, похитив пару картин, сидел в доме, дожидаясь приезда милиции, то очень скоро последняя убедилась в ошибочности своих расчетов. Ретивые защитники правопорядка стали по очереди вылезать из своих укрытий: кто из-за дерева, кто из-под машины. Один из них, особенно усердный, умудрился даже забраться в какой-то бак и теперь стряхивал с себя вонючую жижу, морщась и отплевываясь во все стороны.
Насладиться зрелищем помешал громкий стук в дверь. Стучали, наверное, прикладом автомата, поскольку грохот был невообразимый.
Герасим, молчавший с того момента, как я сообщил ему о случившемся, вскочил с места, ошалело оглядываясь по сторонам. Не дожидаясь, пока он придет в себя, я сам подошел к входным дверям и открыл их…
Не обращая на меня ни малейшего внимания, в вестибюль ввалился здоровенный детина с всклокоченными волосами и заспанным лицом. Представившись сержантом местного отделения милиции, он незамедлительно приступил к опросу свидетелей.
— Кто вы такой и что здесь делаете? — пролаял он, смерив меня презрительным взглядом.
Есть тип людей, которые, еще до того как откроют рот, производят настолько неприятное впечатление, что вы молите Бога, чтобы они молчали как можно дольше и не усугубляли и без того скверного ощущения от удовольствия лицезреть их.
Сержант Санеев относился именно к этой категории людей. Его внешность, голос и манера говорить были столь омерзительны, что я не смог сдержаться и не ответить ему тем же, естественно, в рамках своего воспитания. Последние оказались до такой степени узкими, что единственное, что я смог сказать, было:
