Оксана Александрова - Университетский детектив
— Том, ну почему она — такая? — Александра, опечалившись, склонила голову, подперев ее рукой.
— Да если честно — не такая уж она и "такая", — призналась Тома. — Просто самая обычная пожилая домохозяйка, которая с мужем развелась давно, работать не работает, а сил до сих пор — хоть отбавляй. Что ей еще делать? Не только ведь сериалы смотреть. Вот она и направляет свою энергию на препирательства и конфликты. О-о, тут она мастер! В плетении сетей интриг ей позавидует любой паук! Если за день она хотя бы раз не досадит мне — считай, день прошел зря.
— Хорошо, — Александра стряхнула печаль и даже голову обратно вверх подняла, — раз ты — такая умная и все это понимаешь, тогда почему ничего не предпринимаешь?
— Знаешь, она — отличный манипулятор. Перед тем, как навязать очередное нововведение, она сначала долго жалуется мне на жизнь, — Тома вздохнула.
Но по мере того, как она все больше высвобождалась от наболевшего, ей становилось легче. Теперь Тома уже восстановилась до такой степени, что была способна заняться своей внешностью. Распахнув шкаф с вещами, которые так и не удосужилась при переезде из общаги перевезти на свою квартиру, она принялась подыскивать себе наряд.
— То она — бедная разведенная женщина, — продолжала Тома, — то у нее одна болезнь за другой, то сын ее забыл, то невестка — не невестка, а граф Дракула какой-то. То подруги обижают, то государство… Как ты думаешь, что мне одеть к этой кофточке?
— "Если хочешь — ты можешь взять жилет у меня", — не без двусмысленного намека вспомнив Майка Науменко, предложила Александра.
7 глава
Начнем с того, что на первом курсе, когда студенты изучали древнегреческую философию, Алексею придумали кличку Сфайрос.
Откуда взялось такое странное, чужеродное для русского уха слово? Дело в том, что, слушая лекции, студенты уяснили, что Сфайрос — это, во-первых, некий Абсолют, Исчерпывающее Начало и Конец Всего, а, во-вторых, этот Абсолют имеет совершенную — круглую форму. Вот за эту форму полненького Алексея и прозвали Сфайросом, а вовсе не за то, что он был абсолютным и исчерпывающим.
Учась на философском факультете, Алексей рос как личность; его интересы постепенно уточнялись и оттачивались. На третьем курсе он попал в кампанию хиппующих нарков и окончательно убедился в том, что его жизненное кредо — "вольный философ и крутой рокер". Вращаясь среди наркоманов, он повзрослел, похудел и оциничел. Как-то сама собой исчезла кличка Сфайрос; новую он себе придумал сам. Алексисом звали нетривиального рок-музыканта Корнера, создавшего группу "Blues Incorporated". В шумные шестидесятые группа была своего рода Меккой для начинающих музыкантов. Паломничество к Корнеру совершили многие из тех, кто хотел научиться лабать ритм-н-блюз, в том числе, Билли Джонс, Эрик Клэптон и даже Мик Джаггер.
"Алексис" как производная от «Алексея» его вполне устраивала: он любил рок, считал себя нетривиальным и хотел поклонения. Кличка приклеилась к нему крепко и надолго. Кстати, в их кампании все называли друг друга Питерами, Никами, Майками и Бобами. От такого обилия англизированных имен в условиях российской глубинки общение приобретало слегка ненатуральный характер, но они этого не замечали. Был среди них даже один Франк, придумать русский эквивалент имени которого общажные «информаторы» затруднялись.
Селились друзья из тусовки Алексиса, в основном, в общаге. В их комнатах царил дух коммуны, секса, наркотиков и — далее по тексту — рок-н-ролла. Ночевали в этих комнатах все, кому не лень, и хозяева сами уже не знали, кто — гость приходящий и уходящий, а кто прописан тут изначально. Вещей в их комнатах был самый минимум: "Звон гитары и немного слов — это все, что есть у нас", — с оглядкой на «Крематорий», говорили они про себя. При этом, впрочем, умалчивали о коробках со шприцами и пачечках с кокаином. Были также в этой кампании люди, которые жили в собственных квартирах, а в общагу приходили лишь развлечения ради. Алексис как раз принадлежал к их числу.
По свидетельству «информаторов», хиппующая кампания обожала обстебывать и прикалывать тупых обывателей. А тупыми обывателями они считали всех, кроме себя.
Александра откровенно трусила. Хоть она и проучилась четыре года на философском факультете и знала многих людей с нетривиальным мышлением, сталкиваться вплотную с тусовкой крутых циничных рокеров-наркоманов ей еще не доводилось. Люди, с которыми она общалась до сих пор, хоть и любили музыку, но были интеллигентны и наркотиков не употребляли (по крайней мере, систематически). Поэтому она ужасно переживала, поднимаясь по общажной лестнице, направляясь на встречу с подозреваемым Алексисом (адрес его собственной квартиры «информаторы» не знали, а вот комнаты его друзей знали в общаге все). Как же общаться с этой тусовкой? Как вызвать доверие этого Алексея-Сфайроса-Алексиса? Помнится, когда они сидели в запертой аудитории при «осаде» Фрол Фролыча, у нее возникло смутное подозрение, что парень в сером костюме с трудом сдерживается, буквально заставляя себя вести прилично. А оказывается, это нужно было ему для того, чтобы не выделяться, чтобы никто не заметил подмены Сергея Тоцкого на Алексея Карбачева.
Однако же, делать было нечего. Если бы они пошли на встречу вдвоем с Томой, это могло бы вызвать больше проблем и, пожалуй, выглядело бы неадекватно. Поэтому общаться с пугающей кампанией ей предстояло одной.
Помявшись в нерешительности под дверью, за которой находилось царство "крутых рокеров и вольных философов", Александра вспомнила просящие глаза Эли и, набравшись решимости, постучала в комнату. Дверь распахнулась.
Войдя внутрь, она поняла, что волновалась не зря. Пожалуй, даже мало еще волновалась. Кампания, находившаяся в комнате, превзошла все ее ожидания.
Тут были полувыстреженные женские черепа и скудные мужские хвостики из немытых волосенок, заплывшие глаза и синяки на венах, дырки на джинсах и экстравагантные вырезы на майках. На трех кроватях и четырех стульях, за столом и просто на полу сидели, лежали, обнимались и вели заумные беседы. На столе стояли грязные стаканы и валялись сигареты. На стене висела коллекция ножей; под ней, на тумбочке, нелепым противоречием стояла банка с цветами. В комнате висела плотная завеса из сигаретного дыма, алкогольных паров и еще какого-то сладковато-приторного запаха. Из магнитофонных колонок неслось нечто, которое Александра, ранее гордившаяся своим знанием западной рок-музыки, идентифицировать не могла.
От всего увиденного и услышанного следовательница почувствовала, что пол под ней закачался, а колени начали подрагивать от страха.
На ее приход внимания никто не обратил. Все продолжали заниматься своими непонятными делами. Только один из присутствующих, сидевший на полу возле двери, а потому уткнувшийся носом в Александрины колени, когда она вошла, спросил в пространство:
— Откуда это люди приходят? Но "я рад — в этом городе есть еще кто-то живой!"
В ответ из-за сигаретного марева послышался смех, больше всего напоминающий ржание ленивой кобылы, подгоняемой нетерпеливым ямщиком.
Александра сглотнула и обратилась неведомо к кому:
— Мне нужен Алексей Карбачев.
— Батюшки, — раздалось откуда-то из-за стола, — какую рептилию на свет вытащили!
— Алексей умер, да здравствует Алексис! — откликнулся другой голос.
Александра почувствовала, что пол под ней уже не просто качается, а странным образом уходит из-под ног.
— Ну, Алексис, — проблеяла она, дрожа от страха и неловкости и чувствуя, что во рту вместо языка ворочается уставшая от трудовой деятельности половая тряпка.
— Что за герла? — осведомился сидящий около двери, обозревая ее колени.
— "Она безымянна, ведь имя есть лишь у ее берегов", — произнес знакомый голос.
Александра подняла глаза и увидела того самого любителя Гребенщикова, «Крематория», Ильфа и Петрова, первоначально — Сергея Тоцкого, а ныне — Алексея Карбачева, или Алексиса. Он лежал на полу, примостившись между батареей и магнитофоном, и делал вид, что читает "Всеобщую психопатологию" Ясперса. Александра уставилась на него немигающим взглядом нежно-трепетного кролика, стоящего на вытяжку перед удавом. Судя по промелькнувшей довольной улыбке, такая реакция понравилась Алексису. А тут, к тому же, возлежащий неподалеку парень в кожаной жилетке и кожаных же брюках засмеялся и, ткнув Алексиса пальцем в бок, выкрикнул:
— Ты гляди, как герла на тебя уставилась! Ой, заморочил, видать, голову! И где только успел отхватить столь ценный экспонат?
Алексис осклабился. За столом заржали. Откуда-то с подоконника донеслось радостное похрюкивание.
— Мне… это… — произнесла, наконец, Александра, чувствуя невыносимый звон в ушах и барабанную дробь в левой стороне грудной клетки, — ну, нужно с тобой поговорить…
