Фредерик Дар - Серенада для Грейс
- Честно говоря, я почти ничего не знаю, понимаете? - Вдруг, будто осознав несоответствие данного заявления со своим положением, он продолжает: - Я чувствую, что в этой истории Эммануэля Ролле есть какая-то тайна. Я давно знаком с их семьей. Это законопослушные тихие граждане, делающие свое дело и неспособные убивать людей...
- В семье не без урода...
- Гм, знаю... Но тем не менее Эммануэль... - Он пожимает плечами. - И вот пожалуйста он садится за руль, небрежно ведет машину, сбивает человека. Вместо того чтобы остановиться, уезжает... Убивает того, кто бросается за ним в погоню... И потом идет сдаваться полиции. Это что, нормально?
- Мы знаем случаи и похлеще... Он, видно, очень испугался, когда сбил велосипедиста, потерял голову... А когда увидел, что зеленщик бросился на него с монтировкой, просто хотел себя защитить. Это, может быть, нехорошая реакция, но она вполне человеческая. Во Франции этот парень схлопотал бы лет пять тюрьмы и возмещение убытков. Но судьба определила, чтобы это случилось с ним по другую сторону Ла-Манша. А бритиши не церемонятся с убийцами!
Но, похоже, шеф не оценил мою подбадривающую болтовню, хотя звучала она весьма литературно.
- Ваши слова подтверждают гипотезу, что это был несчастный случай, соглашается он. - В принципе, Сан-Антонио, я мог бы с вами согласиться, только вот...
- Только что?
- Только в этом случае, повторяю вам, речь идет о мальчике спокойном, энергичном, а не о бездельнике без царя в голове, чье поведение соответствовало бы тому, что вы говорите. Эммануэль Ролле, если только у него не было крайней необходимости действовать таким образом, остановился бы сразу после того, как сбил велосипедиста. Или же если бы и скрылся с места происшествия и разнес череп свидетеля, то сохранил молчание и не пошел в полицию сдаваться... Одним словом, я в некотором удивлении, и, поскольку появилась такая великолепная возможность поговорить с малым, я ухватился за нее...
Он вновь переводит дыхание. Я пользуюсь случаем, чтобы вставить:
- У меня не будет много времени, чтобы... исповедовать его, шеф.
- Знаю, но вы уж постарайтесь...
- А если он откажется от встречи со священником?
- Может и так случиться... А представьте, если он захочет увидеть именно священника?
Когда я встаю на путь возражений, шеф имеет обыкновение подкинуть мне под ноги банановую кожуру, чтобы я далеко не ушел.
Он вновь чешет репу.
- И если это произойдет, - повторяет он, - то вы должны будете показать, что вы как раз то, что ему нужно...
- Но я же не сумасшедший, чтобы петь псалмы...
- А вас и не просят... Дальше препираться нет смысла, я согласно киваю:
- Хорошо, патрон, я сделаю, как вы хотите...
- Поезжайте в костюмерную киностудии к Трануэ и возьмите необходимое облачение. Переодевайтесь и отправляйтесь в аэропорт к десятичасовому самолету. Ваш билет на аэровокзале в Орли. Так, вот деньги на поездку и рекомендательное письмо на имя офицера полиции Брандона, моего приятеля...
- Он в курсе? - спрашиваю я.
- Нет, - отвечает шеф, - он думает, что вы настоящий священник. - Он улыбается: - Следите за своим языком, когда будете разговаривать с ним...
- Не волнуйтесь, босс, даже в Сорбонне не умеют выражаться лучше.
Босс поднимается и протягивает мне руку.
- Спасибо, - говорит он, хитро щурясь, - я тащусь от вашей покладистости...
Глава 2
Где пойдет речь о священнике в церковной рясе и осужденном в тюремной робе.
Я сижу в баре Орли, когда громкоговоритель выкашливает в зал приглашение пассажирам, отправляющимся в Лондон, в том смысле, что железная птица на колесиках сейчас взмахнет крыльями и все такое прочее...
Нас тут собралась небольшая кучка при выходе на посадку в самолет.
Я занимаю место рядом с довольно милой мышкой, на которой навешано, как на рождественской елке. У нее огромные ресницы типа хлоп-хлоп, ну а духи могут забить смрадный запах любой скотобойни. Мне это щекочет не только ноздри...
Она завязывает разговор:
- Вы первый раз летите на самолете, господин аббат?
Мне нужно примерно секунд десять для того, чтобы врубиться, что вопрос адресован мне, то есть вашему Сан-Антонио. До меня просто не сразу доходит, что я упакован в одежды викария. В сутане я себя чувствую так же удобно, как золотая рыбка в литре портвейна. У меня впечатление, что я выгляжу как педик. Я отношусь с уважением к религии, но в этом одеянии испытываю просто физические муки, поскольку оно сковывает мои движения...
Тем не менее я поворачиваю голову и отвешиваю ей самую замечательную улыбку в стиле рекламы зубной пасты "Колгейт".
- Нет, дитя мое, - произношу я смиренно, - к самолетам я давно привык.
И тут же сожалею, что ввязался в разговор, так как передо мной именно тот тип молодых женщин, которые не способны продержать свой говорильный аппарат в закрытом состоянии более двух секунд. И пошло-поехало.
Она мне рассказывает, что свое первое причастие совершила в Бютт-Шомоне и никогда не забудет этой потрясающей возможности возвысить свою душу. Ее главная мечта - увидеть папу.
На это я отвечаю со знанием дела, что для того чтобы увидеть папу, нужно было выбрать другой рейс, поскольку Лондон - последнее место на планете, куда святому отцу католической церкви взбредет в голову направить свой личный самолет.
- Вы его видели? - спрашивает она в двух шагах от религиозного экстаза.
- Как сейчас вижу вас...
- О! Это потрясающе! И как он?
- Весь в белом... Она в восхищении.
- Вы к какому ордену принадлежите? - интересуется она.
Так, вот здесь затык. От давних религиозных занятий в школе у меня на вооружении только обрывки молитв-просьб к Всевышнему, но была не была...
- Гм! - произношу я серьезно. - Я член ордена трахистов.
- Такого не знаю, - задумчиво хмурит брови она.
- Конгрегация образована святым Трахом из Вельвиля, - дополняю я. Это ее убеждает.
- А! Да, я, кажется, помню... Что-то слышала об этом.
И я понимаю, что честь конфессии в данном случае спасена.
Девица продолжает задавать мне сногсшибательные вопросы, и я сдерживаюсь, чтобы не послать ее подальше. Удивляюсь, как люди могут быть столь неприлично любопытны в таком тайном деле, как религия.
Самолет жужжит тихо и ровно - по крайней мере с этой стороны никаких претензий.
Как сглазил - чертова железяка проваливается в воздушную яму. Для тех, кто не знает, объясню, что это состояние примерно такое же, как если бы ваши кишки прилипли к горлу. Моя соседка инстинктивно хватается за мой клобук. Мертвая от страха, она кладет голову мне на плечо. Ну и что вы хотите, чтобы я сделал? Сан-Антонио, конечно, чуть-чуть кюре, но совсем не святой. Я немного тащусь от ее запаха, жара ее тела и плыву, как быстрорастворимая таблетка аспирина в стакане воды. Я кладу руку ей на шею и по моей системе (внимание: запатентовано!) нежно провожу пальцами так что она вдруг затихает.
- О-о! Отец мой! - журчит она.
Мышка сконфужена и одновременно возбуждена. Священничек, нечего сказать! Вот уж она потом повоображает перед подружками!
- Прошу прощения, - шепчу я ей сексуально в ушко.
- Есть отчего вас лишить сана! - мурлычет она.
- Но это все равно лучше, чем подцепить скарлатину, - парирую я.
У нее настолько съехала крыша, что она сейчас взорвется, если я не покончу с угрызениями ее религиозной совести.
- Мы, трахисты, не даем обета целомудрия, - заявляю я.
- А! Очень хорошо! - говорит она, вполне довольная.
Путешествие заканчивается без лишней нервотрепки. Густой туман, как в фильмах Марселя Карнэ, обволакивает город, когда мы приземляемся в Аондоне.
В свете прожекторов, как в сконцентрированном пару, силуэты кажутся неподвижными, заледеневшими...
Мы, пассажиры самолета, сбившимся стадом бредем на свет прожекторов. Здоровый малый возникает в молочном тумане и направляется прямо ко мне походкой робота. Он одет в черный плащ, на нем очки, шляпа с закрученными вверх полями, в руке тщательно свернутый зонтик - непременный атрибут британских островитян.
У бритиша рыжие пятна по всему лицу и маленькие усики, похожие на две облезлые кисточки.
На чистом французском он спрашивает меня:
- Простите, господин кюре, это вас направила сюда французская полиция?
- Точно!
И я протягиваю ему свои пять.
- Мое имя Брандон, - говорит он.
Я восхищаюсь смелостью моих английских коллег. Малый без тени смущения в полной форме не побоялся посреди ночи переться в аэропорт.
- Очень приятно, - заявляю я.
Мы хватаем мой скудный багаж. Он ведет меня к машине, черной и квадратной, как пакет сахара, но внутри которой можно свободно жить, как в квартире.
Брандон молчит как глухонемой. Я пробую завязать разговор о погоде в Лондоне и прохаживаюсь по поводу лондонского тумана, но, похоже, ему это не очень нравится.
Он говорит, что туман - это легенда, а в действительности в Лондоне не хуже, чем в другом месте.
