Оксана Обухова - Мисс Марпл из коммуналки
Алеша куксился, чесал в затылке и все никак не мог убедить бабу Надю переадресовать эти вопросы начальнику убойного отдела.
– Ходила я к нему, – упорствовала Губкина. – И к его начальству тоже ходила.
– И что? – с надеждой спрашивал притомившийся лейтенант.
– А ничего. Дураки они все. И лентяи, думать не хотят. Стремянку кто угодно под люстру мог подставить, она завсегда в кладовой наготове стоит.
– Да кто ее мог подставить?!
– Да кто угодно, – кудахтала баба Надя, и алый берет трепыхался задиристым петушиным гребнем. – На нашу квартиру давно зарятся. Взять хотя бы этого черта нерусского, что за стеной живет…
Алеша тихо стонал. Два года назад в соседней сорок первой квартире поселилась семья таджиков.
– Ты его проверь как следует. Что-то уж боль но они тихие…
Понятно. Шумные – плохо, спокойные – подозрительно. Бдительная бабушка Губкина убедила Алешу нанести визит в сорок первую квартиру.
– Они нормальные люди, – стараясь быть и, главное, выглядеть убедительным, говорил Алеша. – Нурали работает на рынке, мясо рубит, жена за детьми присматривает.
– А деньги где на квартиру взяли?
– Заработали! Скопили! Родственники помогли!
– Ага, как же – заработали, – поджимала губы соседка, – видели мы таких работящих. Воруют небось.
Алеша в сердцах отшвырнул шариковую ручку.
– Баб Надь, да что вы, в самом деле… – пробормотал расстроенно. – Вы что, забыли, кто в той «малолитражке» раньше жил? Дядя Слива. Квартиру пропил, рыночные деляги ее за гроши купили…
– За гроши, – не сдавалась Губкина. – Купили за гроши, а продали за сколько?
– Алиев рынку свой! – для убедительности чуть прикрикнул Бубенцов, до смерти уставший ковыряться в беспредметных вопросах, и, переходя на доверительный родственный тон, склонился над столом. – Ну, сами посудите. Зачем таджику Алиеву ваша квартира? Они на эту-то еле наскребли… Всем аулом…
– А ты прописку у них проверял?
– И прописку, и регистрацию, все у них в порядке. Квартира в собственности, как гражданин другого государства, регистрируется своевременно.
– А чего они по ночам шуршат?
– Как это – шуршат? – не понимая, отстранился участковый.
– А так вот. Шур-шур-шур каждую ночь. Они у меня за стенкой живут. Я все слышу. Ночь-полночь, а они все шур-шур-шур. Шур-шур-шур…
Ксенофобией бабушка Губкина на памяти Алеши никогда не страдала. К узбеку-дворнику Талгату относилась вполне сердечно, шарф и шапку из козьей шерсти связала, жене Алии подарила тюль для служебной дворницкой квартирки…
– Баба Надя, ну чем они там шуршать-то могут?!
– А вот сходи и проверь. Может, деньги тайком печатают да на нашу квартиру зарятся. Их там шесть человек с дитями на одиннадцати метрах. Не наши хоромы.
– Господи, твоя воля, – вздыхал Бубенцов и еще раз ходил к Алиевым.
Пугал таджиков до нервной икоты и шарил глазами по всем углам, разыскивая печатный станок и прочие подозрительные странности.
Шуршание же, по мнению Алеши, могла издавать раскачиваемая ночами люлька, установленная на распорке так близко к стене, что почти по ней елозила. В одиннадцатиметровой комнатушке, где ютились двое взрослых и четверо детей, иного шуршания просто быть не могло, ночами все свободное пространство занимали разложенные постели.
Но впрочем, странно. Толщина стены, разделяющей две квартиры, была чуть ли не метровой…
– Вот смотри, Алешка, – преследовала участкового бабушка Губкина. – Как у нас тут все получается. Арнольдович пропал? Пропал. Уже месяца два как нету. Не пишет, не звонит.
Сосед по квартире бабы Нади действительно пропал. Исчез в середине лета из коммуналки, не предупредив соседок, и не подавал известий почти два месяца.
Но в «контингент» участкового Вадим Арнольдович никогда не попадал. Пьющим и загульным не числился…
– И вот смотри, что получается. Арнольдовича нет. Клавдию убили… Кто следующий? Я или Софа?
Лейтенант Бубенцов чесал затылок под фуражкой и снова пытался вычислить, кто мог позариться на квартиру номер сорок, где проживали один чудаковатый Арнольдович, две вдовы Клавдия и Надежда и пожилая девица Софья Тихоновна, бывшая единокровной сестрой погибшей гражданки Скворцовой.
– Все комнаты у нас приватизированы, – логически добивала Надежда Прохоровна. – Двух жильцов уже нет. Остались только мы, старухи, – дунь, загнемся. Кому хоромы достанутся?
Да, кому? – размышлял Бубенцов. Огромная, в сто пятьдесят метров квартира в старом центре Москвы…
– А комнаты вы кому завещали, баба Надя? – интересовался лейтенант.
– Все друг другу, – складно отвечала Губкина. – Чтоб, померли если, значит, никакого алкоголика не подселили. Про Арнольдовича, правда, ничего сказать не могу – не знаю. Но племянник у него есть. Шастает такой детина, на бандита лицом похожий, ну просто чистый шкаф. Проверь его, а? Не зарится ли этот шкаф на наши-то просторы?
Бегать по адресам и проверять какого-то бандита-племянника Алеше не слишком хотелось. Он пробил родственные связи Вадима Арнольдовича, нашел подходящего по возрасту племянника – никакого криминала, кроме штрафов ГИБДД, за гражданином не числилось.
– Надежда Прохоровна, а может быть, Вадим Арнольдович жив-здоров, отдыхает где-то в теплых краях… Зачем вы его прежде времени в покойники записываете?
– А ты проверь как следует, – твердила баба Надя. – Не переломишься.
Алеша обещал проверить, выпроваживал старуху за дверь и почти сразу о ней забывал.
Только вот, пробегая по двору до подъезда, теперь оглядывался – не караулит ли его снова бывшая крановщица пенсионерка Губкина.
…Сегодня Надежда Прохоровна пришла сама. Шмякнула на письменный стол черный мешок для мусора и спросила зловеще: «Дождался смертоубийства, голубь?!»
Желудок Алеши моментально напомнил обо всех съеденных таблетках, перед глазами мелькнули наиболее красочные детские видения, напрямую связанные с Надеждой Прохоровной Губкиной.
Алеше лет двенадцать. Он и еще три оболтуса сидят на лавочке и, разинув рот, глаза и уши, внимают оболтусу лет пятнадцати. Пацан пришел из соседнего двора, к его нижней губе прилипла сигарета, изо рта сыплются неумелые, пунктуационные матерные переборы…
Но четверым оболтусам он кажется всамделишным – крутым.
Паренек курит, сбрызгивает слюной асфальт через щербатый зуб, ругается матом. Невдалеке в песочнице играют девочки…
Появляется баба Надя.
– Это кто тут у нас такой важный объявился?! – басит язвительно и упирает в мощный бок налитой кулак.
Пацан криво усмехается и сплевывает папиросу под ноги бабушки Губкиной.
– Ах ты, выкидыш коровий! – рычит дородная еще Губкина, сгребает шалопая за шиворот и буквально выносит вон со двора.
Негодник вопит и брыкается, извивается, пытаясь достать ногой. Но цепкая бабы-Надина пятерня держит крепко. Гражданка Губкина наподдает пендалей огрызающемуся недорослю и под визги девочек уволакивает за угол.
Больше тот пацанчик в их дворе не появлялся. Говорят, баба Надя встретила за углом милицейский патруль и сдала оболтуса им с рук на руки, с пояснением: плевался, ругался, дрался с пожилой женщиной.
…Сейчас Алеше показалось, что еще чуть-чуть – и баба Надя сгребет за шиворот его. Бубенцов поежился, дернул щекой и, всей кожей ощущая приближение неприятностей, спросил:
– Какого смертоубийства, баба Надя?
– Вот, – Надежда Прохоровна развязала узел на пакете, – смотри.
Алеша приподнял зад над стулом, заглянул в пакет.
– Что это?! – спросил придушенно.
– Кот. Геркулес.
– Геркулес?!
– Он, родимый. – Баба Надя села на стул, достала из кармана пальто большой клетчатый платок и обтерла им губы.
Бубенцов завороженно таращился в темень пакета. И на какой-то момент лейтенанту даже показалось, что баба Надя шутит – в пакете лежит измусоленная пыжиковая шапка. Но у шапки не может быть когтистой лапы, усов и полосатого хвоста.
– Машина сбила? – спросил с сочувственной надеждой.
– Как же, – фыркнула Губкина. – Машина. Отравили котика!
– А зачем вы сюда это принесли?
– А чтоб ты на экспертизу отнес.
– Куда?! – осел на стул лейтенант и уставился на соседку.
– На экспертизу, – безапелляционно заявила та. – Чтоб там проверили, какой отравой накормили котика.
– Зачем?!
– Экий ты непонятливый, – огорчилась бабушка Губкина. – Затем! Он Софиного молока напился!
– И что?!
– Издох. Лакнул два раза, лапы вытянул и издох. Софа каждый день лекарство молоком запивает. Желудок у нее. Лекарство от сердца, а отдает на желудок. Понял?
– От молока он помер?! – разгорячился лейтенант. Сколько он себя помнил – лет десять как помнил, – Геркулес вечно бегал по двору. – Время ему пришло!
