Екатерина Гринева - Сердцеед, или Тысяча и одно наслаждение
И тут я расхохоталась. Уж очень это было похоже не то на сон, не то на рождественскую сказку со счастливым концом: добрый Санта-Клаус возится на кухне и готовит мне оладьи.
– Что смех? – из-под очков блеснул озорной взгляд. – Вы бы, Рита, оделись. Я не против. Но… не кухня.
Тут я сообразила, что побежала на кухню в чем мать родила, не удосужившись даже прикрыться простыней или полотенцем.
– Прости!
– За что? Такое красив вид.
Я смутилась, быстро направилась в комнату и, надев халат, вернулась в кухню.
Аппетитная горка оладий с ананасами высилась на столе.
Я села на табурет и облизнулась.
– М-м… – мое вчерашнее плохое настроение куда-то улетучилось: за окном был яркий солнечный день, и на кухне тоже было светло. Воздух был светло-прозрачным, и на сковородке весело потрескивали оладьи.
– Любишь готовить?
– Йес. Очень. Я своему сыну все время завтраки раньше готовил. А он все время говорил: еще…
Эрнст опустил голову и снял сковородку с плиты.
– Все, надеюсь, нам хватит?
– Хватит. И еще останется.
– Съедите завтра.
Мы быстро расправились с завтраком, и Эрнст Кляйнц вопросительно посмотрел на меня.
– Какая программа? Что делать? Гуд день.
Я задумалась.
– Предлагаю погулять на ВАДНХ, – сказал он.
– ВДНХ, – поправила я его.
Вылезать из дома не очень хотелось, но почему бы и не погулять? Тем более, день классный – солнце вовсю сверкает, старается, как первоклассник, который отправляется на свой первый урок и без конца чистит одежду, проверяет тетради и оттачивает карандаши.
– Идея неплохая, – потянулась я.
– Тогда… – он посмотрел на часы. – Пятнадцать минуту на сборы.
– Я даже накраситься не успею.
– Во-первых, успеешь. А во-вторых, ты очень, очень красива и так.
На ВДНХ мы поехали на моей машине. «Форд» Эрнста долго не заводился, и мы решили не рисковать.
На территории ВДНХ народу было не очень много – автобус звонко скрипел колесами, накручивая круги по территории, но мы, не сговариваясь, решили отказаться от него и пройтись пешком. Все было занесено снегом – пушистым, щедрым, набухшим от влаги.
Деревья кутались в снег, и только кончики ветвей и стволы чернели еще издалека. Я неожиданно захотела мороженое. Эрнст купил два, и я с удовольствием лизнула холодно-сладкий пломбир.
– В детстве я любила одновременно лизать снег и мороженое. Они мне казались одинаково вкусными.
Эрнст сдвинул брови – он не очень меня понял, и мне пришлось повторить фразу.
– А… снег! У него свой вкус. Я тоже любил маленький есть снег. Даже горло болеть. – И он дотронулся до горла. – У каждого снега свой вкус.
– Как это?
Мы шли по дорожке, и на снегу отпечатывались наши серые следы.
– Если снег около кафе – он пахнет булочками с маслом или какао. В лесу снег пахнет водой и сосной. Еще корой. Горько так. На балконах снег почему-то кисловатый. Я пробовал, – виновато улыбнулся он.
Я чокнулась, я определенно чокнулась, повторяла я про себя. У подруги пропал муж. Его любовницу убили. В меня стреляли. За мной кто-то следит. Я не знаю, в чем я замешана, но явно в чем-то страшном и опасном. Но мне так по-глупому, так по-дурацки весело, что я даже не могу найти этому никакого рационального объяснения. И Эрнст – как мой старый знакомый. Мы знали друг друга давным-давно. Мы вместе ходили в школу; он давал мне списывать математику и физику, а я ему – русский и литературу; мы вместе катались на одном катке во дворе – он гонял с шайбой, а я выделывала на коньках сложные пируэты, вернее, пыталась делать, но у меня ничего не получалось, и я все время шлепалась. А он иногда подъезжал и помогал встать. А весной мы ходили кататься на лодке в лесу и ели мою любимую черемуху, от которой вяжет рот, а язык становится черным. И еще ходили в кино тайком от родителей и смотрели американские боевики.
Он рассказывал мне, что влюблен в мою соседку по парте, а я жаловалась ему на Кольку Денисова, первого красавца нашего класса. Мы знаем друг друга сто лет, потом расстались по глупой случайности, а теперь опять встретились.
– Ты катался на коньках?
– Да. И я очень люблю лыжи. С гор. У нас в Швейцарии все любят лыжи. Ветер, страх, спид. Скоро…
– Скорость.
– О’кей. А ты?
– Что я?
– Любишь лыжи?
– Люблю, но давно не каталась.
– Почему?
– Нет времени. – Я стряхнула снег, налипший на рукав куртки.
– Время есть всегда. Нет желания, – серьезно сказал он и остановился.
Я тоже непонятно почему остановилась.
– Наверное, ты прав. Но что делать… У меня и лыж-то нет. Школьные я давным-давно выбросила.
– Надо купить новые.
– Надо.
– Приезжай ко мне в Швейцарию. Покатаемся на лыжах. Я тебя научу.
Мы по-прежнему стояли напротив друг друга.
Я запрокинула голову. Солнце уже не резало глаза, а светило мягким рассеянным светом. Сумерки наступали зимой рано, и уже через час-полтора все будет накрыто непроницаемой серой пеленой.
– Может быть.
– Это не ответ.
Он коснулся моей руки и притянул меня к себе.
– Ой, Эрнст, не надо! Давай просто… дружить. Ты – хороший друг.
В его глазах мелькнуло что-то похожее не то на усмешку, не то на растерянность. Я потянула его за рукав. Мне не хотелось портить эту минуту, ссориться, выяснять отношения. Быстрыми шагами я пошла вперед и, наклонившись к аккуратному холмику под деревом, слепила снежок. Через минуту он просвистел над ухом господина Кляйнца.
– Ну… – выдохнул он.
Стрелком он был метким, и скоро я стала удобной мишенью для его точных прицелов. Я хохотала как сумасшедшая и летала между деревьев, стараясь увернуться от крупных снежков, которые Эрнст лепил быстро и споро так же, как пек оладьи.
Стемнело моментально: еще пару минут назад все было видно, и уже только четкие силуэты занесенных снегом деревьев белели в наступившей темноте.
Снежок попал мне в лоб, и я расхохоталась. Подмораживало, и мои руки уже холодели от снега, и перчатки не спасали от окоченения.
Эрнст быстро подошел ко мне.
– Больно? – спросил он.
– Ничуть! – я потерла ушибленное место.
И тут он неожиданно поцеловал меня в лоб – наклонившись надо мной черной тучей. Губы были нежными, мягкими. Я смутилась.
– Я хочу есть.
– Голод?
– Еще какой!
– Тогда пошли в ресторан. Самый лучший. Где тут ресторан?
– Не знаю. Наверное, есть.
Мы пошли вперед: перед нами темнело кафе, стилизованное под деревянную избу.
– Пойдем туда, – предложила я.
– Ты уверена, что это «самый лучший ресторан»?
– Уверена. Я голодная. А оттуда идет изумительный запах шашлыков. Чувствуешь?
– Чувствую. Пошли!
Шашлыки и вправду были изумительные. Я скинула куртку и ела сочное мясо, сок стекал по подбородку. Эрнст достал белоснежный платок.
– Возьми!
– Мерси!
Я вытерла подбородок и посмотрела на швейцарца. Его лицо было розово-блестящим, раскрасневшимся от мороза. Очки запотели, он снял и протер их другим концом платка.
– Наелась?
– Еще кофе и вон ту плюшку, – показала я на витрину.
Лениво-сонная официантка, черноволосая, с пышной грудью и родинкой над верхней губой, смотрела на нас без всякого интереса. Народу в кафе было много, но на нас никто не обращал внимания: все были заняты разговорами друг с другом. Гвалт, шум, обычно в таких местах у меня быстро начинала болеть голова, хотелось поскорее выйти на свежий воздух. Но не сегодня. Сегодня мне хотелось пить горячий чай и есть свежую плюшку.
Чай был очень горячим, и я подула на него. Я поймала на себе взгляд Эрнста Кляйнца, но он быстро отвел глаза и сделал вид, что внимательно изучает деревянные стены.
Уходить никуда не хотелось, и я с удивлением подумала, что это ужасно странно, что я сижу и сижу здесь и никуда не хочу идти.
Наконец мы выбрались на воздух; было уже совсем темно. Только между зданий где-то вдалеке мерцали огоньки, да еще фонари отбрасывали теплые магические круги, из которых никуда не хотелось выбираться. Я встала под фонарь и подняла вверх руки, как бы салютуя. И тут он обхватил меня, заграбастал всю в охапку – я не могла даже дышать. От него шел пар, тепло как от печки, к которой хочется привалиться и блаженно мурлыкать. Но я понимала, что нельзя. Я не могу впускать никого в свою жизнь. Это очень опасно и очень больно – влюбляться. Лучше всех держать на безопасном расстоянии.
Я с трудом освободилась от его объятий.
– Эрнст! Мы – друзья.
Его взгляд был грустно-обреченным. Как будто бы внутри погас свет.
– Хорошо. Гуд!
Он отстранился от меня.
– Уже поздно, да? – он как будто бы сам подталкивал меня к этому решению.
– Да. Поздно.
– Не надо меня провожать, – решительно сказал Эрнст. – Я сам. На метро. Поеду к себе в гостиницу. А завтра к твой дом. Заберу «Форд». Думаю, он с утра капризничал и не завод. А сичас все о’кей.
– Ты звони мне, – бросила я ему напоследок спасательный круг, сладкую конфетку-пилюлю.
