Леонид Пузин - ВАШЕ ВЕЛИЧЕСТВО ГОСПОЖА РАБЫНЯ
Брызгалов подошёл к Алле Анатольевне, полушёпотом поздоровался с ней и с Завалишиной, извинился за опоздание и заглянул в гроб. По сравнению с тем, что майор увидел во вторник на лесной просеке, лицо Бутова изменилось мало: те же, перемноженные на вечность, мир и спокойствие. Словно вся бурная и далеко не безгрешная жизнь Игоря Олеговича теперь — в посмертии — приобретала иной, для пребывающих в этом мире пока непонятный смысл.
Поцелуем в лоб попрощавшись с покойником, Геннадий Ильич стал позади осиротевших женщин — в полутора, двух шагах от вдовы и её секретарши. То веря в свою гипотезу, то сомневаясь и убеждая себя, что она лишь бред его растревоженного воображения, майор, тем не менее, решил не спускать глаз с Завалишиной — мало ли! А ну как — не бред?
Вынос тела состоялся в двенадцать десять — к церкви процессия подошла около половины первого.
Священник не торопился, отпевание продолжалось минут сорок; Брызгалов, в левой руке держа горящую свечку, а правой крестясь вместе со всеми, не сводил глаз с Лидии Александровны — не столько опасаясь, что она сейчас, прямо в церкви, из загодя припасённой скляницы хлебнёт щедрую порцию цианистого калия, сколько ища подтверждения или опровержения своей гипотезы о том, что Игорь Олегович для его "идейных" рабынь являлся духовным солнцем, помещённым в центр мироздания каждой. Однако индивидуальное в Завалишиной не проступало даже намёком; на данный момент будучи точным отражением своей хозяйки, она лишь повторяла все движения Аллы Анатольевны: крестилась вместе с нею и, прощаясь, также долго и внешне сдержанно целовала покойника.
Кладбище находилось при церкви — вернее дубковская "знать", чутко уловив перемену ветра и срочно переметнувшись в православие, на своём прежде "безбожном" кладбище в девяносто седьмом году поставила церковь.
Произнеся положенные речи, гроб с телом Игоря Олеговича опустили в могилу, кинули по горсти земли — утверждённый в изголовье крест завалили розами, образовав над могилой пёстрый цветочный холм.
Поминки устраивались не на даче покойного, а в местном закрытом клубе — с теннисным кортом, плавательным бассейном и, разумеется, превосходной кухней. Куда сразу же после похорон и направилось большинство собравшихся.
Алла Анатольевна, обещав быть через полчаса, в обществе Завалишиной Яновского и примкнувшего к ним майора завернула к себе домой.
В опустевшей гостиной, с оброненными в суете и спешке несколькими розами, Лидия Александровна поставила на столик бутылку водки и серебряный, старинной работы, поднос с бутербродами. Яновский разлил водку по рюмкам и, произнеся "царствие небесное рабу божьему Игорю", выпил стоя. Все дружно последовали его примеру. Геннадий Ильич обратил внимание, что Завалишина, прежде чем закусить, убрала с бутерброда нежный ломоть ветчины и жуёт только один хлеб. "Да, Алла Анатольевна госпожа серьёзная, — подумалось ему по этому поводу, — наказывает, похоже, отнюдь не в шутку".
После того, как выпили по второй рюмке, женщины отлучились минут на десять — вернулась вдова уже в одиночестве. Молча выпила ещё рюмку и обратилась к Брызгалову:
— Видите, Геннадий Ильич, ваши указания я выполняю чётко. Лидия Александровна сейчас очень надёжно скована. Да к тому же на такой короткой цепи, что может только лежать на правом боку, носом уткнувшись в стенку. Но вы, скажите, пожалуйста, так до сих пор считает? Сегодня — как и вчера? Что есть опасность самоубийства?
— Алла Анатольевна, не знаю. Я ведь не психиатр. Просто после гибели Васечкиной и Олудиной это само собой пришло в голову. А сегодня, по пути в Дубки, имел разговор с Пушкарёвым — не мне вам говорить, как он дрожит над своей Верой Максимовной. Так вот, вчера Фёдор Степанович, запаниковав, связался с Кандинским, и знаменитый доктор — сам удивляюсь, но так сказал Пушкарёв — будто бы одобрил моё средство профилактики. Думаю вечером созвониться с ним, и если наше медицинское светило сообщит что-то важное — сразу же перезвоню вам.
— 6 —
Собравшиеся в клубе, дожидаясь вдову, не садились за общий стол, а выпив и закусив у буфетной стойки, тихо переговаривались, образовав разрозненные группы, соединённые несколькими, не имеющими постоянной "прописки" мигрантами. Чувство общей неприкаянности усиливалось с каждой минутой, и, задержись Алла Анатольевна хотя бы немного сверх обещанного получаса, чинный порядок поминальной трапезы, даже несмотря на присутствие батюшки, мог бы нарушиться сам собой. Однако вдова не опоздала, гости уселись за стол, поминки плавно двинулись по накатанной колее.
Пропустив мимо ушей традиционные похвальные речи друзей и знакомых, Брызгалов задержал внимание на вдохновенном слове пастыря, который, отстранившись от суетного мирского, сделал упор на вечном: на том, каким хорошим христианином был новопреставившийся раб божий Игорь.
Сказав свою утешительную речь и умеренно выпив, где-то часа через полтора отец Александр покинул собравшихся. Вскоре после его ухода застолье сделалось традиционно шумным; едва ли не каждый счёл необходимым громогласно выразить соболезнование вдове Игоря Олеговича. Поминки естественным образом перетекали в обыкновенную — по любому поводу — российскую пьянку.
— Геннадий Ильич, знаю, подозреваете. Алла Анатольевна мне сказала. Сама-то она не всё поняла, конечно, но я сразу смекнул в чём дело. И почему о своих подозрениях вы рассказали ей — тоже. Так вот, — обратившийся к майору Яновский сделал небольшую паузу, обвёл взглядом застолье и продолжил более тихим голосом, — знаю. Но лучше, Геннадий Ильич, не здесь. Давайте выйдем на террасу, там нам не помешают.
Брызгалов обрадовался успеху избранной им тактики: "Ага, Андрей Игоревич, засуетился! Не дожидаясь моих вопросов, пытаешься упредить! И что же ты, интересно, "сказать имеешь"? Правду? Или попробуешь соврать? Ладно — сейчас узнаем"
Огромная, с южной солнечной стороны сплошь увитая хмелем терраса пока действительно пустовала: исход на неё нетрезвых гостей ожидался несколько позже — когда застолье дойдёт до соответствующего градуса. Дождь, удачно прервавшийся на время похорон, зарядил по новой — осенний противный частый.
"Вот и лето прошло", - обрывком чужого стихотворения мелькнуло в уме майора, но голос Яновского, усевшегося в соседнее плетёное кресло, помешал не совсем трезвому Геннадию Ильичу приятно погрустить под шорох скатывающихся по листьям капель.
— Да, Геннадий Ильич, о подозрениях: так вот — напрасно. Правильно, что подозреваете, но — зря. К убийству Игоря я, поверьте, не имею никакого отношения. Хотя, конечно, поверить трудно…
Яновский достал из кармана сигареты, зажигалку, закурил и откинулся на заскрипевшую спинку кресла. Брызгалов тоже закурил и после второй затяжки заговорил так, что его слова можно было понять и как ответ, и как просто высказанные вслух размышления:
— Андрей Игоревич — зачем? Вы же, как умный человек, понимаете, что мои голые подозрения ничего не стоят. А доказательств у меня, чего вы тоже не можете не понимать, нет никаких. Однако — подозревать обязан. И вас, и Пушкарёва, и Аллу Анатольевну, и ещё многих. А вас — более прочих. Ведь, согласитесь, ваша ссора с Игорем Олеговичем…
— Не хотел об этом говорить, Геннадий Ильич, но, чую, придётся… Сами-то раскопаете или нет — не знаю. Но копать будете. А убийца Игоря Олеговича всё это время… Нет, Геннадий Ильич, не обольщаюсь. Что вы его скоро поймаете — верю не очень-то. Но давать ему лишний шанс… да и самому быть подозреваемым. Когда мне Аллочка передала свой разговор с вами… да, что я её Аллочкой, — сам себя перебил Яновский, — вы, Геннадий Ильич, не думайте. Привычка, знаете ли, по старой дружбе… впрочем, она вам о нашем давнем недолгом увлечении уже, наверно, рассказывала? Так вот, когда мне Алла Анатольевна, позвонив, сообщила о ваших подозрениях — ну, относительно вечера понедельника — я сразу понял, что вы догадались. Ну, что попасть из Дубков в Здравницу на велосипеде можно много быстрее, чем на автомобиле. Да и пешком — тоже. Конечно, если резво бежать. А что я увлекаюсь бегом — все знают. Да, каждый вечер бегаю — ну и что?!
В этом, с нажимом сказанном "ну и что", с одинаковой силой звучали и обида, и боль, и вызов — внимательно слушающий майор не мог не отметить такой характерный оттенок, а отметив, сразу же попробовал оценить: действительно Андрей Игоревич обижен необоснованным подозрением? Играет в обиженного? Причём — хорошо играет! Или — всё вместе? Частью обижен, а частью, умело эксплуатируя обиду, играет? Зачем? Чтобы отвести подозрения — напрашивается само собой. Но только ли — это?
Однозначная оценка Брызгалову не давалась, и он, надеясь на ошибку Яновского, попробовал неожиданно изменить направление разговора:
— Андрей Игоревич, не убеждайте. Алиби на момент смерти Бутова у вас, как я понимаю, нет? С другой стороны — вы не обязаны его иметь. Это я должен найти свидетелей, которые в понедельник в районе десяти вечера видели вас в Здравнице. Вот если таковые обнаружатся, тогда — да. Тогда вам будет очень не вредно иметь даже самое завалящее алиби. А пока… давайте, Андрей Игоревич, останемся "при своих"? Я — при недоказанных (и вряд ли доказуемых) подозрениях, а вы… да при чём хотите! Хоть при убеждённости в своей совершенной святости!
