Адам Данн - Реки золота
В ушах у Сантьяго стоял легкий звон, в запястьях бился пульс. Мысленно он видел зарю, поднимающуюся над заснеженными вершинами, слышал протяжные трубные звуки рогов, призывающие к войне. В эту минуту он последовал бы за Маккьютченом в ад. Или в Восточный Нью-Йорк.
Но это было до того, как он встретился с Мором.
«Затхлость» — первое слово, пришедшее Сантьяго на ум перед тем, как он сел в машину. В этом не было ничего нового. Дурно пахнущая еда из пищевых суррогатов, застоявшийся кофе, нагретый солнцем винил, дряхлое радио и сканнер. Спертый воздух от старого алюминия, пластика, потертого кожзаменителя на рулевом колесе. Запах пота и несвежего дыхания — последствие бессчетных усилий задержанных, старавшихся избежать тюрьмы. Тяжелый дух метро от одежды безобидного, слегка неопрятного белого мужчины в черной полевой куртке и клетчатой кепке разносчика газет, сидящего на переднем пассажирском сиденье.
Этот человек, новый партнер Сантьяго, назначенный самим Маккьютченом, не оторвался от чтения скрепленной скобками распечатки, когда Сантьяго (в полном уличном снаряжении, в куртке с капюшоном и жилете, фуражке и высоких ботинках) втиснулся за руль. Не оторвался, когда Сантьяго представился. Не оторвался даже тогда, когда Сантьяго излагал правило номер один: где бы они ни были и чем бы ни занимались, если поступит звонок, что родители Сантьяго находятся в явной опасности, они бросают все и едут прямо к ним, с мигалками, сиреной и поддержкой. И Сантьяго сделает то же самое для семьи партнера, если он попросит об этом. Разумеется, это было совершенно противозаконно.
Ответа не последовало.
— Эй, cabrón, я к тебе обращаюсь! — рявкнул Сантьяго, повернувшись так, что его широкие плечи заслонили свет гаражных фонарей, проникавший сквозь боковое окошко с водительский стороны.
Это привлекло внимание незнакомца; он поднял и повернул голову, и тут Сантьяго впервые увидел то, что всегда будет мысленно называть Рыбьей мордой.
Несколько ветвей, сучьев и прутиков фамильного древа Сантьяго находились в Южной Флориде, и он с детства ездил в гости к многочисленным дядюшкам и двоюродным братьям, почти все они были морскими рыбаками. У Сантьяго сохранились самые приятные воспоминания о том, как он сидел на месте удильщика на корме старой, ветхой лодки какого-нибудь родственника, рядом с холодильником, полным бутылок вина «Президенте», ловил тарпона и марлина. Он всегда замечал, что, глядя в глаза вытащенной из глубины добыче, бывал несколько ошеломлен и обеспокоен совершенно нездешним, чуждым взором рыбы. Взгляд в рыбьи глаза был взглядом через бездну эволюции; Сантьяго не ощущал близости, сродства, как при встрече с людьми, скотиной или домашними животными. Рыба представляла собой нечто иное, нечто более древнее, нечто инородное.
Глядя в глаза человеку, которого Маккьютчен назвал Эверетт Мор, Сантьяго ощутил ту же нездешность, то же отсутствие тепла млекопитающих, тот же разрыв между видами. Этот чертов Мор не производил впечатления человека. Сантьяго не понимал, на кого смотрит, и впервые за долгое время ощутил нечто похожее на страх. Он никому не признался бы в этом.
Они долго в упор разглядывали друг друга. В конце концов Сантьяго решил сделать первый шаг.
— Что читаешь?
Мор мигнул, перевернул верхнюю страницу распечатки и поднял ее в четырех дюймах от лица Сантьяго. Она совершенно не дрожала. Сантьяго прочел: «Картография антигена: от вектора до вакцины». Авторами этой работы были А. Н. Чакрамурти, Чуасирипорн Дуанг-прафа и Ло Дингзианг — у всех после фамилий имелись разные аббревиатуры и название университета, о котором Сантьяго ни разу не слышал. Он подумал, что это не то чтиво, над которым полицейские в штатском сидят между задержаниями.
Может быть, у Мора тоже есть вторая работа.
Сантьяго понял, что его отвращает от Мора — в частности, то, что он практически не мигает. И от него как будто совершенно не исходит тепла. У Сантьяго такое противостояние вызывало какие-то заметные реакции: учащенный пульс, раздувающиеся ноздри, испарину — признаки готового к бою тела. У Мора не имелось ничего подобного. Если ему было неудобно сидеть вполоборота на переднем сиденье «форда», лицом к раздраженному полицейскому вдвое больше его, он совершенно не выказывал этого. Сантьяго подумал: «Смог бы Мор бесконечно сохранять эту позу?» И решил, что смог бы. Глаза защипало, и он замигал, мысленно отгоняя образы гробов и призрачных белых людей, повешенных за ноги.
Сантьяго решил, что лучше всего начать какой-то разговор.
— Капитан сказал тебе, как меня зовут?
При этом вопросе Рыбья морда отвернулась — Мор снова принялся читать распечатку. «Как будто меня здесь нет», — подумал Сантьяго.
— Вижу, ты не особенно разговорчив.
Молчание.
— Если умеешь говорить, скажи что-нибудь, — предложил Сантьяго менее раздраженным тоном. С его стороны это была просьба.
— Противная машина, — пробулькал Мор. Сантьяго с трудом разобрал слова из-за мокроты. Голос Мора — то, что от него осталось, — звучал так, словно исходил из забившегося грязью водостока. Казалось, он за несколько лет не произнес ни слова или в горло у него вросла какая-то косточка. Но он заговорил — это было уже кое-что.
— Только заметил?
Сантьяго повернулся лицом вперед, взял левой рукой тугой руль, правой повернул ключ зажигания, и старый мотор чудом заработал.
То первое совместное патрулирование они провели молча. Семь часов, четверо задержанных, и ни единого слова. Задержания проходили в таком порядке: водитель почтовой машины, которому в районе Флэтирон делал минет мужчина в женской одежде; охотник за дамскими сумочками у церкви в районе Мюррей-Хилл, до того пьяный, что не мог бежать по прямой линии; два футболиста-студента у таверны на Третьей авеню, так напившиеся пива, что били мимо цели; одурманенный пако бродяга, терроризировавший клиентов уличного кафе на Мэдисон-авеню бутылкой с отбитым дном, — он вышагивал между столиками и орал, что ему совершенно на все наплевать. Сантьяго предоставил Мору забрать его, чтобы посмотреть, как он это сделает. То было впечатляющее зрелище, правда, короткое. Не выказывая скованности от долгого сидения, Мор плавно, беззвучно выскользнул из машины. Наркоман не видел, как он подходил, не слышал, как Мор представился полицейским и приказал бросить оружие и положить руки на голову, потому что Мор не говорил этого, как того требует закон. Он просто появился в слепом пятне у правого плеча бродяги и сделал что-то, так быстро, что Сантьяго не разглядел. Наркоман издал громкий каркающий звук, уронил бутылку в канаву и схватился за горло, ноги его подогнулись. Мор надел на него наручники, притащил за шиворот и бросил на заднее сиденье меньше чем за десять секунд, не обращая внимания на посетителей кафе, до того перепуганных, что даже не засняли это событие на свои телефоны. Сантьяго проверил, примкнул ли Мор наручники задержанного к одному из стальных колец на армированной перегородке между передним и задним сиденьями. Покончив с этим, Мор снова сел на свое место и углубился в распечатку. Сантьяго заметил, что он повернул защитный козырек по диагонали, надежно закрывшись от любителей-видеографов, пытавшихся снимать своими телефонами. Полицейские на месте событий, в Нью-Йорке!
Это было очень медленное патрулирование, учитывая положение вещей в городе. Хорошая ночь, чтобы новичок приобщился к делу. Только Мор не был новичком, Сантьяго в глубине души понимал это. Когда смена кончилась, Сантьяго повернулся к нему, чтобы спросить, из какого подразделения он перевелся, но Мор уже захлопнул за собой дверцу. За все время патрулирования он не сказал ни единого слова. Ничего не ел и не пил, не ходил в туалет. Что еще более странно, не спросил, сколько очков принесут им эти задержания. Все переводившиеся в ОАБ спрашивали об этом заранее.
«Ну и хорошо, — подумал Сантьяго впоследствии, — если в толпе, наблюдавшей за дебютом Мора в ОАБ, были отдыхавшие юристы, они на него донесли». Мор нарушил с полдюжины процедурных правил. В этом нарушении не было ничего нового — работа в ОАБ грубая, грязная, отсюда и приманка в виде очков для новеньких, которые без этого несли бы приятную службу, выезжая на патрулирование в форме, или шли в дорожную полицию. Но Мор выделялся. Он действовал с беспощадным мастерством и вопиющим пренебрежением к правам личности. Сантьяго обдумал это во время их молчаливого патрулирования и решил, что пока образ действий Мора не угрожает его собственной карьере, он не будет противиться. Что бы ни случилось, Сантьяго почти не сомневался, что Маккьютчен его прикроет. В конце концов, капитан сам назначил ему этого эксцентричного партнера; если БВД[25] начнет расследование, кое-что определенно раскроется.
