Эйлет Уолдман - Преступления в детской
— Что я слышу? — сказал Питер. — Бросаешь работу частного детектива?
— Не знаю, — вздохнула я. — Думаю, да. Когда я встретилась с Одри, дочкой Абигайль, я почувствовала себя ужасно виноватой. Бедняжка рыдала у меня на груди.
— Черт возьми. Я слышал, что ты говорила Лили об отчиме. Кажется, он просто гад ползучий.
— Безусловно, — согласилась я.
Мы с Питером и Руби сыграли в «Горки и лестницы».[24] Я играла рассеянно, все время пытаясь решить, что делать с информацией, полученной от Лили. Всякий раз, когда я попадала на ворующего печенье мальчика или рисующую на стене девочку и нужно было спустить свою фишку по горке на проигрышную позицию, мне казалось, будто кто-то пытается что-то мне сообщить. В конце концов я решила, что единственный приемлемый вариант — сообщить обо всем полиции и остановиться. Пусть детектив Карсвэлл делает свою работу.
Как всегда, проиграв Руби (Питер финишировал третьим с большим отрывом), я позвонила детективу. Каким-то чудесным образом мне удалось застать его на месте.
— Детектив Карсвэлл? Это Джулиет Эпплбаум. Если помните, мы говорили с вами о деле Хетэвей.
— Да, миссис… эээ, мисс Эпплбаум. Я помню наш разговор.
— У меня есть кое-какие сведения.
— Важные?
Интересно, этот парень такой язвительный только со мной или со всеми, с кем имеет дело?
— Да, важные сведения. По крайней мере, я считаю, что это важно, — ответила я, стараясь говорить как можно спокойнее. Детектив явно считал меня истеричной дурочкой, и я не хотела подливать масла в этот ехидный огонек.
— Может, вы позволите мне судить о важности информации? — сказал детектив.
Я раздраженно стиснула зубы. Почему некоторые мужчины думают, что если женщина стала матерью, это обязательно значит, что она идиотка? В прошлой жизни, будучи федеральным защитником, я добилась того, что меня воспринимали всерьез, и очень всерьез. Прокурорам могло не нравиться то, что я говорила, и они могли неохотно идти на нужные мне сделки с клиентами, но они никогда не обращались со мной снисходительно. И вдруг, только потому, что я сняла адвокатский парик и облачилась в фартук домохозяйки, люди вроде детектива Карсвэлла решили, будто могут погладить меня по головке и отправить заниматься своими делами.
— Хорошо, детектив Карсвэлл, как вы оцениваете значимость того факта, что у Абигайль Хетэвей и ее мужа Дэниела Муни были серьезные семейные трудности и они фактически подумывали о разводе?
Это его заинтересовало.
— Откуда вы знаете? Кто вам рассказал? Можно ли доверять вашему источнику? — вопросы из него так и посыпались.
Так, так, так. Теперь я уже человек, у которого есть источники.
— Информация надежная. Мисс Хетэвей и ее муж посещали консультанта по вопросам брака. Ее зовут Герма Ванг. По словам доктора Ванг, у них были серьезные проблемы, и это даже могло привести к разводу.
— Вы говорили с доктором Ванг?
— Нет, я с ней не разговаривала. Наша общая подруга, и заодно ее бывшая пациентка, говорила с ней и узнала об этом.
— Психотерапевт обсуждала этот случай с вашей подругой?
— И да, и нет.
— Как это понимать?
— Да, они говорили об этом деле, но доктор Ванг, которая, кстати, психолог, сделала беседу условной. Однако было понятно, о ком она говорит.
— Кому было понятно?
— Моей подруге.
— И кто же эта подруга?
— Боюсь, я не могу разглашать эту информацию. Я обещала своему источнику анонимность.
— Мисс Эпплбаум, это расследование убийства, и вы мешаете мне его расследовать. Вы это понимаете?
Это окончательно вывело меня из себя.
— Мешаю? Мешаю?! Как получается, что вам мешает нечто, чего вы определенно не знали, и что явно может вам помочь? Мне кажется, тут прямо противоположный случай!
Осознав, что детективу больше хочется выяснить, кто сообщил мне о разговоре с доктором Ванг, чем разобраться, могут ли предоставленные мной сведения послужить ключом к разгадке убийства Абигайль Хетэвей, я решила закончить разговор.
— Послушайте, детектив, я не собираюсь сообщать, кто рассказал мне о психотерапевте. Вам придется вызвать меня в суд, чтобы это узнать. Я вешаю трубку.
Так я и поступила. Я уже сообщила полиции более чем достаточно, и теперь им решать, что со всем этим делать.
Глава 10
На следующее утро я проснулась рано и первые двадцать минут провела, согнувшись над унитазом. Меня вытошнило не только тем, что я съела на ужин предыдущим вечером, но и вообще всем, что я съела примерно за шесть недель. Почему они называют это утренним недомоганием? Это скорее развлечение на весь день, и что хуже, оно может дать вам передышку в несколько месяцев, а потом вдруг снова поднять свою безобразную голову. Как-то, когда я носила Руби, это случилось со мной по дороге на работу. Я поднялась по ступенькам в своем темно-синем костюме, с портфелем от «Коуч» и подходящей сумочкой, серьезно, но кокетливо кивнула судьям, которые слонялись вокруг и курили перед тем, как войти внутрь и решить судьбу моего клиента — трансвестита, грабившего банки. Некоторые из них ответили на приветствие и отскочили, когда я перегнулась через балюстраду и вывернула вниз содержимое своего желудка. Потом мне пришлось пройти через унизительную процедуру: попросить судей сказать присяжным, что если женщину-адвоката рвет печеньем, то это не должно восприниматься как индикатор ее веры в невиновность клиента.
На этот раз меня рвало, а Руби стояла сзади, обхватив мои ноги своими пухлыми ручонками и положив голову на мою обширную задницу. Возможность в одиночестве заниматься своими делами в ванной — это величайшая роскошь. Не помню, когда в последний раз мне была позволена такая экстравагантная вещь, как запертая дверь.
Яичница, которую я готовила для Руби, чуть не отправила меня обратно в ванную, но я сумела сдержаться. Я усадила дочь в детский складной стульчик-столик и поставила перед ней завтрак, а потом прокралась на цыпочках в спальню, отыскала там оксфордскую куртку отца Одри Хетэвей и постирала ее в стиральной машине — в холодной воде и на самом деликатном режиме. Больше всего я боялась, что случайно испорчу ее. Я представляла себе, что стою у дверей дома Одри, держа в руках разодранный кусок испачканной ткани, и объясняю несчастной сироте, что моя стиральная машина сожрала ее сокровище.
К тому времени, как я высушила, выгладила и сложила куртку, мы с Руби оделись и были готовы встретить новый день. Я не очень-то хотела брать с собой маленького ребенка, но Питер все еще спал, и особого выбора у меня не оставалось. Мы отправились к Хетэвеям.
Я остановилась перед тюдорским дворцом и посмотрела на стоянку. Обе машины на месте, и тут мне кое-что пришло в голову. Накануне, когда я приезжала к Одри Хетэвей, машины стояли там же, но ее отчима не было дома. Однако «БМВ» явно принадлежит ему. Так почему же он не уехал на ней? Жители Лос-Анджелеса вроде Дэниела Муни не пользуются общественным транспортом и не берут такси. Они ездят на своих машинах, более того, сами водят их. Обычно здешние люди друг друга не возят. Очень часто можно увидеть колонну машин, двигающихся в одном направлении, потому что их владельцы едут вместе пообедать и посмотреть кино. Может, у Дэниела Муни две машины? Или у него есть друг, причем очень близкий?
Я отстегнула ремни детского сиденья, вытащила Руби из машины, и мы пошли по дорожке к дому.
— Мамочка, мы у кого-то иглаем?
— Нет, солнышко. Нам просто надо кое-что здесь оставить, а потом мы поедем в парк.
— Давай поедем на пилс Санта-Моника!
— В другой раз, Руби. Это слишком долго. Мы скоро пойдем туда с папой.
Я взглянула на нее и увидела, что ее пухлая нижняя губа предательски подрагивает.
— Руби, — сказала я, возможно, слишком резко, — никаких истерик. Я не шучу. Если ты устроишь истерику из-за пирса, мы даже в парк не пойдем.
Она собрала всю силу воли, что нашлась в ее маленьком теле, и успокоилась.
— Может, мы пойдем на пилс завтла!
— Может быть. Поговорим об этом вечером. Умница, что не расплакалась, малышка.
Мы уже дошли до двери, и я позволила Руби нажать на кнопку звонка. Когда она сделала это в шестой или седьмой раз, я схватила ее за руку.
Дверь открыл Дэниел Муни. Он оказался выше, чем я думала, где-то под метр девяносто. Волосы он собрал в хвост. Я не очень люблю такую прическу, особенно если ею щеголяют пожилые мужчины, страстно желающие выглядеть «клево». На нем была роскошная черная рубашка из плотного и нежного на вид ворсистого шелка. Я ощутила практически непреодолимое желание погладить ее. Руби пришла в голову та же идея, и мне пришлось дернуть ее за руку, чтобы она не приласкала супруга Абигайль Хетэвей.
— Что? — сказал он. — Вы не видели объявление?
