Жорж Сименон - Дождь идет
— Надо непременно найти! — вдруг выкрикнул отец.
Дверь распахнулась. Матушка разнервничалась, плакала, что, впрочем, случалось с ней довольно часто. Была она низенькая, пухленькая, и из-за густых пушистых волос голова ее казалась непомерно большой. Кожа очень светлая, глаза голубые.
— Я поищу на чердаке, — сказала она. — У тебя есть спички?
Она зажгла свечу, и я словно завороженный смотрел, как она поднималась прямо с пола к потолку по крутой винтовой лестнице, как толкнула плечом люк и исчезла. Тем временем отец критическим оком оглядел обе наши комнаты, пожал плечами и принялся разбирать мою складную кровать, — она не пролезала в дверь. Над нами раздавались шаги матушки; она ворочала ящики, передвигала какие-то тяжелые предметы. За это время никак не меньше трех покупателей заходило в лавку. Посреди площади, где гулял ветер, перед крытым рынком, уже запертым в этот час, торговки засветили на краю прилавка ацетиленовый фонарь.
А дождь лил, лил, все черней, все непроглядней.
— Нашла?
— Кажется… Постой…
Очевидно, она взобралась на ящик. Посыпались какие-то картонки… Отец настороженно ждал, подняв лицо к потолку.
— Может, тебе помочь?
— Нет… Нашла…
Матушка спустилась с чердака, держа в руках черную рамку с треснутым стеклом, в которую вставлена была фотография женщины с буфами на рукавах.
— Это ты стекло разбила?
— Да нет же, Андре… Вспомни… Ты сам, ну когда ты так разозлился на нее… Ты выбросил фотографию в мусорный ящик, и если бы не…
Отец взглянул на меня, подошел вплотную.
— Послушай, сынок… Завтра приезжает тетя Валери… Она будет жить у нас… Смотри не вздумай повторять то, что про нее говорили.
Я долго ломал голову, да и сейчас еще ломаю, что, собственно, он имел в виду.
— Скажи, Генриетта… У малыша ничего другого нет надеть?
— Я собиралась заказать мадемуазель Фольен для него новый костюмчик.
— Может, тебе пойти купить ему что-нибудь поприличней? Мне не хочется, чтобы тетя Валери приняла нас за…
Не помню уж, как он выразился. Отец казался озабоченным. Газ горел плохо. У нас всюду, за исключением лавки, еще стояли не газовые рожки, а простые горелки, и напор был слабый. Во всяком случае, верх горелки был всегда закопчен. Отец почти касался головой потолка полированного дерева. В катившихся по стеклам каплях отражались огни площади.
— Как будто у меня время есть!
— Мадемуазель Фольен еще побудет… Одевайся, Жером…
В доме поднялась кутерьма. День этот был из ряда вон выходящий. Помню сутолоку в низких, плохо освещенных комнатах, мою разобранную кровать и другую кровать, красного дерева, которую Урбен неуклюже втаскивал вверх по частям. Помню матушку перед зеркалом, втыкавшую шпильки в шиньон и натягивавшую сетку на пышные волосы.
— У него нет башмаков… — пробормотала она с зажатыми во рту шпильками.
— Ну и что же?
— Если я тебе об этом сообщаю, то потому, что ты всегда утверждаешь, будто…
Мои игрушки так и остались на полу.
— Поживее одевайся, Жером…
Матушка взяла из конторки деньги с тем грустно-смиренным видом, который всегда принимала в торжественных случаях.
— Вы уж меня извините, мадемуазель Фольен… Постараюсь обернуться побыстрее… Лишний человек в такой квартире, как наша… Ничего не попишешь!..
Улица и холодный дождь. Матушка держала меня за руку. Я отставал, и она тащила меня за собой; потом я вдруг прибавлял шагу и вырывался вперед.
— А что ты мне купишь?
— Костюмчик… Тебе нужно быть очень внимательным к тете Валери… Она старая женщина… И едва ходит…
Я не только никогда ее не видал, но почти ничего не слышал о ней, если не считать смутных упоминаний о существовании какой-то тетки.
Рыночная площадь тонула во мраке. Лавки освещались газом, в маленьких кафе стекла были матовые, у некоторых к тому же в замысловатых узорах.
Лишь угол улицы Сент-Йон выделялся ярко освещенным пятном; мертвенного, синеватого оттенка свет странно дергался и пульсировал: бакалейщик Визер, единственный на весь квартал, установил снаружи, над витринами магазина, мощные дуговые лампы.
— Я хочу охотничий костюм, — заявил я. Мы шли быстрым шагом. Ветер дул нам в лицо, и мать держала зонт наклонно.
— Не попади в лужу…
А вокруг только ускользающие черные силуэты. Мы вошли в большое двухэтажное здание магазина готового платья "Добрый пахарь".
— Для вашего сыночка, мадам Лекер? Манекены. Пропахший табаком старик приказчик, примеряя, дышал мне в лицо.
— Я хочу охотничий костюм…
— У вас есть охотничий костюм на его возраст?.. По-вашему, это будет прилично?
До сих пор я носил одни только матроски… Меня раздевали, одевали, поворачивали.
— Это не слишком марко?
Бедная матушка! Серый, в мелкую клеточку, костюм, который она выбрала, был и без того неопределенного тона, до ужаса уныл!
— А воротнички к нему у вас найдутся?
Мне вручили картонку. Матушка надолго застряла у кассы, к тому же как владелица торгового предприятия она пользовалась десятипроцентной скидкой.
— Завтра приезжает мужнина тетя. Ума не приложу, как мы все поместимся, у нас и без того тесно… Пропахший табаком приказчик преподнес мне комплект плохо отпечатанных загадочных картинок, давным-давно известных, вроде "А где болгарин?..".
В соседнем доме помещалась шоколадная фабрика, и снизу, из зарешеченных подвальных окон, на нас дохнуло жаркой сладостью.
— Не знаю, как быть с башмаками… на заказ уже не успеешь сделать… Ну ничего!..
Матушка была в своем черном суконном пальто в талию, с узенькой горжеткой из куницы.
— Ни во что не вмешивайся… А главное не сболтни, что мы заказываем у Нагельмакеров… Не то возьмут дороже… Чулки у тебя по крайней мере целые, без дырок?
Снова на свет божий появилось большое черное портмоне. Все в тот день было черным: одежда матушки и прохожих, булыжник мостовой, окутанные мраком дома, само небо над нашими головами.
— А галстук? — заикнулся было я.
— Дома сколько угодно лент… Я тебе сама сделаю.
— Синий в горошек…
— Там будет видно… Смотри себе под ноги…
Я так редко гулял с матушкой, "рабой этой лавки", как она любила выражаться, что, если выпадал такой счастливый случай, она всегда водила меня в кондитерскую Хозе и угощала пирожным. Но сейчас матушка и не вспомнила о пирожных. Поглощенный мыслью о новом костюме, я тоже не вспомнил или, точнее, вспомнил, но когда мы уже миновали кондитерскую.
То мы шагали по безлюдным тротуарам едва освещенных улиц, то вдруг окунались в свет и оживление торгового квартала.
— Надо бы купить рыбы на ужин… — вслух размышляла матушка. — Хотя нет… весь дом провоняет…
Уж очень у нас было тесно! Сразу за лавкой квадратная комната подсобное помещение: кухня и столовая одновременно, с круглым столом посередине и застекленной дверью, сквозь которую, отодвинув занавеску, можно было наблюдать за тем, что делается в лавке.
Так называемая "комната" над лавкой служила мне детской, а родители спали рядом, отделенные от меня деревянной, оклеенной обоями перегородкой.
— Да что ты тащишься, Жером!.. Хоть сегодня постарался бы не сердить меня…
Мы приближались к дому. Уже виден был мертвенный свет бакалеи Визера, и тут, именно на этом свету, мне бросились в глаза два человека: они бежали согнувшись, держа под мышкой кипы только что полученных на вокзале газет. В это время доставляли парижские газеты, но обычно продавцы никогда так не бежали.
Прохожие останавливались, провожали взглядом газетчиков, и на их лицах я заметил то же озабоченное выражение, какое поразило меня сегодня у отца с матерью.
— Газета "Пти паризьен"… Специальный выпуск… Расстрел Феррера!.. Читайте подробности смерти Феррера…
Я понимал: что-то назревает и весь день какой-то особенный. Первое тому свидетельство: газетчики никак не отдышатся от бега. Второе: пять-шесть мужчин- рабочие, купившие газеты, сошлись кучкой, и к ним тут же направились двое полицейских.
— Давай-давай!.. Расходись!.. Никаких сборищ…
Рабочие отходили медленно и неохотно. Полицейские бесцеремонно их подталкивали. Приказчики из бакалеи Визера в серых халатах стояли на пороге магазина вместе с покупателями. На что они глазеют? Что тут происходит?..
— Читайте подробности казни Феррера…
Один из продавцов газет был в старом картузе с изломанным козырьком, что в моих глазах сразу относило его к категории тех, кого матушка называла оборванцами. Голос у него звучал хрипло. Казалось, он кому-то или чему-то бросает вызов. На нем даже не было пальто. Он бежал все так же согнувшись, а газеты его мокли под дождем.
— Читайте…
Я чувствовал вокруг какое-то скрытое удовлетворение, удовлетворение тем, что назревало, драмой, которая давно готовилась и наконец разыгралась.
