Фридрих Незнанский - Рекламная любовь
— Шутишь?
— Серьезно. Настырный Колобов тут же навел справки, и что ты думаешь? Оказалось, из трехсот семидесяти сидельцев указанной колонии, где мотают сроки преимущественно VIP- персоны, триста душ мирно существуют в своих московских, питерских и прочих, по месту прописки, квартирах.
— И что дальше?
— Дальше мой Колобов настрочил жалобу в ваше ведомство. Тебя как раз не было. И вот два высоких чина — старший помощник по надзору Каменев и заместитель генерального Юрин на «волгешнике» мотанули в колонию. С проверкой, так сказать. А пока они тряслись по шоссе, всю дорогу их обгоняли шустрые иномарки в сопровождении кортежей охраны.
Приехали. И что открылось их изумленному взору? На площадке перед колонией яблоку упасть негде. Все сплошь «мерсами» забито. А на плацу перед колонией, то есть перед двумя дощатыми бараками, весь списочный состав выстроен от «а» до «я». Все триста семьдесят грешных душ. Нормально, да? Кто их о проверке предупредил? До сих пор выясняем. Но дело-то как поставлено, а? Вот я про взятки и говорю.
— М-да-а-а, — Александр затянулся, глядя в окно. — А чему, собственно, удивляться? Факты, в общем-то, известные. Скажем, про деминскую колонию я не слышал, но то, что такса существует на всех этапах, на каждой стадии уголовно-процессуального производства, это-то известно! Да хоть на этапе задержания. Помнишь, журналист из «Комсомольца» шум поднял? Терещенко, кажется. Или как-то похоже. Украинская фамилия, в общем. Его с газовым пистолетом задержали. А у него, дурашки, ста баксов с собой не оказалось. И что? Что было в протоколе, помнишь?
— Помню. Как не помнить? Целое расследование было. В протоколе говорилось о вызывающем, наглом поведении журналиста и нецензурной брани. Вменили вполне серьезную двести двадцать вторую статью УК. Самое смешное, что наглый журналист оказался беременной женщиной из «хогошей евгейской семьи». У нее самое матерное слово — нехороший человек. А газовое оружие она носила, так как хулиганья боялась. Но, как выяснилось, бояться нужно, как ни прискорбно, родной милиции.
— М-да, не повезло девушке. Но вообще-то, Слава, у меня мнение следующее: преступник, конечно, должен в тюрьме сидеть, здесь вопросов нет. Но в том, что его «стригут», тоже беды особой не вижу. Пусть богатенькие Буратины и на пенитенциарную систему пожертвуют. Что здесь такого?
— Они и жертвуют. Правда, не добровольно. Даже термин появился — «бандерлог-пушистик». Слышал?
— Нет, — рассмеялся Турецкий.
— Ну как же! Богатенькие заключенные, в том числе олигархи, — это и есть «пушистики». Да взять хоть Лебединского. Помнишь, он всего три дня в Бутырках прокуковал, а раскрутили его не только на холодильники и телевизоры, но и на Фонд помощи заключенным Бутырской тюрьмы. Так что «пушистиков» все стригут — от начальства до соседей по камере. Возможно, это и неплохо, однако взявший деньги один раз уже не остановится, это-то мы с тобой знаем. И заводит данная хозяйственная деятельность весьма далеко. До вот таких колоний, как в Демино.
— И что же в Демино? Так все и останется?
— По итогам визита в колонию твои коллеги насочиняли гневных докладных. Да только где они пылятся, я не знаю. Пока генеральный со своими замами по городам и весям…
— Ладно, ладно, не ворчи. Не может быть, чтобы ты сам в эту тему не включился.
— Включился, а как же! Пасем Сидихина. Похоже, он опять в Москву направился. Есть такие данные. А у меня на этого проходимца душа отдельно горит. Из-за таких гадов пятно на всех нас ложится. Так что он у меня будет сидеть! Может, сегодня возьмем его. Снимем с трудовой вахты менеджера.
Из кармана Грязнова послышался «Турецкий марш».
— Ага! Вот и орлы мои. Наверное, взяли красавца.
С этими словами Вячеслав Иванович извлек трубку мобильного телефона.
— Что?! Как? Где?! — вскричал он. — Сейчас приеду!
Турецкий поднял брови, задавая безмолвный вопрос.
— Сидихина взорвали! — отключив трубку, вскричал Грязнов.
— Как? Где? — повторил теперь уже Турецкий.
— Поехали, Саня. Все увидим на месте.
Глава 2
БАЙКИ ИЗ СКЛЕПА
Дежурная оперативно-следственная бригада РУВД одного из округов столицы проводила свободное от вызовов время за бутылочкой коньяка, который добавлялся в чай или кофе в пропорции один к двум, в пользу коньяка разумеется. Кроме того, досуг бригады скрашивали карты и всяческие «байки из склепа».
— Давай, Митрич, сдавай. — Криминалист Бобров закурил очередную беломорину.
Следователь Митрофанов, он же Митрич, принялся тасовать колоду, продолжая прерванный рассказ:
— …Так вот, значит, братан мой Колька…
— Это который летчик?
— Ну да, служит он в истребительном полку, я рассказывал. Так вот, послали их как-то в командировку. Что-то в их полку со взлетной полосой было, ремонтировали ее долго. Так чтобы ребята, значит, не расхолаживались, их на другой аэродром перекинули. Надолго.
— На год, что ли?
— Не… Не на год, конечно. Ну там месяц-другой.
Но мужики-то все молодые, здоровые кобелины. Как месяц без бабы? Ну и многие, естественно, нашли себе подружек. А Колька мой настолько правильный мужик, я от него торчу просто. По-моему, у него, кроме жены Маринки, и женщин-то других не было. Они, значит, с десятого класса сдружковались, сразу после окончания школы поженились, и все… Пропал мужик. Любит ее, значит, нежно и преданно и на сторону не глядит…
— Не в тебя пошел, — вставил опер Грузанов.
— Это точно. Ну вот, значит… Ходи, Петрович, спишь, что ли? Так вот… И в командировке Колька мой весь полк достал своей правильностью: никуда не ходит, все спортом занимается, книжки читает и каждый день названивает своей Маринке. Ну перед отъездом самые ярые гуляки решили над ним подшутить и засунули в карман форменной рубашки две резинки для безопасного секса… Незаметно так. Колька возвращается домой, ничего не подозревает, сразу к жене… Там стол накрыт, любовь-морковь, все как положено. А утром Маринка берет его барахлишко, дабы постирать, и перед тем как в машину сунуть — по карманам, а там, как мы помним, лежит резиновое изделие номер два. В двух экземплярах. Она к мужу. Вся почти в обмороке. Как это, мол, понимать? Дескать, что это за изделие и зачем оно тебе на фоне нашего большого и светлого чувства? Ну, Колян-то мой не дурак…
— Весь в тебя, — вставил все тот же Грузанов.
— Ага, — как бы не заметил иронии Митрофанов. — Так вот, он сразу смекнул, что к чему, и говорит Маринке примерно следующее: «Понимаешь, любовь моя, время сейчас такое, что можно подхватить чего угодно. Вот полковой доктор и выдал нам всем перед командировкой по две штуки. На всякий пожарный… Видишь, я свои не использовал, обратно привез, поскольку я верный и преданный тебе муж». Маринка, в общем-то, не сомневалась в его большом и светлом к себе чувстве, а посему байке поверила. Но бабы народ болтливый. Она к соседке: мол, твой привез? Та к другой: а твой? И пошло-поехало… Что в гарнизоне было — не описать!
Мужчины посмеялись.
— Ха! — вступил Грузанов, которому не терпелось привлечь внимание коллег к своей персоне. — Твой Колька хоть женат, у него чувство есть. А наш Бобров — он вообще бесчувственный. Не трогают его женщины. Правда, Бобрик?
Степенный, могучий телом оперативник Бобров лишь неопределенно хмыкнул.
— Чего хмыкаешь-то? Рассказать ребятам, как мы в прошлый выходной на рыбалку ездили?
Бобров вновь неопределенно хмыкнул, разглядывая свои карты и то и дело прикладываясь к стакану.
— Ну давай, не томи!
— Рассказывай, раз начал.
— Ладно. Дело было в субботу. Мы с Бобриком на рыбалку отправились. Есть у нас одно заветное местечко.
— Где это?
— Ага, тебе скажи, там вообще рыбы не отыщешь. Короче, приезжаем, Бобрик сразу по-деловому так к речке. Устроился, удочку закинул, ждет. Тут компания бабенок нагрянула. На «девятке» прикатили. У них там мясо замариновано, винишко, водочка, все как положено. День рождения отмечали. А бабенки все как на подбор: от тридцати до сорока, кровь с молоком. Разделись, затеяли купаться. И кидают на нас призывные взгляды. Мол, мужчины, подходите, мы живые и теплые. Берите здесь и сейчас. Но Бобрик на эти призывы ноль внимания. Наоборот, гневается: бабы шумят, у него не клюет. Я, конечно, не такой бесчувственный, я себе одну выбрал и пошел с ней в лесок за хворостом для костра. И все у нас идет как по маслу: я ее уже облапил пару раз и вижу: бабец что надо! Мой размер. Я, знаете ли, люблю грудастых. Так вот, мы с моей пассией расположились на травке, тары-бары, поцелуи… Короче, двигаемся к конечной цели. Вдруг с берега визг, шум, гам, суматоха. Пока поднялись, в порядок себя привели, прискакиваем на бережок, а там картина маслом: одна из девушек натурально тонет, товарки ее кричат благим матом на Бобрика: дескать, спасай, ты мужик или кто? Бобрик тем временем неторопливо так раздевается, одежду аккуратно складывает, а сам все посматривает на жертву: мол, не рано ли спасать? А жертва тем временем раз — и исчезла с водной глади. Ну тут наш Бобрик проявил себя во всю свою мощь: кинулся в воду, доплыл, нырнул пару раз и выволок утопленницу за ее перманент. Вытащил на сушу, через колено перекинул, по спине постучал, все как положено. Затем еще и дыхание искусственное произвел, рот в рот. Тоже как учили. Ожила утопленница. Бабенки вокруг перед Бобриком в священном трепете склонились. Прямо травой стелются. Мол, бери нас всех! И утопленница тоже синими губами шепчет: «Я вся твоя, мой спаситель! Что для тебя сделать? Ты только шепни!» — И прямо обвивает руками могучую шею нашего Бобрика… — Грузанов сделал долгую театральную паузу.
