Дик Фрэнсис - Ноздря в ноздрю
Я думал, что понадобится время, чтобы статья дала реальную отдачу, но уже в четверг у нас отобедали почти сорок человек. Конечно, такого количества еще не хватало для покрытия всех расходов, но атмосфера в обеденном зале стала чуть веселее. Появилась надежда, что все быстро придет в норму. В пятницу, в связи с похоронами Луизы, мы не работали, так что только субботний вечер мог показать, сходит кризис на нет или только углубляется.
Пятница стала для Ньюмаркета днем похорон, во всяком случае, для той части городского населения, которую я знал.
Элизабет Дженнингс отпевали в расположенной неподалеку от центра католической церкви Госпожи нашей и святой Этельдреды на Эксетер-стрит, современном здании, построенном в 1970-х годах, но в традиционном стиле, с нормандскими арками и колоннами по обе стороны нефа и окном-витражом из розового стекла высоко над дверями в западной стене. Церковь была большая, спроектированная для города, немалая часть населения которого прибыла из Ирландии, этой наиболее католической из стран. Нет нужды говорить, что на похоронах жены одного из самых известных тренеров на скамьях не было свободного места, и многим пришлось стоять.
Мне удалось втиснуться с краю одной из скамей. Если бы знать заранее, что служба продлится больше часа, я, наверное, попытался бы найти более удобное место, и мы с соседом не сидели бы, теснясь, как сельди в бочке.
Нейл Дженнингс произнес трогательную речь, от которой у нас всех навернулись слезы на глазах. Держался он хорошо, говорил твердым голосом, но выглядел куда старше своих шестидесяти лет. Детей у них с Элизабет не было. То ли не получалось, то ли не хотели. Соответственно, лошадям они отдавали ту любовь, которую могли бы получить дети. И теперь, после столь внезапной и трагической гибели спутницы жизни, я опасался, что Нейл долго не протянет, как в жизни, так и в работе.
Он простоял у дверей церкви как минимум полчаса, пожимая руку всем, кто пришел на службу. Это один из тех моментов, когда слов недостаточно, чтобы выразить свою скорбь. Вот и я лишь посмотрел на него грустными глазами, как бы говоря: «Я очень сожалею о вашей утрате и прекрасно понимаю, что вы сейчас чувствуете». Он сухо кивнул, и брови чуть приподнялись, отвечая: «Спасибо, что пришел. Ты и представить себе не можешь, как теперь одиноко в доме». К счастью, я не услышал от него: «Это ты виноват в том, что я сейчас не с ней».
Я постоял и перекинулся несколькими словами с теми из скорбящих, кого знал достаточно хорошо, чтобы раскланиваться при встрече на Высокой улице. Одним из них был Джордж Кейли, один из лучших тренеров Ньюмаркета, жена которого круглогодично держала за собой столик по субботам.
— Привет, Джордж, — поздоровался я. — Печальная история, не так ли?
— Просто кошмар.
Эмма Кейли, жена Джорджа, стояла рядом с Нейлом Дженнингсом, держала его за руку, когда он прощался со всеми. Я вспомнил, что Эмма — сестра Нейла. Наблюдал, как медленно они прошли к черному лимузину, который отъехал от тротуара следом за катафалком: Элизабет отправилась в последний путь на кладбище.
Джордж стоял рядом со мной, поджав губы, качая головой. Я даже не стал удивляться тому, что на кладбище он не поехал. В городе все знали, что два великих тренера с давних пор заклятые соперники, пусть один женился на сестре другого. Внезапно Джордж повернулся ко мне.
— Ты уж извини, но после случившегося мы с Эммой не сможем прийти в твой ресторан на обед.
— Мы сегодня и не работаем. — Я решил ничего не говорить насчет временного закрытия кухни.
— Я так и думал. — Помолчал. — Лучше отмени и наш завтрашний заказ. Собственно, какое-то время нас у тебя не будет. Эмма позвонит. Хорошо?
— Конечно.
Он повернулся, чтобы уйти.
— Джордж! — позвал я. Он посмотрел на меня. — Ваше решение связано с пятничным обедом на ипподроме?
— Нет. — Голос звучал как-то неубедительно. — Я не знаю. Нас с Эммой рвало всю ночь. Слушай, я же сказал, мы тебе позвоним, договорились? — Он не стал ждать ответа и зашагал прочь. Я решил, что сейчас не самое удачное время для оправданий.
С Луизой прощались в половине третьего, в Западной часовне крематория Кембриджа.
Я заехал к Уитвортам в среду, во второй половине дня, и меня до глубины души тронули царившие в доме печаль и душевная боль. Я сильно ошибся, думая, что родители Луизы будут винить в смерти дочери ее работу. Наоборот, они говорили, что работа придала Луизе уверенности в себе и обеспечила финансовую независимость, которую девушка очень ценила.
— Но мы всегда помогли бы ей деньгами. — Отец глотал слезы. Верил, мать Луизы, так крепко держала меня за руку, словно этим могла вернуть дочь к жизни. Убитая горем, за все время моего визита она не смогла вымолвить ни слова.
«Как же это жестоко», — думал я, уходя от этих простых, милых людей, которые в мгновение ока лишились красивой, умной, веселой дочери.
Из их дома я вышел очень расстроенным, какое-то время мне пришлось посидеть в автомобиле, приходя в себя, а уж потом возвращаться в ресторан. И похороны Луизы собрали больше всего народу.
Я горжусь своей эмоциональной уравновешенностью, меня трудно довести до слез или разозлить. Однако в часовне и слезы, и злость едва не выплеснулись наружу. Я так сильно сжимал зубы, чтобы держать себя в руках, что потом у меня долго болели челюсти.
Понятное дело, две трети присутствующих составляла молодежь, школьные друзья и подруги Луизы. Я догадался, что для многих это были первые в их жизни похороны. Если горе характеризовало любовь и привязанность к усопшей, тогда Луиза занимала немалое место в сердцах пришедших на ее похороны. Если горе — цена, которую мы платим за любовь, тогда всесокрушающее горе — цена за обожание, и многие обожали Луизу. До окончания службы некоторых подруг Луизы пришлось вывести на свежий воздух, потому что они уже начинали биться в истерике. И я вернулся к своему автомобилю на стоянке у крематория совершенно вымотанным эмоционально и физически.
Но для меня день печали на этом не закончился.
Брайан и Джун Уолтерс первыми переступили порог моего вновь открывшегося ресторана. В свое время Брайан был жокеем в стипль-чезе, как и мой отец. Долгие годы их связывала крепкая дружба в жизни и жесткое соперничество на ипподроме. Думаю, поначалу Брайан пришел пообедать в «Торбу» для того, чтобы поддержать меня, сына своего погибшего друга, но он и его жена быстро стали нашими постоянными клиентами, потому что еда, которую предлагали в ресторане, безмерно им нравилась.
Закончив карьеру жокея тридцатью годами раньше, Брайан поступил на работу в «Таттерсоллс», компанию, которая проводила в Ньюмаркете знаменитые аукционные торги лошадьми. Он много работал и уверенно поднимался по служебной лестнице, став менеджером по продажам. Брайан многое сделал для процветания компании, стремясь, чтобы и по ходу аукционов, и в каждодневной работе не возникало никаких серьезных проблем. Недавно он ушел в отставку, настроившись на долгую и безмятежную жизнь обеспеченного пенсионера. Брайан решил остаться в городе, где прожил большую часть сознательной жизни и пользовался непререкаемым авторитетом. Авторитет этот был настолько высок, что «Делафилд индастрис» включила его в список почетных гостей, приглашенных на скачку «2000 гиней». Настолько высок, что он и его жена в субботу оказались совсем рядом со взорвавшейся бомбой. Так что долгая и безмятежная жизнь обеспеченного пенсионера продолжалась шесть недель и один день.
Брайан и Джун оставили четверых взрослых детей, но не общих, потому что для них этот брак был вторым. Как Джун частенько говорила мне за портвейном в обеденном зале моего ресторана, с детьми особой близости у них не было, потому что оба развода были скандальными, и дети брали сторону ее первого мужа и первой жены Брайана. Соответственно, их совместные похороны в церкви Всех Святых прошли более спокойно и без всплеска эмоций. Многие из тех, кого я видел в католической церкви на Эксетер-стрит на похоронах Элизабет Дженнингс, включая Джорджа Кейли, собрались и в англиканской церкви, чтобы попрощаться с Уолтерсами. Наверное, я поступил бестактно, задавшись вопросом, сколь многие из них провели часы, разделявшие похороны, в баре отеля «Ратленд армс», который находился аккурат на полпути между двумя церквами.
После службы я решил не присоединяться к кортежу, двинувшемуся в сторону кладбища. Вместо этого проехал пятнадцать миль, отделявшие церковь в Ньюмаркете от железнодорожной станции в Кембридже. И к тому времени, когда садился в поезд, отправлявшийся без десяти семь в Лондон, пришел к выводу, что весь день провел в тени смерти. Заказал джин с тоником и привалился к спинке сиденья купе первого класса. Я отдал долг мертвым, и пришла пора возвращаться к живым.
