Александр Овчаренко - Три заповеди Люцифера
— Простите, Вы случайно не скрипач? — поинтересовался седобородый.
— Все мы в душе немножко композиторы и поэты, — улыбнулся юноша, и у собеседника появилось ощущение, что он ждал вопроса, чтобы продолжить разговор.
— Смычком Судьбы на скрипке Безрассудства играет Жизнь по нотам Бытия! [1] — неожиданно процитировал юноша и снова одарил собеседника располагающей улыбкой:
— Нет, я не скрипач и даже не знаю нотной грамоты, но люди моей профессии, как правило, ценят жизнь во всех её проявлениях. Вы, я вижу, тоже далеки от мира искусства.
— Хм! Значит, я не могу быть режиссёром, писателем или художником? — удивился седобородый мужчина.
— Можете, но Вы к их числу не относитесь.
— Почему?
— Вы по-особенному смотрите на людей. Вот и на меня Вы так посмотрели.
— А разве у людей творческих профессий не особенный взгляд? Разве художник и писатель не подмечают даже незначительные детали в поведении, одежде, манере вести разговор?
— Подмечают, но у них во взгляде праздный интерес. Они берут то, что лежит на поверхности — цветовая гамма одежды, непокорный локон, спадающий на девичий лоб, мимолётный жест. В этом нет глубины. Вы же смотрите по-другому — у Вас пытливый взгляд исследователя.
Седобородый мужчина машинально погладил бороду и даже зацокал от удовольствия языком. Юноша оказался приятным собеседником. Несмотря на юный возраст, молодой человек обладал обширной эрудицией и вызывал уважение. — Вот, что значит воспитание! — с удовольствием отметил про себя седобородый. — Вот что значит культурная среда!
— Вы правы, юноша! Я учёный.
— На физика-ядерщика Вы не похожи, вероятней всего Вы…
— Химик. — закончил седобородый. — Кстати, сегодня я закончил очень важную серию опытов. Результат — потрясающий! Даже хочется, подражая Пушкину, воскликнуть: «Ай да Сашка! Ай да сукин сын»! Простите, я не представился — Попов-Левин, профессор. Позвольте узнать Ваше имя и род занятий.
— Я часто делаю людям больно, — признался милый юноша, сознательно проигнорировав предложение представиться. — Часто приходиться резать по живому.
— Вы хирург! — догадался профессор.
— Можно сказать и так, — легко откликнулся юноша, только голос его почему-то вдруг утратил прежнюю мягкость и стал сиплым. Неожиданно юноша, как карточный шулер перед игрой, размял пальцы и сделал движение кистью, словно пытался стряхнуть с кончиков пальцев несуществующие капли. После чего его рука скользнула за полу плаща, и в его холёной ладони оказался нож. Это был «Смерш» — боевой нож, входящий в экипировку сотрудников спецподразделений, хорошо приспособленный для скрытого ношения под одеждой и отлично зарекомендовавший себя в Чечне. Профессор раскрыл рот от удивления, и что-то попытался сказать, но не успел. Убийца сделал шаг навстречу и, обняв жертву левой рукой за плечо, хладнокровно и быстро ввёл матовый клинок в межрёберное пространство. Холодная сталь, рассекая плоть, вошла в сердце учёного, и профессор, сделав последний выдох, без крика повис на руках своего палача. Через мгновенье убийца вынул из тела клинок и быстрым, почти неуловимым движением обтёр его с двух сторон о плечо своей жертвы. После чего он, словно заботливый родственник, осторожно положил тело профессора грудью на парапет, и спокойно покинул место преступления.
Профессиональный убийца не испытывал к своим жертвам ни ненависти, ни сострадания. Для него они были прежде всего объектом его «работы», и все его действия были продиктованы вопросами целесообразности. Поэтому он не сбросил тело в тёмные воды канала, что сразу привлекло бы внимание редких прохожих, а оставил на парапете моста, придав ему по возможности естественную позу.
Вопреки устоявшемуся мнению, что после выполнения «заказа» следует как можно быстрее избавиться от оружия, молодой человек не выбросил нож в городской канал, а заботливо спрятал под полу плаща. Для него «Смерш» был дорогим и прекрасно приспособленным для работы инструментом, как для гравёра — хорошо заточенный резец или для художника — любимая колонковая кисть.
К своей грязной во всех отношениях работе палач относился творчески. Смерть представлялась ему не просто ремеслом, каждый последующий «заказ» он пытался возвести в ранг искусства. И если для большинства людей более привычным было выражение «смертельная красота», молодой человек предпочитал словосочетание «красота смерти».
Глава 2
10 час.45 мин. 29 августа 20** г.
г. Москва. Кремль. Пресс-центр
В этот день пресс-конференция премьер-министра, назначенная на 10 часов, началась с большим опозданием. Кремлёвский пресс-центр был забит журналистами до отказа. По давно циркулирующим в Кремле слухам, на днях Премьер должен был сделать очень важное заявление, касающееся коренного переустройства российской экономики. Заявления подобного содержания уже не один раз высокопоставленные чиновники озвучивали с высоких трибун, и пронырливая журналистская братия на сенсацию не рассчитывала, но продолжала исправно толкаться в коридорах пресс-центра. За истекший год Премьер развил небывалую активность: стал более раскованным, даже порой агрессивным в высказываниях, и, отбросив вместе с общепринятыми нормами поведения государственного мужа ненужные сомнения, стал выражаться хлёстко, не подбирая выражений. Порой его высказывания балансировали на грани приличия, но чаще становились афоризмами. Однажды на очередной пресс-конференции посвящённой реформированию Вооружённых Сил, журналистка одной оппозиционной газеты, грешившей явным уклоном в «желтизну», задала Премьеру вопрос о личной жизни, явно намекая на слухи о его романе с известной фигуристкой. Внешне Премьер остался спокоен, только сузил глаза, словно смотрел на сорокалетнюю коротко стриженую женщину через прицел снайперской винтовки. — Я попрошу всех придерживаться темы пресс-конференции и не лезть ко мне под одеяло. — чуть ли не по слогам произнёс Премьер. — Боюсь, то, что Вы там увидите, Вам не понравится!
На следующее утро российские газеты рукоплескали Премьеру, отдавая должное его умению с достоинством выйти из щекотливой ситуации. Попытка бесцеремонной журналистки найти в Кремлёвских палатах русскую Монику Левински, была поднята на смех.
Зарубежная пресса, наоборот, заявила об отходе политики Премьера от демократических ценностей, истолковав фразу «не лезть под одеяло», как ещё одно свидетельство о закрытости российского общества.
Премьер вошёл в зал быстрым шагом, поприветствовал всех взмахом руки, и, устроившись в кресле, извинился за опоздание. — Если я скажу, что меня задержали чрезвычайно важные государственные дела, то это будет не совсем правдой. — улыбнулся Премьер. — У меня была встреча с сотрудниками Третьяковской галереи, которые пытались убедить меня, что ранние «голландцы» оказали сильное влияние на творчество русских художников первой половины ХVIII века.
— Ну и как, убедили? — задал вопрос из зала журналист Рублёв-Ягужинский, работающий на телеканале «Культура».
— Убедили. — ещё раз улыбнулся Премьер, глядя в переполненный зал. — Мною принято решение об увеличении зарплаты музейным работникам и объёмов финансирования не только ведущих музеев страны, но и целого ряда исторических объектов, представляющих собой культурное наследие России.
После этих слов по залу пробежал весёлый гомон. В последнее время цена за баррель нефти росла, как температура у больного гриппом. В бюджете появились дополнительные деньги, и Премьер часто делал заявления об увеличении зарплат военнослужащим, учителям, врачам, пенсий ветеранам войны и труда, широким жестом раздавал квартиры погорельцам и бесквартирным офицерам, и легко соглашался на долгосрочные и в то же время затратные проекты. Аналитики связывали это с приближающимися президентскими выборами, на которые по слухам, Премьер собирался выставить свою кандидатуру.
Тем временем Премьер достал из внутреннего кармана костюма стопку листков и коротко зачитал заявление о необходимости отхода в экономике от сырьевой модели и развития, наряду с нанотехнологиями, других передовых и высокотехничных производств. — Пора слезать с «нефтяной иглы»! — заявил Премьер в заключение и спрятал шпаргалку заявления обратно в карман. В зале повисла тишина. Всё это журналисты слышали не один раз, и не только из уст Премьера. Недоумённо переглядываясь между собой, они как бы спрашивали: «И ради этих заезженных фраз стоило собирать пресс-конференцию»? Однако никто вслух этого не сказал. Надо было отрабатывать задание редакции, и после небольшой заминки, из всех концов зала потянулись вверх руки. Каждый представитель «четвёртой власти» жаждал лично задать вопрос будущему кандидату в Президенты.
