Полякова Татьяна - Леди Феникс
Перебираясь на новое место жительства, я не очень-то верила, что задержусь здесь надолго. Прежде всего Дед терпеть не мог моего Сашку, рыжую таксу со скверным характером, а Сашка, естественно, не жаловал Деда. Одного этого за глаза бы хватило, чтобы разъехаться в первую неделю, но оба, точно сговорившись, вели себя образцово. Дед соглашался с тем, что Сашка гениален, а тот в знак признательности приносил ему тапки, позволял себя гладить и даже вместе с ним смотрел телевизор. Повод скандалить отпал, не возникнув, и я у Деда задержалась. Месяц назад он, как бы между прочим, заметил, что до декретного отпуска мне еще далеко и я вполне могу выйти на работу. Надо сказать, что я все еще числилась его пресс-секретарем, хотя частенько об этом забывала.
На самом-то деле я была дамой для особых поручений, далеко не всегда приятных (если честно, приятных поручений я так и не смогла припомнить, хотя потратила на это целый вечер), но беременные бабы для такой работы малопригодны, по мнению все того же Деда. Так что ничего пакостного от судьбы в этом смысле я не ожидала, поразмышляла немного и согласилась, в основном потому, что чужая квартира вгоняла в тоску. Работа помогает отвлечься, по утверждению психологов, вот так я и оказалась в родном кабинете, который, как выяснилось, все это время, пока мы с Дедом выясняли отношения, пустовал. Мое появление в доме с колоннами его свита восприняла сдержанно. Я уже пару раз уходила вроде бы навсегда, но потом возвращалась, и к моему мельканию успели привыкнуть.
Кабинет вызвал ностальгию вкупе с угрызениями совести. Угрызения в основном сводились к тому, что я знать не знала, что мне здесь делать. Я подозревала, что Дед желает видеть меня здесь по одной причине: боится, что от безделья я сотворю что-нибудь похуже, чем беременность от Тимура Тагаева, которого Дед упорно именовал "дворовой шпаной", хотя рука об руку с ним давно и основательно повышал собственное благосостояние.
Каждый день я являлась на работу, усердно занимаясь какой-нибудь ерундой, звонила десятку людей, вела какие-то переговоры… Мне было невозможно поверить, что в этом есть смысл, но огорчать Деда не хотелось, к тому же я уверяла себя, что несколько месяцев до ухода в декретный отпуск протянуть вполне способна.
Тимур, разумеется, знал о моем возвращении к прежней должности, и это его наверняка убедило в правильности собственного выбора, раз уж я сделала свой. Сама я тщательно избегала любых упоминаний о нем, и Дед, конечно, тоже помалкивал, так что оставалось лишь гадать, как Тагаев живет без меня, вздохнул с облегчением, или былая любовь все еще не дает ему покоя и мешает крепко спать по ночам.
Первый месяц после нашего разрыва я все чего-то ждала, к примеру, звонка по телефону с глупым вопросом "как дела?", но он не звонил, что меня совсем не удивляло. Хорошо его зная, я была уверена: он вычеркнул меня из своей жизни, но, несмотря на эту уверенность, ждать не перестала и тянула с переездом к Деду. Хотя ничто не мешало мне заглянуть к Тимуру в офис или в его ресторан и тоже задать дурацкий вопрос: "Как дела?", ведь расстались мы вполне дружески. Но в этом было столько же смысла, сколько в моем возвращении на работу. Потому эта идея так и осталась не претворенной в жизнь. Однако вопреки всякой логике я подолгу колесила по родному городу в тщетной надежде, что судьба возьмет да и сведет нас с Тимуром как бы между прочим и глупые вопросы не понадобятся. Но оказалось, что случайно встретиться в большом городе не так-то просто, тем более что Тагаев к встрече со мной отнюдь не стремился. В общем, я была свободна в полнейшем и грустнейшем смысле этого слова и уповала лишь на то, что вскоре моя жизнь изменится: родится ребенок, и в ней появится смысл, по крайней мере, я на это очень рассчитывала и даже убедила себя, что буду хорошей матерью. Тысячи людей вокруг живут так же, как и я: ходят на работу, с удивлением наблюдая, как весну сменяет лето, а лето осень, и не забивают голову размышлениями "есть ли во всем этом какой-то смысл". Следовательно, и я обойдусь.
Вот так обстояли мои дела на момент внезапной встречи с Ванькой, и то, что я решила непременно отыскать его мобильный, объяснялось полной сумятицей в моих мыслях и чувствах, так что Дед оказался бы прав, узнай он о моем решении и вынеси вердикт: затеяла я это от безделья.
Вернувшись к своей машине, я посмотрела на часы и подумала: самое время заглянуть на работу и создать видимость кипучей деятельности, чтобы Дед порадовался, а общественность не сомневалась, что деньги я получаю не просто так.
Только я выехала на проспект, как заметила стайку роллеров. Рассекая толпу, они двигались в сторону цирка. Знакомый свитер и бейсболка мелькнули перед глазами, и я устремилась следом. Однако импровизированная погоня длилась всего несколько минут, ребята свернули в парк и, пока я нашла место для парковки, скрылись с глаз, но в какой-то момент передо мной вновь мелькнула фигура в свитере, лица парня я по-прежнему не видела, зато обратила внимание на кожаный рюкзачок с портретом Мао Цзедуна.
Когда я появилась в парке, он был тих и необитаем, а я досадливо чертыхнулась. Однако рюкзачок за спиной высокого худосочного парня давал слабую надежду, что встреча наша не последняя, являясь хоть и не бог весть какой, но зацепкой: такие рюкзаки продавались в салоне Кати Самохиной, известного в городе дизайнера. Парень, который мог позволить себе купить вещицу из ее коллекции, вряд ли особо нуждался, и воровать мобильные у прохожих ему явно ни к чему. Следовательно, я имею дело не с банальными воришками, а с детками, у которых адреналин в крови зашкаливает, а вот со здравым смыслом и прочим явные проблемы. Это вызвало досаду: мобильный он вполне мог выбросить в ближайшую урну, и Ванька лишится отцовского подарка. Злясь на неудачу, я вернулась к машине и поехала на работу. Охранник на входе бодро мне улыбнулся, я ответила улыбкой и упругой походкой направилась к лифту, демонстрируя таким образом желание служить Деду и народу изо всех имеющихся сил.
Выйдя из лифта, я едва не столкнулась с Луганским, председателем нашего законодательного собрания. На этот пост он заступил недавно, но уже успел растерять большую часть своего оптимизма, который произвел на меня неизгладимое впечатление вкупе с удивлением: как такой человек умудрился оказаться в этом кресле? Луганскому не так давно исполнилось тридцать пять, и смысл своей жизни он видел в Служении Народу (оба слова с большой буквы). Самое смешное, что он был вполне искренен. Не перевелись еще на свете чудаки… Он получил прекрасное образование, стажировался в Англии, после чего вернулся на родину с намерением ее осчастливить. Родина к этому была не готова. Несмотря на сногсшибательный оптимизм, Луганский это понял, что от благих порывов его не уберегло, и он подался в депутаты, лелея в душе надежду изменить жизнь к лучшему. Начинать следовало с законов, вот он и начал. Образование и стажировка в Англии создали ему репутацию шибко умного, что лишало его каких-либо шансов в предвыборной гонке. Этому сильно способствовали манеры Луганского, очки в золотой оправе и привычка употреблять слова и выражения, смысл которых по большей части населению был недоступен. Он заработал прозвище Хомяк из-за пухлых щек, успешно провалил одни выборы, но тут же выставил кандидатуру на другие. В пылу предвыборных баталий он так разошелся, что пару раз замахнулся на святое, то есть позволил себе критиковать самого Деда, впоследствии сам удивляясь своей отваге, и стал предметом бесконечных насмешек для всех, кто знал не понаслышке: тягаться с хозяином мог лишь слабоумный, к тому же начисто лишенный чувства самосохранения.
И тут всех поразил Дед, должно быть, решив, что подхалимы и лизоблюды портят его репутацию демократа и защитника угнетенных (Дед обожал время от времени обниматься со старушками и брататься с рабочим классом и с этой целью не реже двух раз в год посещал предприятия, где дела шли относительно успешно), и открыто поддержал Луганского, причем особо указал на его мужество, честность и бескомпромиссность, после чего ошеломленное население, простив Луганскому его досадную образованность, проголосовало за него практически единогласно. Он уверился, что честный человек способен добиться в этой жизни многого, чем окончательно подтвердил диагноз полоумного. К Деду он воспылал огромным уважением, говорил о нем с придыханием и практически в стихах, на что Дед, имея добрую душу, ответил реверансом, и Луганский в одночасье стал председателем Законодательного собрания. Щеки раздул еще больше и горел на работе, не щадя ни себя, ни других. Но вскоре энтузиазм начал таять на глазах. Хоть Луганского и считали недоумком, но дураком он отнюдь не был, и чем отечески-ласковее говорил с ним Дед, тем печальнее он становился.
Сейчас он возвращался из заветного кабинета, и сияния в его глазах практически не наблюдалось. Я хотела прошмыгнуть мимо, но он встал как вкопанный, посмотрел на меня и молвил:
