Карло Шефер - В неверном свете
Тойер оглушительно расхохотался. На него кто-то оглядывался, кто-то, наоборот, чуть-чуть отодвигался, подчеркивая свою непричастность. Последний залежалый товар снова вытащили на свет для борьбы с преступностью.
— Вы считаете это смешным. — На лице Зельтманна, еще минуту назад озаренном мессианским светом, появилась неуверенная улыбка. Теперь новый директор выглядел таким, каким и был на самом деле: пятидесятилетним мужиком, который ежегодно зарабатывал себе спортивный значок. Который стремился наверстать молодость, пропущенную в погоне за карьерой. Который просматривал, нацепив на нос шикарные очки-половинки, «Файненшнл Таймс Дойчланд» и всякий раз убеждался, как еще далека от осуществления его мечта о покупке на Мальорке вожделенной недвижимости.
— Нет, — твердо заявил Тойер и поглядел куда-то мимо Зельтманна. — Если я смеюсь, это еще не означает, что мне смешно. Вообще ничего не значит. Только то, что я смеюсь.
Начальник полиции распрямил плечи:
— Что ж, как я вижу, тут есть коллеги, умеющие оригинально мыслить! Это хорошо, такие нам нужны. Я это приветствую! Могу ли я узнать вашу фамилию?
— Тойер, — сообщил Тойер. — Из криминальной полиции. Специалист по капитальным деликтам и самым тухлым делам.
Кто- то захихикал, но только не Зельтманн. Кашлянув, он продолжал свой доклад, в самом деле не стоивший бумаги, на которой был напечатан. После всех смелых директорских озарений в сухом остатке получилось лишь следующее: из сотрудников разных отделов криминальной полиции отныне будут формироваться группы.
— Выглядеть это будет так. Допустим, убийство в округе Гейдельберг-Виблинген. Прокуратура говорит вам о'кей. — Он произнес «о'кей» почти по-техасски. — Трое отправляются на место, один отвечает в бюро за комьюникейшн, связывается с мангеймскими коллегами, посылает патолога и эксперта-криминалиста. Двое из тройки немедленно приступают к расследованию на месте преступления, один улаживает необходимые бюрократические формальности.
Тойер опять подал голос и с невинным, как у младенца, видом поинтересовался, означает ли «комьюникейшн» то же самое, что «контакты», и что имеется в виду под «бюрократическими формальностями», не законы ли страны. Потом ему достались в нойенгеймском бистро три маленьких стаканчика белого за счет восхищенного коллеги Мецнера. Но при этом он почти не сомневался, что после этой выходки Зельтманн подберет ему группу помощников с особенной тщательностью.
(Как вскоре и оказалось, нового начальника в самом деле не стоило недооценивать. Словно голодный паук, Зельтманн следил за внутриведомственными интригами и склоками и за порой крайне запутанными взаимоотношениями между его сотрудниками. Ведь каким-то образом он все-таки стал директором полиции.)
Сегодня, 1 марта 2001 года, подтвердилась бестолковость зельтманновской реформы: группа оказалась слишком большой. Сотрудники криминальной полиции мешали друг другу на месте происшествия. Тут вполне хватило бы и одного только делового Вернера Штерна, третьего из их команды, — сейчас он беседовал с патрульным полицейским и отдавал распоряжения о транспортировке трупа.
Тойер выпрямился и энергично зашагал к группе, окружившей мертвеца, — грязные брызги останутся на джинсах гаупткомиссара на несколько месяцев. Хафнер плелся следом. На фоне Старого города корпулентный комиссар и его хмельной подчиненный выглядели как два любителя абсента, решившие по утренней прохладе начать новую жизнь.
Все посторонились, уступая место старшему по должности. Его это удивило. Не без примеси тщеславия он полагал, что все до последнего патрульного сплетничают о том, что некогда грозный сыщик уже несколько лет тихонько ползет на запасные пути.
Какое-то мгновение он еще щадил себя, глядел на видневшийся за мостом причал для яхт и на первые дома района Берггейм, потом все же опустил глаза и посмотрел на труп. Санитар приподнял простыню. Комиссар увидел мужское лицо, застывшее в мрачной гримасе. Покойники, подумал он, похожи на мертвых птиц, сломавших шею о стеклянный фронтон небоскреба. Почти все еще на месте, но только ничего уже нет.
— Самоубийство, а возможно, и несчастный случай, — тихо заметил Штерн. — К тому же никаких документов, вообще ничего, никаких личных вещей, кроме старого ключа с бородкой. На мой взгляд, покойнику около пятидесяти. Тощий, где-то метр шестьдесят. Санитары говорят, что в воде он пробыл недолго. Вероятно, прыгнул или упал пару часов назад, а потом зацепился за опору моста Теодора Хойса.
Хафнер впился взглядом в плавные линии бетонной опоры, словно с тридцатиметрового расстояния подвергал ее криминалистическому исследованию.
— Как же он ухитрился там зацепиться? — прохрипел он.
— Хафнер, — простонал гаупткомиссар, но ничего не добавил.
— Вода сейчас высокая, — напористо объяснил Штерн, — и вон сбоку железное кольцо. Только для чего оно вообще-то там приделано? — В его тоне уже не было уверенности. — Во всяком случае, сейчас железное кольцо прямо на уровне воды. Вот жмурик и зацепился за него, кажется, пальто… во всяком случае, он висел на нем, когда старуха открывала свою закусочную. Она позвонила в полицию. То есть нам.
Тойер слабо шевельнул рукой, давая отмашку, и санитары снова накрыли мертвеца.
— Почему троим сотрудникам криминальной полиции пришлось сюда тащиться при такой дрянной погоде? Ведь тут вообще нечего делать! — раздраженно проворчал он. — Все Зельтманн с его глупостями.
— Новый шеф все-таки кое-что делает для охранной полиции, — возразил упитанный страж порядка. — Вот я, например, могу пойти в отпуск по воспитанию ребенка наконец-то!
Хафнер громко заржал: мужику — и такой отпуск! Штерна это явно покоробило, он закатил глаза, как будто случайно дотронулся до оголенного провода.
— Не гляди на меня так, — прорычал Хафнер. — Ведь это ты виноват, что мы тут очутились. В такую погоду. Ты виноват!
В его словах была доля истины: Штерн всегда являлся первым в кабинет, который им теперь приходилось делить на четверых. Только поэтому им тут же навьючили этот эпизод — чуть безумному Тойеру, чуть застенчивому Штерну, чуть пьяному Хафнеру и чуть инфантильному доктору Лейдигу, который в данный момент, строго следуя безумной концепции Зельтманна, осуществлял «комьюникейшн», то есть разговаривал с прокурором.
Из- под моста упруго выбежал мускулистый бегун и повернул к ним, словно по полицейской и санитарной машинам, а также по только что прибывшей труповозке нельзя было понять, что он тут явно лишний.
— Я без пяти минут врач, — тяжело дыша, сообщил он, — уже экзамены сдаю. Не нужна моя помощь?
Хафнер взглянул на спортсмена так, словно для выкачивания накопившегося яда ему требовалось большое ведро. Тойер предпочел просто не слушать, отвернулся и посмотрел на реку. В его голове роились неясные мысли.
Горы были спереди и сзади него — сейчас это почему-то показалось ему странно нелепым. На мосту уже толпились зеваки, они только что не аплодировали: наконец-то хоть что-то произошло. Коллеги же из водной полиции держали себя словно актеры-любители. Их лодки выписывали нелепые кренделя, рывком взлетали из бурлящей пены в холодный туман, словно отрабатывали деньги, заплаченные зрителями за билеты.
Бегун уже удалялся, и Тойер слышал, как благонравный Штерн шипел на Хафнера: мол, мог бы сказать то же самое, но повежливей.
Все снова стояли вокруг утопленника.
Старший гаупткомиссар с трудом оторвал взгляд от заржавевшей молнии на мешке для перевозки трупов, с которой возились двое санитаров, и подумал, что есть что-то трагикомическое во всем этом невеселом начале дня.
Патрульный полицейский подошел к группе зевак, что-то им сказал и через некоторое время подозвал к себе Штерна.
— Звонил Лейдиг, — сообщил Тойеру его бравый подчиненный, вернувшись. — Дело курирует новый следователь из прокуратуры, дама. Кажется, она горячо взялась за дело, хочет встретиться с нами в отделе.
— По-моему, это как-то связано с масленицей, — громко заявил Хафнер.
— Что — это? — устало поинтересовался Тойер. — Дама из прокуратуры? Или моя рубашка? — С джинсами он носил рубашку в крупную красную клетку, на манер канадских лесорубов. В ее чистоте он давно уже не был уверен.
— Его спихнул с моста кто-нибудь под газом.
— Вчера был третий день Великого Поста! Среда! — внятно выговаривая слова, напомнил Тойер. — Люди уже полдесятого лежали в постели, приняв нужную порцию. — Его все больше раздражали хмельные соображения молодого коллеги. — Ладно, хватит. Поехали домой.
Он имел в виду контору.
Свист, трели и пение, потому что погода стоит прекрасная. Кто сказал, что на высоте всегда холодно? Макферсон — это Дункан, а Дункан — кто-то другой, но все эти фамилии — всегда он. Он очень охотно бывает самим собой. Он мурлычет мелодии, насвистывает, ловко имитирует соловьиные трели и пакует свои вещи.
