Андрис Колбергс - Человек, который перебегал улицу
Кто еще мог видеть мужчину? Вагоновожатая. С нее и надо начинать.
— Могу ли я воспользоваться вашим телефоном?
— Да, конечно!
В госавтоинспекции трубку сняли сразу.
— Вас беспокоит инспектор угрозыска Юрис Добен… — говорю я официально и с холодком, но в трубке радостно отозвались:
— Привет, старина!
Это немного выбивает меня из колеи. Но если ты всю жизнь прожил в Риге и тебе уже двадцать семь, и если ты просиживал штаны не только в средней школе, но и в университете и при этом не был домоседом да еще учился у Жаниса Дзениса технике ударов правой, которую следует применять, когда противник загнан в угол ринга, да еще если ты нарочно обходил стороной разрекламированные курсы танцев, а на вечеринках осваивал рок-н-ролл, чарльстон, твист и шейк, если на все на это хватало времени, тогда к тебе часто с полным правом многие обращаются: «Привет, старина!» В таких случаях не сразу угадываешь, кто это говорит, а признаться, что не узнаешь, как-то неловко. Приходится выкручиваться.
— Привет!.. Меня интересует дело о несчастном случае на улице Мэтру…
— Женщина под трамваем?
— Да.
— Это дело у меня; что именно тебя интересует?
— Вагоновожатая.
— Тогда двигай сюда, она еще здесь!
— Какой у тебя кабинет?
— Слева от входа.
— До встречи! — Положив трубку, я говорю хозяйке:
— Мне надо повидать вашего соседа.
— Он обычно бывает около восьми, — любезно отвечает она.
Глава 2
В последние годы, с тех пор как автомашины начали вытеснять людей из города, помещение автоинспекции превратилось, пожалуй, в наиболее обжитую территорию. Во всяком случае коридор нижнего этажа и на сей раз битком набит гражданами и гражданками, которые штудируют брошюры правил уличного движения. Свободного места нет, поэтому люди держат их буквально над головой. Нет никакой надежды протиснуться через эту толпу в другой конец коридора, к лестнице, ведущей на второй этаж. Конечно, если бы на мне был китель с лейтенантскими погонами, который висит сейчас дома в шкафу, эта живая стена сразу расступилась бы. Но я одет в серый вязанный джемпер, свидетель тех времен, когда я был женат.
— Может, вы все же пропустите меня? — настоятельно обращаюсь я к человеку, который упрямо не замечает меня.
Он медленно, неохотно уступает дорогу, а вокруг сразу начинают шуметь: один уже зашел только кое о чем спросить, но вот уже целый час не выходит.
В большой приемной на втором этаже пустовато. Два человека за столами пишут объяснительные; женщина с покрасневшими от слез глазами покусывает уголок носового платка. На ней шинель с нашивками трамвайно-троллейбусного управления, и я не сомневаюсь, что именно эта женщина мне нужна.
— Привет, старик! — обращаюсь я к человеку за письменным столом, хотя его звание выше моего, да и сам он стал круглым и солидным, как новый серебряный рубль. Учились мы на разных курсах, но в университетской баскетбольной команде были самыми низкорослыми. В те времена баскетбол еще не был, как сейчас, игрой великанов, и мы ростом в метр восемьдесят были обречены представлять только защиту, бросать «дальние» и «полудальние», с тоской поглядывая на отскакивающие от щита мячи.
— Что тебе не сидится?
— Будто не знаешь!
— Это обыкновенный несчастный случай. Вскрытие еще не делали, но мне кажется, бабенка была крепко под мухой. Она пропустила первый вагон, а потом не глядя поперлась вперед. С левой стороны у трамвая между вагонами нет решетки. У перекрестка трамвай снизил скорость, и она угодила прямо между вагонами.
— Что за перекресток?
— Там же напротив — улица Лоню. Такая маленькая улочка, ее оккупировали пешеходы. Водители трамваев это знают и всегда снижают здесь скорость.
— Свидетели есть?
— Да. Один в приемной пишет объяснительную, можешь с ним поговорить. — Хозяин кабинета поднялся, освободив для меня место за письменным столом. — Почему это дело так тебя интересует?
Пожимаю плечами. Я и сам пока не понял, чем именно этот несчастный случай привлек внимание Шефа.
— Шеф приказал.
— Ага! Значит вы тоже зовете его Шефом!
— За глаза — Шефом, в глаза — товарищ полковник.
— Вы думаете, он это не знает?
— Думаю, что он всегда все знает.
— Будь здоров! — Но, дойдя до двери, он поворачивается и добавляет: — С вагоновожатой ты поосторожнее: она очень переживает. Чуть не забыл — привет Гите!
— Вот этого не обещаю, — стараюсь говорить как можно спокойнее.
— Почему?
— Мы разошлись. Весной.
— Извини, но мне и в голову не могло прийти, что вы можете развестись.
— Знаешь, мне тоже.
— Ну, пока!
До сих пор все, что напоминает о разводе с Гитой, причиняет мне боль. Я, конечно, стараюсь скрывать это, так же, как и сейчас, но тупая боль не проходит.
Вагоновожатой лет тридцать пять, красавицей ее не назовешь, но и некрасивой — тоже: она из тех женщин, которых мужчины обычно не замечают, но тот, кто заметит и женится, не пожалеет.
Она знала, что в случившемся не виновата, что ее и не обвиняют, но все-таки происшедшее — факт, что при ее участии — не прямом, не наказуемом, может, даже случайном, но все-таки участии — погиб человек. И это она переживает трагически: то плачет, то курит, то отвечает совсем невпопад, и все время твердит, что должна была и могла еще раз посмотреть в зеркало. Мои возражения — водитель не обязан все время смотреть назад — тоже не помогают. Она решила написать администрации депо заявление с просьбой, чтобы ее перевели на другую работу, и это, наверно, к лучшему, потому что водить трамвай она пока не сможет.
— У нее остались дети? — внезапно спрашивает она.
— Мы о ней не знаем абсолютно ничего, — говорю я.
— Может быть, малыши в детском саду… Ждут…
Она сильно этим растравляет себя, и я чувствую, что разговор надо закончить как можно скорее. Злюсь на себя за честность — ведь я мог бы солгать, что у погибшей нет ни детей, ни мужа, вообще никаких родственников. К счастью, заходит шофер нашей дежурной машины узнать, куда я запропастился, и я прошу отвезти свидетельницу домой. Беседа у нас не получилась, однако я узнал то, что меня интересовало. Женщину вагоновожатая видела, мужчину — нет. Может, он вообще только плод фантазии словоохотливой пенсионерки?
Но думать так мне пришлось недолго.
В момент происшествия трамвай, оказывается, был почти пуст. В вагоне находилось всего несколько человек. Мужчина средних лет сидел слева, со стороны кабины водителя. Он пришел сюда не из сочувствия к вагоновожатой и не для того, чтобы постараться как-нибудь повернуть все в ее пользу. Такие свидетели мне наиболее симпатичны. Он не принадлежит и к тем, кто считает, что своими показаниями сможет уничтожить все зло на свете.
Это был ценный свидетель: в отличие от вагоновожатой он не мог смотреть вперед, он мог смотреть только в сторону, что и делал.
Когда он точно пересказал все, что написал в объяснительной и что соответствовало показаниям вагоновожатой, я неожиданно спрашиваю:
— А вы больше ничего не заметили? В движении?..
Он на мгновенье погружается в раздумье, потом, прищурив глаза, говорит:
— Видел мужчину… Как же, конечно, видел… Он бежал по улочке… Как же она называется?..
— Лоню…
— Да, Лоню… Трамвай уже тормозил…
— Он толкнул женщину?
— Нет, этого я не знаю… Женщина уже промелькнула за окном. Совсем близко. Потом раздался крик, трамвай затормозил, я обернулся, увидел бегущего мужчину, но не придал этому Значения, я вскочил посмотреть, что случилось с женщиной, но так и не увидел. Тут трамвай остановился.
— Как был одет мужчина?
— Не знаю, не могу сказать.
— В головном уборе? Без?
— Не могу сказать.
— А женщину заметили?
— У нее была коричневая сумочка с круглой хромированной застежкой. Чешская.
Наверное, заметив на моем лице недоверие, он торопливо добавляет:
— Не удивляйтесь! По профессии я модельер галантерейных изделий, дамских сумочек тоже. Несколько лет назад у нас был спор не на жизнь, а на смерть. Именно по поводу этих круглых пряжек. На одном из наших больших машиностроительных заводов в отходы штамповки выбрасывали металлические кругляшки точно такого размера, какой нам был необходим для пряжек. Первую партию мы получили по стоимости отходов, а вторую… Простите, я увлекся!
— Продолжайте, продолжайте… — После напряженного разговора с вагоновожатой для меня это хорошая разрядка.
— Попробую короче. Вскоре завод заломил цену — и начались споры. Вот почему такие застежки я теперь за километр узнаю.
— Значит, сумочка все-таки рижская?
— Нет, модели даже не похожи. Только пряжки.
— А что вы еще заметили?
