Ингрид Нолль - Головы моих возлюбленных
Одна из учительниц, услышав как-то трубный слоновий клич моих одноклассниц и увидев, как я уныло топаю через ноябрьский туман, сказала:
– Майя Вестерман, дразнилки со временем прекратятся, а вообще-то говоря, не следует недооценивать мощь слона. Сильная женщина дорогого стоит.
Но я вовсе не хотела становиться сильной. В ту пору я как раз влюбилась, и в голове у меня было место лишь для любви. И это случилось не в первый раз. Это началось так рано, как я себя помню, и первым объектом любви стал для меня собственный отец. Когда он меня покинул, я на целый год объявила траур.
Совсем недавно наш бывший учитель географии вошел вместе с женой ко мне в автобус. Дело было на пасхальные каникулы, которые он и надумал использовать для небольшой образовательной поездки по Италии. С тех пор как я три года назад окончила школу, мы с ним ни разу не виделись, но тем не менее сразу друг друга узнали, приветливо поздоровались и расстались с самыми искренними заверениями дружелюбия. Он и не подозревал, что много месяцев подряд был средоточием моих грез. Только господин Беккер да еще мечта о карьере оперной дивы помогли мне тогда не впасть в депрессию, до того серой и беспросветной была для меня жизнь в семье и школе. Из этих двух надежд одна была еще менее реалистичной, чем другая. К слову сказать, я до сих пор храню расческу моего учителя, которую во время единственного посещения его квартиры прихватила с собой на память.
Было ему в ту пору почти тридцать лет, и я уже побаивалась, как бы у меня не развился эдипов комплекс. Я молниеносно стала звездой, отличницей по географии.
На занятиях мы рассматривали исторические, хозяйственные и политические взаимосвязи. Господина Беккера чрезвычайно сердило то обстоятельство, что большинство школьников читают в газетах только спортивную часть и киноанонсы, оставляя без внимания политику и экономику. Каждое утро у меня возникали стычки с Карло: тот просто вырывал газету у меня из рук. Когда на уроке обсуждали экономические результаты засухи в Чаде, Нигере и Судане, я единственная из всего класса подняла руку. Еще прежде, чем господин Беккер начал меня спрашивать, кто-то заревел с места: «Немудрено, что она все знает про Африку, ведь она там родилась!»
– Ты разве родилась в Африке? – с любопытством спросил ничего не подозревающий господин Беккер.
Как настоящая слониха, я под трубный клич одноклассников ринулась прочь, опрокинув на ходу два стула.
Перед спортзалом села на приступок, где извела весь запас бумажных носовых платков. При этом в глубине души я надеялась, что учитель примется меня искать и найдет. Может, я хотела подать ему сигнал, что я – женщина без предрассудков. Но никто не стал меня искать, и только одна соученица сказала мне позже:
– Sorry-sorry насчет Африки. Кто же знал, что ты не африканский слон, а индийская корова.
Вот у матери я никогда ничего не воровала, хотя мне столько раз хотелось, чтобы ее черти забрали. Денег у нас было очень мало. От брата я знала – сама мать об этом никогда не говорила, – что хотя отец и переводит нам время от времени какие-то суммы, но делает это крайне нерегулярно.
Мать работала сиделкой у разных стариков, и можно с уверенностью сказать, что более неподходящее для нее занятие даже вообразить было трудно. Правда, она окончила курсы по уходу за стариками, но окончила просто потому, что из всех курсов это были самые краткосрочные. При ее уме и быстрой реакции она могла бы без труда изучить все виды конторской деятельности, но вместо того, наглухо закрыв свое сердце, она грубыми руками обслуживала пожилых людей так, словно это не люди, а куски дерева.
Но не только из-за нашей бедности я ничего не воровала у матери. Причина состояла и в том, что я ее любила, любила с мучительной, горькой страстью. И чем старше я становилась, тем больше осознавала, что она просто ранена и что раны ее никогда не заживут. Мы обе, каждая на свой лад, горевали, оставшись без короля, тосковали, но помочь друг другу не могли. В ту пору я, разумеется, еще не сознавала, какую жестокую рану нанес и мне отец. С другой стороны, казалось, что и мать, искавшая в моем брате замену любви к мужу, тоже по-своему привязана ко мне. Несмотря на ее язвительность, отказ хоть сколько-нибудь считаться с моими пожеланиями и потребностями, она категорически воспротивилась моему намерению бросить школу.
«Когда-нибудь ты и сама об этом пожалеешь» – так звучал ее основной довод в ответ на мое нежелание учиться. Самая красивая девочка из нашего класса тоже хотела бросить школу и поступить ученицей в аптечный магазин. Это навело меня на мысль, что неплохо бы самой зарабатывать деньги, а не убивать день за днем в опостылевшем классе. Но я не была уверена, что поступить куда-нибудь ученицей такое уж для меня благо. Школа была надежным местом, так что я без особого сопротивления позволила матери уговорить меня учиться дальше. Сегодня я думаю, что не просто тщеславие, но и любовь заставила ее встать на эту точку зрения, ведь для нее было бы гораздо проще, начни я зарабатывать. И это, пожалуй, единственное в ее поведении, что я могу оценить положительно.
А за «слоновые» наряды я в конце концов даже начала испытывать к ней признательность. И хотя до сих пор я по мере сил уклонялась от ношения серой, как слон, накидки из альпака (лишь очень морозная зима заставляла меня укрываться под теплой шерстью), настали времена, когда прохладными весенними вечерами я вообще не хотела ее снимать. А господин Беккер сказал, что на модном показе элегантных жакетов и пальто, которые можно было наблюдать по переменам на школьном дворе, ему больше всех нравится моя серая «баба на чайник».
«Ты индивидуалистка. В твои годы я и сам был таков, не желал сливаться с массой».
Хотя он явно предполагал, что свой «слоновый» прикид я выбрала по доброй воле, но его слова возвели мой наряд в благородный чин. Я почувствовала себя счастливой потому, что он решил, будто у нас с ним есть внутреннее сходство. Я даже улыбнулась ему.
Мои познания в сфере любви носили чисто теоретический характер. «Анна Каренина», «Мадам Бовари» – я вычитала из них, что женщины отдаются либо бросаются в любовь очертя голову. В мечтах я видела себя мировой знаменитостью, так что господину Беккеру следовало испытать благодарность за право отдаться мне.
Когда совсем недавно я увидела у себя в автобусе этого хоть и старательного, но какого-то мещанистого учителя в сопровождении законной супруги, то смогла лишь покачать головой, вспоминая собственное простодушие. Вдобавок я вполне могла бы безо всякого риска изучить содержимое сумочки фрау Беккер, которую после моего призыва к доброхотным даяниям она не закрыла. Но, взглянув в зеркало заднего вида, Чезаре догадался о моих намерениях и неодобрительно покачал головой.
Шестнадцати лет от роду я познакомилась с Корнелией. Вышел в отставку господин Беккер – он, но отнюдь не моя серая накидка с капюшоном. За это время я успела полюбить свой наряд. На Рождество мать подарила мне то самое красное пальто, о котором я мечтала год назад и которое она смогла теперь приобрести по сниженной цене. Видимо, осознала, что уже второй год я разгуливаю одетая под слониху, а потому могу теперь претендовать хотя бы на малую толику элегантности. Увы: подарок опоздал. К глубокому сожалению матери, я так никогда и не надела это красное пальто, я хотела оставаться серой.
Но у себя в автобусе я уже не выгляжу серой мышкой, здесь я одета как стюардесса: темно-зеленый костюм, белая блузка, красная косынка, короче, цвета Италии. Туфли тоже красные, причем мне то и дело приходится объяснять своим туристам, где находится обувной магазин, в котором я приобрела столь изысканную модель. Помимо того я неизменно вожу в сумочке адреса немецкоязычного врача и священника, хотя второй потребовался всего лишь один раз.
Отдыхающие усердно записывают телефонный код Германии, праздничные дни, время работы магазинов, почтовые тарифы и принятый здесь размер чаевых.
Но после трех часов поездки, осмотров и остановок для фотосъемки они начисто забывают о моих рекомендациях и снова робко пересчитывают множество нулей на своих банкнотах. Попадаются, конечно, и педанты, которые прибегают к помощи калькуляторов. Не сказать, чтобы эти люди вызывали у меня симпатию, ибо при непременном сборе пожертвований им чужды какие бы то ни было порывы, у них не заметишь ни злорадства, ни увлажнившихся глаз.
Когда Чезаре пребывает в хорошем расположении духа, он на своем неуклюжем автобусе подвозит меня до дома, что, разумеется, строжайшим образом запрещено. Поначалу он на такие эскапады не решался, но с ходом времени я сумела его переубедить. Чезаре никогда не покидает свою кабину, чтобы выпить чашечку эспрессо в Розовой вилле, ибо, судя по всему, опасается обнаружить за дверьми Содом и Гоморру.
Ни разу я не просвещала Чезаре относительно того, живу ли я одна или с кем-то, есть ли у меня родные и знакомые. Мое бурное прошлое не должно его касаться, но при этом я убеждена, что действительность выходит далеко за рамки его фантазий и подозрений.
