Федора Кайгородова - В Москве-реке крокодилы не ловятся
— В том самом смысле! Вы к кому пришли?
— К Слепченко!
— А — а! Вот и идите к нему! Идите, идите! У него — то все в порядке! Нам нужна вот она! — она указала презрительным жестом на сжавшуюся посетительницу.
Дама смотрела вокруг потерянным взором, явно не понимая, в чем она провинилась. Она что — то лепетала в свое оправдание, но ее никто не слушал.
— Что здесь происходит? — рассердился Ромашкин. — Что она могла совершить такого, чтобы ее гнали, как зайца на охоте? — спросил возмущенный Мишка.
— Ну, не будем же мы здесь разбираться! При больных! Мы их разбудим! — громким басом заявила медсестра.
— Вы их давно разбудили, — ответил Мишка.
— Если хотите, пойдемте с нами, — сообщила медсестра, не обращая внимания на его реплику. — Пойдемте, пойдемте, посмотрите заодно, как все стараются нас обмануть.
Кортеж из пяти человек проследовал в кабинет. При этом медсестры держали под руку обессилевшую посетительницу. Далее следовал Ромашкин. А замыкала шествие, как городовой, старшая медсестра.
— Вызовите дежурного врача! — приказала она.
— Он уже здесь! — пискнула та, что шла впереди.
— Женщина! — торжественно обратилась к даме в синей юбке старшая. — Как вам не стыдно? Вы обманом положили в больницу своего родственника, а теперь увиливаете от обязанностей?
— Я никого сюда не клала, тем более обманом!
— То есть, как это не клали? А к кому же вы пришли?
— К Салазкину!
— Вот! Вот! — подняв вверх свой грозный перст, провозгласила старшая. — Именно о нем идет речь!
— Как он попал в больницу?» — негромко спросил дежурный врач у другой медсестры.
— Ему вчера стало плохо в метро, — также тихо ответила она. — Он упал на рельсы, и на него наехал поезд. Он остался цел. Мы бы его не взяли, вы же знаете? — понизила она голос. — Но дело получило огласку. «Скорую» вызвали работники метро. Старичка — то буквально вытащили с рельсов.
— Диагноз?
— Сердечная недостаточность. Недоедание и прочее, ну вы знаете, бомж типичный.
— Кем вы приходитесь Салазкину? — взял, наконец, инициативу в свои руки врач, обратившись к посетительнице.
— Я его соседка! Он не бомж, просто бедный старик, — ответила дама, почувствовав себя более уверенно от интеллигентного голоса врача. — У него нет родственников!
— Не врите! — оборвала ее старшая медсестра жестким тоном. — Я видела, что вы ему еду принесли.
— Я? — растерялась она. — Да — а, принесла!
— Вот видите! — торжествуя от выбитого признания, сказала старшая. — Разве станет соседка носить еду? Сознавайтесь, вы его жена? Или сестра?
— Да что, собственно происходит? — совершенно очумел от непонятных разборок Ромашкин. — Какая еда? Какая соседка? У нас посещения запрещены под страхом расстрела, что ли?!
— А то и происходит! — сообщила старшая медсестра. — Что этот самый Салазкин попал к нам в больницу, — она выдержала для эффектности длинную паузу, — к нам в больницу — без полиса!!! — торжественно закончила свою тираду старшая медсестра.
— Бож — же мой! — произнес Ромашкин. — Видно, я давно не был в больницах! Я думал, что эта женщина совершила убийство, и, по меньшей мере, врача.
— А вы не острите! Эт — то хуже, чем убийство!!! — провозгласила истину в последней инстанции старшая медсестра. — Лежать! Здесь! Без полиса!!! Мы, что, должны его лечить без полиса? В мои служебные обязанности входит следить за полюсами! — она так и сказала: полюса. — Бесплатно!? За наш счет!? Если нет полюса — пусть родственники платят за лечение!
Ромашкин подумал, что совсем оторвался от жизни, плавая на своем речном судне, что не понимает он, как живут простые люди, и что ему еще повезло, что у него такая простая работа, на которой не надо ловить женщин «без полюсов». И что он далек от других проблем мегаполиса.
— А вы его лечите?» — спросил Ромашкин, который все еще верил в победу здравого смысла хотя бы у остальных участников отвратительного действия.
— Нет еще! Но приходится кормить.
— Бедный старик, наверное, съел тарелку вашего личного супа и вы теперь от этого, наверное, похудеете? — он попал в точку, потому что дородность старшей медсестры и ее непомерный гнев из — за полиса наводили именно на такие мысли.
Старшая вскипела и еще больше покраснела от злости — хотя и так уже некуда было краснеть. Вообще — то Ромашкин был очень вежливым человеком. Но при виде несправедливости он мог вскипеть, как чайник, наговорить грубостей, а мужику — так и дать в морду.
— А вы вообще кто такой? — строго спросил врач.
— Я посторонний!
— Вот и идите по сторонам! — сказал врач.
— Нет! — ответил вконец рассердившийся Ромашкин. — Я теперь не уйду! Женщина, пойдемте со мной!
— Но как же? — засомневалась женщина в синей юбке, вставая со своего стула. — Они же меня не отпускают!
— Нет, не отпускаем! — завизжала старшая медсестра. — Права не имеете ее забирать! Я сейчас полицию вызову!
— Это я вызову сейчас полицию!» — ответил Ромашкин, беря перепуганную даму под руку и выводя ее за дверь.
— Спасибо! — пролепетала она.
— Я провожу вас до раздевалки, — сухо ответил Ромашкин.
Он вернулся на этаж опустошенным и на этот раз не смотрел по сторонам, чтобы снова не влипнуть в историю, которыми, как видно, кишит берег в последнее время. И на этот раз он сразу попал в нужную седьмую палату, где в самом дальнем углу большого помещения лежал Степан Слепченко. Над ним возвышалась капельница, наполовину наполненная желтым лекарством.
— Степан Иваныч! У вас полис есть?
— Конечно! — ответил тот. — Без полиса нечего и надеяться на лечение. В лучшем случае, первую помощь окажут.
— Значит, вас уже начали лечить?
— Как видите, голубчик, как видите! — усмехнулся больной. — Мне даже лучше. А почему вы этим так обеспокоены?
— Да так, — ответил Ромашкин. — Просто я давно не был в больнице.
— Как вы узнали, что я в больнице? — сказал Степан Иванович.
— Дома у вас был!
— А — а, значит, вы все поняли?
— Относительно, Степан Иванович! Относительно…
— Я не протяну долго, — сказал, помолчав, Слепченко.
Ромашкин его не перебивал.
— На бабушку нет надежды, — продолжал больной. — Володька уже почти взрослый, не пропадет. Меня беспокоит Анечка! Я просто с ума схожу, когда подумаю, что с ней будет, если меня не станет.
— Где мать девочки?
— Где? Где? — с раздражением ответил Слепченко, видно, это была его застарелая боль. — Пьет! Вся в мать пошла!
— Отца у девочки, конечно, нет?
— Может, и есть. Только мы не знаем, кто и где! Светка, возможно, тоже не знает!
— Светка? Вы сказали Светка? — спросил Ромашкин.
— Да! А что? Это моя непутевая дочь. Ты ее знаешь?
— Может быть, может быть. Был я знаком с одной чудесной девушкой по имени Светлана. Давно это было. А где она сейчас?
— Где — то в Коломне живет. Анечка с нами с рождения. Но документы на опекунство все еще не оформлены. Фактически мы на нее прав не имеем. Пока я жив, дочь на порог не ступит, боится меня. Я ее ни словом не попрекнул, когда родила. Но потом Светка начала пить, вещи из дома выносить. Я ее и выгнал.
На следующий день Ромашкин заступил на смену. А, вернувшись через неделю, узнал, что Степан Иванович умер в ту же ночь.
Увлекшись воспоминаниями, Мишка не заметил, как затихли песни. Он уже засыпал, но все еще видел сквозь иллюминатор золотые отблески костра, горевшего на палубе.
Мое расследование
Хронически невысыпающийся кок по фамилии Иванец с отвращением наблюдал за надоевшей ему до смерти мизансценой. Да и то сказать, смотреть было не на что.
По разным углам кают — компании, пропахшей рыбой и хмурым утром, сидели несколько матросов, пытаясь изобразить удовольствие от завтрака. Перед ними дымились тарелки с наваристой ухой, но они вяло стучали ложками, не глядя по сторонам, как будто видеть друг друга не могли последние несколько лет.
Кок долго служил на кораблях, и хорошо знал, что хуже всех приходится тем, кто заступает утром на вахту после позднего праздника. Раннюю вахту он уже проводил, а новая партия невыспавшейся салажни была ему противна, как и прежняя. Ему самому хотелось все бросить и завалиться спать, потому что для кока самое трудное время суток — утро. Вахтовики могут хоть выспаться на следующий день. Кок же — никогда! И вообще Иванцу все надоело: и этот унылый корабль, и эта, не приносящая прибыли, работа, и эти тупые лица. Он решил, что уйдет с плавкрана, как только представится возможность и постарается никогда больше не встречаться с этими людьми. «Опять не выспались? — с раздражением думал Иванец. — А кто им виноват? Вчера песни полночи орали. Нет, чтобы лечь спать, как это сделал он, благоразумный человек по имени Иван Иванович Иванец!»
