Нина Васина - Правило крысолова
– Ты мне веришь?
– Конечно, верю.
– Тогда не задавай идиотских вопросов и делай все, что скажу.
Двое молодых мужчин в строгих черных костюмах и еще двое в спецодежде погрузили в автобус два гроба. Один на другой.
– Женщина должна быть сверху, – приказала бабушка, и я видела, как один из мужчин закатил глаза, сдерживая улыбку.
Те, которые в костюмах, поехали с нами в салоне автобуса, придерживая гробы. На меня нашел какой-то ступор, происходящее воспринималось как кино – отстраненно, с болезненным вниманием, но почти без эмоций. В автобусе я все время смотрела на руки мужчин в трикотажных перчатках. У переезда шофер закурил в ожидании, когда поднимут шлагбаум, и через рельсы переехал так осторожно, что заработал похвалу – благодарственный кивок бабушки.
Осмотрев вход в подвал, молодые люди переговорили друг с другом и заявили, что спуск по такой лестнице, как и подъем, договором не предусмотрен. И где вообще родственники мужского пола для помощи? Бабушка сразу выдала им спускоподъемные деньги из кошелька и позвала на помощь соседа, живущего через дом. Четвертым пошел шофер.
Когда гробы были перенесены в подвал и расставлены на стульях, бабушка напомнила сопровождающим агентам похоронного бюро, что их время оплачено до десяти утра следующего дня, и пригласила молодых людей и шофера в гостиную. Дедушка Пит как раз заканчивал сервировку стола. Приунывшие было работники ритуальных услуг при виде множества блюд и бутылок на столе оживились и даже сняли свои черные пиджаки и перчатки, вымыли руки и помогли Питу открыть бутылки, и пригласили поужинать нас с бабушкой.
– Спасибо, у нас дела, – строго заявила она и повела меня за руку в подвал.
Мы открыли первый гроб. Надели перчатки.
– Латов, – кивнула бабушка. – Бери за простыню, понесли на стол. Ну что с тобой? А, забыла. Я вот тут приготовила тебе респиратор.
– Нет. Это не из-за запаха, – отказалась я.
– Конечно, не из-за запаха. Ты должна различать запахи не как хорошие и плохие, а как несущие определенную информацию. Ты из-за пятен на простыне?
Я кивнула.
– Ничего, детка. Несем. Вот так. Молодец. Я приподниму, а ты вытащи простыню.
Как ни странно, но я совершенно спокойно рассмотрела швы после вскрытия на теле, и место отсечения головы, и обрубки рук.
– С мужчиной мы справимся быстро. Я все приготовила. – Бабушка поставила на стол рядом с телом небольшой медный таз с водой. – Смотри, что я делаю, и запоминай. Начинаем обмывать с ног. Ногам было тяжело носить. Теперь руки. Рукам было тяжело держать.
Медленными движениями, обмакивая губку в таз, бабушка проводит сначала по ступням, потом по щиколоткам и выше, моет запястья и руку до плеча.
– Теперь грудь. Груди было тяжело дышать. Теперь живот. Животу было тяжело строить. Теперь чресла. Чреслам было легко и приятно, но и они устали. Пусть все отдохнут. Теперь я поверну, а ты помоги положить его спиной вверх. Спина. Спине было тяжело прятать крылья. Ягодицы. Устали сидеть. Переворачиваем. Промокаем. Принеси одежду.
Бабушка натягивает трусы, я помогаю, приподнимая ноги трупа. Мы переворачиваем тело Латова и надеваем майку, рубашку, пиджак. Кладем его. Бабушка занимается застегиванием пуговиц, я натягиваю носки и вожусь с кожаными туфлями.
– Он пахнет, – зачем-то говорю я.
– Ты молодец, – кивает бабушка. – Ты хорошо держишься и все делаешь правильно. Я застегну брюки, а ты уложи в гроб сначала подкладку, потом простыню, потом накидку расправь, чтобы свисала равномерно и ни одна складка не мешала лежать спине.
– Галстук, – говорю я тихо, заметив, что на вешалке с одеждой Латова он один и остался.
– Повяжем позже. Бери за ноги, перенесем.
– Не хочешь позвать работников ритуальных услуг?
– Нет. Обойдемся. Своя ноша.
Тяжело дыша, мы тащим Латова к гробу.
Бабушка показывает, что тело надо подвинуть, чтобы осталось место для головы. Она складывает руки Латова на животе. Руки падают. Тогда она связывает концы рукавов пиджака лентой.
– Ну вот и ладно, вот и хорошо, – снимает перчатки и бросает их на пол. – Я посижу, а ты вымой стол перед Ханной.
Соединяю шланг с носиком крана у ванны и лью воду на металлическую поверхность стола.
– Холодную!
Я киваю и смотрю, как вода стекает со стола в сток, по стоку в углубление в цементном полу и скручивается воронкой у дырочки с сеткой.
– Уходи, вода, – говорю я неожиданно для себя, – к мертвой воде.
Бабушка улыбается легко – уголком рта.
– А знаешь, как дальше? Уходи, вода, к мертвой воде. Уходи под землю, не теки везде. Там твоя река, там твоя лодочка. Тебе ее качать, а мне новый день встречать.
– …а мне новый день встречать…
Бабушка встает, подходит и гладит меня по голове, тыльной стороной ладони проводит по щеке.
Обмыв Ханну, мы ее одеваем и некоторое время молча стоим у стола. Вечернее черное платье до щиколоток обрисовывает складками тонкой ткани длинные породистые ноги. Короткая накидка из белой норки делает тело без головы непропорционально широким вверху.
– Понесли? Туфли наденем, когда уложим.
Туфли велики.
– Почему ты выбрала эти? – спрашиваю я у бабушки.
– Все пересмотрела. У нее в квартире были только на высоких каблуках и ботинки. Пришлось купить лодочки на низком каблуке. Там на высоких не очень ей удобно будет. С Ханной еще не закончено. Я пошла. Принесу недостающее, тогда и скажем напутствие.
– Пойти с тобой?
– Нет. Помой стол. И скажи про мертвую воду. Я скоро.
Я остаюсь одна в оглушающей тишине. В подвале нет ходиков, которые бы напоминали о движении времени, не капает из крана вода, два тела рядом со мной неподвижны и совершенно бесшумны. Когда на лестнице послышались шаги, мне показалось, что тишина разрывается этими шагами, как плотная бумага вечности, в которую я почти упаковалась, застыв и перестав дышать.
Спускается бабушка с двумя пакетами в руках. Мы подходим к столу и стоим некоторое время молча, собираясь с силами. Выкладываем содержимое первого пакета. Темные волосы Ханны покрыты изморозью, я смотрю, смотрю и никак не могу отвести глаз от инея на еле заметной полоске усиков у мертвых замерзших губ.
Бабушка берет голову двумя руками, медленно приближает к себе и целует в лоб. Также торжественно держа ее на весу, она идет к гробу. В этот момент больше всего на свете мне захотелось допить то, что осталось в бутылке, которую отобрала фермерша.
Я натягиваю перчатки и беру две кисти. Пальцы растопырены и напряжены. На одном безымянном сломан ноготь. Уложив кисти к обрубкам рук, я придаю им законченность, теперь тонкие запястья в белом мехе не кажутся сиротливыми, хотя судорожно растопыренные пальцы застыли в беспокойстве внезапной смерти.
Когда все закончено, пакеты отправлены в топку, галстук на груди Латова расправлен, бабушка показывает жестом, чтобы я стала по ту сторону гроба Ханны. Она протягивает руки, я – неуверенно – свои, мы сначала касаемся друг друга пальцами, потом ладонями, потом крепко-накрепко переплетаем пальцы над мертвым телом. Сквозь вдруг накатившие слезы фигура бабушки расплывается и пол уходит из-под ног. Я моргаю, сгоняя слезы, и смотрю вниз. Стою. Смотрю на бабушку. Она закрыла глаза и чуть улыбается.
– Тебе покажется, – голос ее такой тихий, что мне боязно дышать, – что ты стала невесомой. Тебе покажется, что небо совсем рядом. Это награда за наше терпение и проводы умершей. Ханна отдает нам свою энергию, бедная девочка, я думала, она уже совсем пустая, а она ждала нас. Ждала, когда мы поможем. Ханна, уходи.
– Уходи, – повторяю я.
– Быстрей уйдешь, быстрей себя найдешь, быстрей вернешься. – Бабушка дергает свои пальцы, освобождая. Я, преодолевая судорогу, с трудом расцепляю свои.
Утерев слезы, касаюсь мокрой рукой левой замерзшей руки Ханны. Бабушка плюет на ладонь и вытирает ее о правую замерзшую руку Ханны. Наткнувшись на мой обалдевший взгляд, качает головой:
– Что смотришь? Ты только что сделала то же самое.
– Я?
– Да. Ты оставила ей немного своих слез. Я не собираюсь плакать. Скажу тебе по секрету, мне уже давно кажется, что я не умею плакать. Поэтому я оставила ей немного слюны. Чтобы она узнала нас, когда вернется, и не сделала ничего плохого, если придет в этот мир волчицей, тигром или змеей.
– А… На тело Латова не нужно плюнуть?
– Нет. Мужчины не имеют вечной памяти. Она им не нужна, они не продолжатели рода.
– Теперь что? – оглядываюсь я на беспамятное тело Латова.
– Закрываем накидки.
Поднимая с двух сторон концы тонкой ткани, раскладываем кружева, тщательно закрывая голову и тело.
– У Ханны руки остались лежать вдоль тела, – замечаю я, когда мы идем к гробу Латова.
– Это правильно. Они ей понадобятся.
Я устала до сковавшего меня оцепенения полного равнодушия. Укрываем Латова. Бабушка гасит свет и зажигает свечи. Три, четыре, пять… восемь… двенадцать, двадцать пять свечей. Мы садимся в ногах мертвых на табуретках.
