Леонид Марягин - Экран наизнанку
Работоспособности актера можно было позавидовать. Началось с текста. Главная роль в двухсерийном сценарии, написанном по пьесе. Шестьдесят страниц на машинке. И для театрального-то актера немало. А в кино - вообще небывальщина.
Борис Федорович не выходил из своего номера в таганрогской гостинице. На натуре, которую мы снимали на заводе "Красный котельщик", он был занят мало и, запасясь съестными припасами, чтобы не отвлекаться на ресторан и буфет, занялся изучением текста. Когда я приходил к нему после съемок, выполнялся установившийся ритуал: Борис Федорович снимал с маленькой электроплитки, купленной в магазине лабораторного оборудования, литровую кружку с кофе, отрезал ломоть зельца и, положив его на хлеб, протягивал мне и говорил:
- Слушай!
Он показывал эскизы монологов и сцен Друянова, а я корректировал его решение, когда это требовалось. Споров не возникало - он отчеркивал что-то в своем экземпляре и на следующий день показывал новый вариант. Не знаю, сколько кружек кофе выпил я, но Андреев приехал из экспедиции в Москву с готовой ролью: это было чрезвычайно важно - мы снимали фильм многокамерным методом, целыми сценами...
Партнером Бориса Федоровича оказался главный режиссер Ленинградского театра имени Ленсовета Игорь Владимиров - в фильме он играл Казачкина, заместителя директора по экспорту. Игорь Петрович, никогда не видевший в работе Андреева, сложил о нем по экрану, очевидно, представление, как об актере, живущем короткими кусочками - от кадрика к кадрику. Он был восхищен умением Андреева непрерывно и мощно действовать в сценах. И тут же, на съемочной площадке, конкретизировал свое восхищение - предложил Андрееву работать в его театре, на любых условиях, гарантируя прекрасное жилье. Борис Федорович как-то вначале растерялся от такого поворота и попытался скрыть это за иронической улыбкой.
- Неужели и квартиру дадите?
- Дадим, - абсолютно серьезно подтвердил Владимиров.
- Нет. Не пойду в театр. Из кино меня не выковырнешь.
Обычно артисты, да еще такой руки, как Борис Федорович, весьма не любят, когда режиссер делает им замечание при группе. Что ж, верно, самолюбие артиста надо щадить. Иначе это дурно скажется на экране.
Но бывают случаи, когда избежать публичных замечаний нельзя. Так было и в сцене Андреева с молодым тогда Кайдановским, игравшим конструктора Березовского. Для меня было важно не пропустить момент и перейти от репетиций к съемке, когда актеры подойдут на действие к пику эмоциональности. Я дал команду "мотор", увидев, что Кайдановский уже "готов", и рассчитывая, что Андреев придет к пику эмоции в дублях... Но вдруг произошло неожиданное: Борис Федорович стал подменять действие голосовой техникой. Я не сдержался и начал резко выговаривать, уже на полуфразе подумав, к каким последствиям это может привести: Андреев просто уйдет из павильона. Но Андреев не ушел, лицо его налилось кровью, и, сжав зубы, он рыкнул:
- Ну! Снимай!
Дубль был прекрасным. В комнате отдыха за павильоном мы пили чай и молчали. Наконец Андреев сказал:
- Хорошо, что налег на меня - мне такого удара как раз не хватало!
И захохотал раскатисто.
Мои знакомые, узнав, что я работаю с Андреевым, донимали вопросами: правда ли, что Сталин так полюбил артиста после роли Алексея в фильме "Падение Берлина", что неоднократно приглашал к себе в гости, на обед и даже играл с ним сцену из этой картины. С подобными расспросами подступиться к артисту сразу я не решился. Но дорога настраивает на откровенность, я бы сказал, даже на исповедальность...
Хвостовые вагоны скорого поезда изрядно раскачивало - поезд летел из Таганрога. Один из купейных вагонов заполнили артисты, плацкартный рядовые кинематографисты; съемочная группа фильма "Мое дело" возвращалась из экспедиции. Исполнитель главной роли народный артист СССР Борис Федорович Андреев ехал один в двухместном купе "СВ".
Я зашел к нему, и артист без видимого повода рассказал мне как раз то, о чем я и собирался спросить.
- Во время войны, приехав из Ташкента, где снимались "Два бойца", я зашел посидеть в ресторан "Москва", - Борис Федорович подлил из термоса в эмалированную кружку кофе цвета дегтя, - этот ресторан тогда посещали все, кто любил хорошо поесть, выпить, потанцевать... Оказался я за одним столом с каким-то генералом. При генерале был офицер-порученец. И стали они ко мне приставать с расспросами, что мне не очень понравилось. Я приподнял генерала и высадил из-за стола на пол... А потом и порученца тоже. Что произошло дальше - понятно. Уже утром меня судила тройка за контрреволюционные действия и приговорила к расстрелу - генерал оказался важный, из ведомства Берии.
Сижу в камере смертников, на душе муторно. Думаю: "Уж скорее бы все кончилось". Сижу сутки. Вдруг приходит надзиратель, возвращает ремень, часы, все остальное и отпускает. Признаюсь, тогда у меня не было охоты узнавать, по чьему решению отменили приговор. Но узнать пришлось. И совершенно неожиданно. В Москву после войны впервые приехал Мао Цзэдун. Сталин долго его не допускал к себе и наконец устроил в честь Мао в Кремле прием. Деятелей кино туда тоже позвали. Самых-самых. Как мне передавали, Сталин любил смотреть ленты с моим участием: считал, что я на экране и есть тот самый простой русский человек, на котором вся власть держится. Поэтому и в картину "Падение Берлина", где рабочий общается с ним, со Сталиным, пригласили играть именно меня.
Правда, место на банкете в честь Мао Цзэдуна мне отвели не в самом ближнем зале, но не в этом дело. Когда все положенные тосты уже были сказаны, Сталин с Мао пошли вдоль столов. Сталин знакомил большого гостя с присутствующими. Секретарь подсказывал ему фамилию и профессию сидевшего за столом человека, и Сталин представлял того Мао.
Мао Цзэдун здоровался не глядя и еле касаясь ладонью протянутой руки.
Когда остановились возле меня, Сталин без подсказки обратился к Мао Цзэдуну:
- Это артист Андреев, - и, усмехаясь в усы, добавил: - Он меня должен всегда помнить. Была у нас одна история!
Тут же, на банкете, один из бериевских чинов пояснил сказанное: после того как меня тогда, в войну, приговорила тройка, чин этот решил доложить о случившемся вождю. А то вдруг, глядя очередной фильм, спросит: "А почему не снимается этот большой человек, артист Андреев?" И тогда жди беды - полетят и исполнители приговора, и те, кто приговор одобрил.
Сталин выслушал докладывающего и как-то вяло отмахнулся...
- Пусть этот артист еще погуляет!
- Вот так судьба переворачивается, - развел руками Борис Федорович, а я подумал: "Вряд ли Сталина интересовала жизнь самого Андреева. Скорее, ему важна была жизнь на экране андреевских героев, своей простотой и открытым обаянием невольно утверждавших миф о демократичности той "великой сталинской эпохи".
Популярность артиста была огромна - люди, увидев его на улице, начинали улыбаться. Для Бориса Федоровича не было вопроса, как распорядиться популярностью. Он любил помогать людям. Только по моей просьбе он делал это не раз и не два - ездил в райисполком, в милицию, пробивал обмен жилья. Все это без личной выгоды - для низовых работников студии, от которых он не зависел.
Он мог пойти в райисполком, басовито проворковать: "Ласточка", - и секретарше, испытанной в бурях и шквалах приемных дней исполкома, было этого достаточно, чтобы раскрыть двери к председателю, а тому, услышав самоуничижительное андреевское: "Милый человек, помоги мне, старику, в пояс тебе кланяюсь", - оставалось только одно решение - в пользу просителя.
Борис Федорович выходил на крыльцо исполкома с разрешением на обмен площади, молча передавал его заинтересованному работнику студии, только отмахивался в ответ на благодарности и торопливо садился в машину, опаздывая, естественно, на какую-то встречу со зрителями из-за визита в исполком.
Однажды я спросил Андреева, почему он так безотказно отзывается на просьбы. Борис Федорович ответил: "Бог мне многое дал; если я не буду помогать людям, он от меня отвернется!"
Жизнь Вани Курского
Петр Мартынович плакал. Смотрел на себя молодого, улыбчивого, белозубого, с чубом - в фильме "Александр Пархоменко" - и плакал.
В 59-м году режиссер Леонид Луков решил перемонтировать свой фильм "Пархоменко", чтобы вернуть ему экранную жизнь. Нужно было выкинуть сцены со Сталиным и даже упоминания о нем. Осуществить задуманное поручили мне. Я с трепетом вызвал на студию легендарного Алейникова, чтобы переозвучить реплики о вожде в устах его героя Алеши Гайворона. Петр Мартынович не справился с этой элементарной задачей. Эмоции захлестнули его, он, прослезившись, не мог попасть в собственную артикуляцию на экране и, в конце концов, махнув в отчаянии рукой, ушел из павильона, где проходило озвучание. Вместо Алейникова роль переозвучивал пародист Геннадий Дудник.
У Петра Мартыновича к тому времени было много поводов для расстройства.
