Эрнест Хорнунг - Умышленное убийство
— А ты уверен, что оторвался от него? — спросил я, когда мы надевали свои цилиндры.
— Почти уверен, но мы можем еще раз в этом убедиться, — сказал Раффлс, подходя к моему окну. Он постоял у него минуту-другую, глядя вниз на улицу.
— Все в порядке? — спросил я.
— Все в порядке, — кивнул он, и мы тотчас же спустились по лестнице и отправились на Олбани рука об руку.
По дороге мы почти не разговаривали. Что касается меня, то я размышлял, что же собирается сделать со своей мастерской в Челси Раффлс, которого там столь мастерски засекли. Мне этот вопрос казался требовавшим немедленного решения, но, когда я об этом упомянул, Раффлс ответил, что времени обдумать это вполне достаточно. Свою следующую реплику он произнес уже после того, как мы (на Бонд-стрит) раскланялись со знакомым молодым аристократом, который умудрился заслужить себе дурную репутацию.
— Бедный Джек Раттер! — со вздохом сказал Раффлс. — Нет зрелища печальнее на свете, чем то, когда молодой человек таким вот образом катится вниз. Пьянство и долги почти свели его с ума. Ты обратил внимание на глаза Джека? Странно, что мы встретились с ним именно сегодня вечером. Говорят, между прочим, что это старый Бэерд обобрал Джека до нитки. Как бы мне хотелось спустить шкуру с самого Бэерда!
В голосе Раффлса неожиданно послышалась сдержанная ярость, которую еще более подчеркнуло то обстоятельство, что он вновь надолго замолчал. По сути, это молчание длилось в течение всего чудесного ужина в клубе и даже некоторое время после того, как мы уселись в тихом уголке курительной комнаты с нашим кофе и с сигарами. Затем, когда я заметил, что Раффлс смотрит на меня, слегка улыбаясь, я понял, что приступ дурного расположения духа у него заканчивается.
— Осмелюсь заявить, ты недоуменно гадаешь, о чем это я думал все это время, — сказал он. — А думал я о том, что из дела, если его не доводишь до конца, всегда выходит сплошная дрянь!
— Ну-у-у, — протянул я, одаривая Раффлса ответной улыбкой, — ты-то не можешь бросить в свой адрес подобных обвинений, не так ли?
— Не совсем в этом уверен. — Раффлс задумчиво выпустил изо рта струйку дыма. — Между прочим, я размышлял не столько о себе, сколько о бедняге Джеке Раттере. Именно этот молодой человек все делает наполовину. Он лишь частично стал носителем зла — и посмотри на разницу между ним и нами! Он попал в лапы мерзкого ростовщика, а мы — вполне кредитоспособные граждане. Он пристрастился к алкоголю, мы же всегда трезвы и расчетливы. Его друзья начинают от него отворачиваться, нам же немалых хлопот стоит отвадить приятелей от наших домов. Enfin[1], он выпрашивает или же занимает деньги, что само по себе наполовину воровство, мы же, решая данный вопрос, честно воруем. Наш образ жизни, это совершенно очевидно, куда более добропорядочен. Однако, Кролик, хотя я могу и заблуждаться, но мне иногда кажется, что мы сами тоже не всегда доводим дело до конца!
— Почему это? Что еще мы могли бы совершить?! — воскликнул я, посмеиваясь и при этом слегка оглядываясь, дабы удостовериться, что нас никто не слышит.
— Что еще? — повторил Раффлс. — Ну, например, убийство.
— Вздор!
— Это твое сугубо личное мнение, Кролик. Я вовсе не имел в виду, что на нем надо обязательно завалиться. Я тебе и прежде уже говорил, что из всех живущих на земле людей величайший тот, кто совершил убийство, но не был пойман. По крайней мере он один из величайших людей, несмотря на то что убийцы редко способны истинно оценить самих себя. Только лишь задумайся об этом! Представь: ты заходишь в клуб и разговариваешь с людьми, вероятно, говоришь даже о самом убийстве, зная, что совершил его ты, и мысленно воображая, какими бы стали лица присутствующих, если б они только об этом узнали! О-о-о, это было бы великолепно, просто великолепно! Ну, и кроме того, если тебя поймают, то тебя будет ждать трагическая, но быстрая кончина. Следствие закончится в течение считанных недель, дело сразу передадут в суд. Тебе посвятили бы несколько специальных сообщений или даже экстренных выпусков газеты, придав этим твоей смерти ореол значительности и избавив от необходимости гнить в полной безвестности.
— Ну, ты молодец, старина Раффлс! — весело сказал я. — Я почти прощаю тебе твое дурное настроение во время ужина.
— Но я, Кролик, не шучу, я никогда не говорил более серьезно.
— Давай-давай!
— Повторяю: я не шучу.
— Но Боже мой, ведь ты прекрасно знаешь, что можешь пойти на все что угодно, кроме убийства.
— Я прекрасно знаю, что намерен сегодня вечером совершить убийство.
До этого момента А. Дж. Раффлс сидел в кресле, глубоко откинувшись на спинку, по форме напоминавшую собой седельный вьюк, и внимательно наблюдал за мной из-под полуопущенных век, а тут вдруг резко наклонился вперед, и его глаза мгновенно приблизились к моим, блеснув холодком стали, наподобие вынимаемого из ножен клинка. Эти глаза потрясли меня и ускорили работу моей головы: я больше не сомневался в серьезности его слов. Я знал этого человека и, увидев его крепко сжатые кулаки и стиснутые зубы, понял, что он готов совершить убийство. Более того — в его холодных голубых глазах я прочитал готовность совершить пять сотен убийств.
— Бэерд? — спросил я, запинаясь и облизывая языком пересохшие губы.
— Разумеется.
— Но ты сказал, что эта мастерская в Челси не столь уж и важна?
— Я солгал.
— Во всяком случае, ты от него оторвался!
— Это тоже неправда. Я не оторвался. Я полагал, что оторвался, когда зашел к тебе. Но когда выглянул в окно… помнишь?., чтобы в этом удостовериться, — он стоял прямо там, внизу, на тротуаре.
— И ты ни слова мне об этом не сказал?!
— Не хотелось портить тебе ужин, Кролик, как не хотелось и того, чтоб ты испортил его и мне. Но он был там, собственной персоной, совершенно живой и здоровый, и, разумеется, проследовал за нами до Олбани. Теперь у него на руках все козыри, и он может сыграть с их помощью в игру, которая столь импонирует его подлой душонке: он может шантажировать меня и одновременно требовать взятки от полиции, заставив нас торговаться и ожидая, кто даст больше. Но со мной ему сыграть не удастся. До этого он просто не доживет, мир будет избавлен от одного из вымогателей. Официант! Два виски с содовой. Я отчаливаю, Кролик, в одиннадцать, и ничего другого мне не остается.
— Значит, ты знаешь, где он живет?
— Да. Он живет в пригороде Уиллесден, и живет один. Этот тип, кроме всего прочего, страшный скряга. Я давно все о нем выяснил.
Я вновь оглянулся. Осмотрел всю комнату. Это был молодежный клуб, и он был полон. Молодые люди пили, смеялись, беседовали и курили. Кто-то из них кивнул мне, я машинально кивнул в ответ и, тяжело вздохнув, опять повернулся к Раффлсу.
— Ты, конечно же, предоставишь ему шанс спастись, — начал я убеждать его. — Один вид твоего пистолета заставит его принять все твои условия.
— Но не заставит их выполнить.
— Но ты все же попробуешь, не так ли?
— Может, и попробую. Вот твой напиток, Кролик. Пожелай мне удачи.
— Я иду с тобой.
— Я этого не хочу.
— Но я должен пойти!
Голубые глаза Раффлса сверкнули неприятным блеском.
— Чтобы мне помешать? — спросил он.
— И не собираюсь.
— Даешь слово?
— Даю.
— Кролик, если ты его нарушишь…
— Можешь меня тоже пристрелить!
— Я почти уверен, что придется это сделать, — сурово сказал Раффлс. — Итак, мой дорогой друг, ты идешь на собственный страх и риск, но, если ты идешь… ну, ладно, надо спешить, так как по пути нужно еще зайти ко мне домой.
Пять минут спустя я ждал его уже на Пиккадилли, неподалеку от Олбани. В дом я не пошел, остался на улице, руководствуясь собственными соображениями. Под влиянием смешанного чувства надежды и страха я рассчитывал в душе на то, что Энгус Бэерд все еще может висеть у нас на хвосте и что неожиданное столкновение между ростовщиком и мной предоставит хоть какой-то шанс рассчитаться с ним не столь уж хладнокровным способом. Разумеется, я не стал бы предостерегать его о грозящей ему опасности, но во что бы то ни стало постарался бы предотвратить трагедию. Но когда эта неожиданная встреча не состоялась и мы с Раффлсом были уже на пути к Уиллесдену, я по-прежнему был твердо настроен поступить по-честному. Я не стал бы нарушать данное мною слово, если бы появилась малейшая возможность сдержать это слово, но при этом мне было приятно осознавать, что я могу, если уж мне так захочется, нарушить его на оговоренных заранее условиях. Увы! Боюсь, что мои благие намерения хотя бы отчасти были вызваны чувством всепоглощающего любопытства, и они вовсе не мешали мне испытывать те сильные ощущения, от которых дух захватывает и которые всегда идут рука об руку с чувством страха.
Я отчетливо помню тот час, который мы провели в дороге, добираясь до нужного нам дома. Мы пересекли Сент-Джеймсский парк (яркие огни на мосту и сейчас как живые стоят у меня перед глазами, пятнами отражаясь и расплываясь на воде), а потом несколько минут ждали прибытия последнего поезда до Уиллесдена. Помню, он отходил в 23 часа 21 минуту, и Раффлс сильно расстроился, узнав, что до Кенсальского холма он не идет. Нам пришлось сойти в самом Уиллесдене и пешком пройти по его улицам в направлении довольно открытой и совершенно незнакомой мне местности. Я не сумел бы вновь разыскать тот дом. Помню тем не менее, что часы начали отбивать полночь, когда мы все еще брели по темной пешеходной тропинке, которая вилась среди лесов и полей.
