Леонид Марягин - Экран наизнанку
- А кем ты хочешь? - теперь уже угрожающе спросил он.
- Ассистентом.
- А ты наглец! - прогремел Луков на все кафе и затребовал счет. Слава богу, что счет принесли не скоро, и я успел объяснить, что уже не первую картину работаю ассистентом.
Желание шефа быть на виду я наблюдал не раз, уже работая на студии им. Горького. Отснятый и вчерне подложенный материал картин показывался широко, всем без исключения работникам студии. Приглашались и киномеханики, и маляры, и помрежи, и просто те, кто бродил по коридорам... После просмотра он, чувствуя успех, спрашивал кого-нибудь из незнакомых: "Ну как?" и, получив хвалебный отзыв, интересовался: "Ты кто? Киномеханик? Поговорю с директором студии - ты достоин быть ассистентом оператора!" Если же отзыв оказывался критическим, следовало знаменитое луковское: "Ты кто такой? Как ты сюда попал?"
"Режиссерское самолюбие всегда болезненно", - уверял он и в доказательство любил приводить эпизод, произошедший с ним на заре его режиссерской практики.
- Ставим камеру, - повествовал Луков, - я смотрю в лупу, мне нравится композиция кадра, и вдруг слышу - за спиной кто-то тяжело вздыхает. Поворачиваюсь. Вижу: опытный киевский осветитель мрачно смотрит на меня. Ищем новую точку съемки. Опять установили камеру. Смотрю в лупу композиция вроде неплохая. И снова - за спиной такой же неодобрительный вздох. Еще раз переставили камеру. И еще раз осветитель вздыхает. Так - раз пять. Наконец я не выдержал и говорю осветителю: "Если вам что не нравится в кадре - так и скажите. И нечего вздыхать и сопеть!" А осветитель отвечает: "Мне все нравится. Просто у меня астма".
До самых последних дней в нем не исчезла зависть к эрудиции своих коллег, которых он пытался догнать, добирая на ходу недополученное в юности. Однажды, вернувшись из ВГИКа, где председательствовал в государственной экзаменационной комиссии, Луков рассказывал, сияя от счастья: его выступление с анализом дипломного фильма одобрил Михаил Ильич Ромм. "Понимаешь, после заседания сам подошел и сказал, что он анализировал фильм точно так же!"
Была у Лукова поговорка: "Режиссером может быть каждый, кто не доказал обратного". Надо сказать, что сам Леонид Давыдович не доказывал. Он был режиссером. Время подтверждает это.
Личная жизнь Лукова была безалаберна и несчастлива - затяжные романы с актрисами не замещали его домашнего одиночества, заставляли идти на художнические компромиссы, а иногда делали смешным в роли ревнивца ко всем знакомым его очередной пассии. Домашнее существование не складывалось актриса Вера Шершнева была никакой хозяйкой. Однажды Луков, пресытившийся ресторанным бытом, решил устроить воскресный домашний обед для друзей:
- Приходите, Вера купит на рынке парных цыплят, пожарит, а я привезу из "Арагви" ящик "Хванчкары".
В назначенный час приглашенные собрались. Цыплята, поданные хозяйкой, появились на столе, и - конфуз! - обнаружилось, что они не общипаны, а пострижены и зажаренные корни перьев, как иглы у ежа, торчат из каждого цыпленка. Луков побагровел, поднялся из-за стола и почти шепотом произнес:
- Все, все... поехали в ресторан.
В минуты откровений он говорил мне:
- Как я твоему отцу завидую!
- В чем, Леонид Давыдович?
- В том, что ты у него есть. У меня тоже мог быть сын. Но Вера не хотела, когда могла. Все сниматься, сниматься, все потом, потом... А потом - уже не получалось...
Преодолеть одиночество он так и не смог.
Урок демократии
Сталин лично пристально следил за кинематографом. Режиссеру Лукову не дано было со своей второй серией "Большой жизни" избежать высокого внимания. Его вызвали на специальное заседание политбюро ВКП(б)
В комнате, куда впустили режиссера, за длинным столом уже сидели участники предстоящей экзекуции: Молотов, Каганович, Микоян и остальные. Место в торце стола было свободно, и напротив этого места на столе лежал сценарий фильма "Большая жизнь", повествовавшего о послевоенном Донбассе. В стороне от основного, "руководящего" стола, параллельно ему, стоял стол для работников угольной промышленности. Руководители-угольщики, все, как один, в черной устрашающей форме, недавно введенной в отрасли, застыли в ожидании главного события - появления Сталина. На рукавах и петлицах отливали золотом генеральские нашивки.
Лукову, как подсудимому, был уготован маленький столик в стороне. Заседание должно было высказаться по поводу ошибок фильма "Большая жизнь".
Сталин появился, и все разом встали. Вождь жестом посадил собравшихся и, разместившись на своем месте в торце, придвинул сценарий.
- Кто хочет сказать? - Он обвел глазами собравшихся.
Воцарилась молчание.
И тут из-за стола угольщиков поднялся дородный генерал.
- Я, товарищ Сталин.
- Кто вы такой?- осведомился вождь с любопытством.
- Замминистра,- с достоинством ответил генерал.
- Замминистра,- удивленно покачал головой Сталин,- замминистра,- уже величественно повторил он и поднял палец вверх, - замминистра, - развел вождь руки, - замминистра, - и Иосиф Виссарионович небрежно и презрительно отмахнулся.
Луков заверял, что этот замминистра исчез с угольных, и не только, горизонтов.
Старый знакомец Андреев
Бориса Андреева я увидел в 1955 году - Михаил Ильич Ромм показывал мне "Мосфильм". Из второго павильона, где снимался фильм "Мексиканец", наперерез нам широким шагом вышел человек в ковбойке и сапогах. Звякнув шпорами, гигант остановился и спросил:
- Михаил Ильич, когда будем вместе работать?
- Наступит это время, Боря, - ответил Ромм и, когда мы свернули в коридор, пояснил: - Это актер Андреев. Когда я в войну был худруком Ташкентской студии, два человека были моей главной заботой: Борис Андреев и Леонид Луков...
Никогда я не узнал историю о Лукове, он не продолжил, а я не решился спросить... Про Андреева услышал, но позже...
Через 21 год я снова встретился с Борисом Андреевым - на этот раз на его квартире в центре Москвы, на Бронной. Я сам решил свезти ему сценарий фильма "Мое дело" и предложить сыграть главную роль - директора завода Друянова. Предложение это было рискованным - к тому времени стало ясно, что многие актеры боятся соперничать с театральным исполнителем роли Друянова Ульяновым, так как сценарий был написан по мотивам пьесы "День-деньской", а Ульянов за роль в спектакле по этой пьесе уже поимел Госпремию. Уверен, что как раз по данной причине отказался пробоваться у меня Всеволод Санаев. Были и другие мотивы для моих опасений: много лет актер Андреев не появлялся в павильонах "Мосфильма" и считался с чьей-то легкой руки "неуправляемым"...
Борис Федорович встретил меня в залитой солнечным светом, уставленной вазами с цветами и каслинским литьем гостиной, - огромный, в белой рубахе навыпуск - и указал рукой на стул. Я сидел и вертел в руках сценарий, готовясь к вступительной речи, а он лукаво, как мне казалось, рассматривал меня. Молчание затянулось, и Андреев поощрил меня:
- Ну, говори, Леня, говори. Я с твоим тезкой и учителем Леней Луковым всегда договаривался.
Его замечание раскрепостило меня, и я приступил:
- Сценарий этот, Борис Федорович...
- Ты вот что, - перебил меня Андреев, - не волнуйся. Оставь мне сценарий. Я прочту. И если соглашусь, сделаю тебе роль в картине. Знаешь, как я работаю? Я живу со сценарием месяц, другой. А потом прихожу и играю. Ты не волнуйся, Леня. Если соглашусь - все будет в порядке!
Сообщалось все это ласково, покровительственно, но не совсем, мягко говоря, меня устраивало.
- А что я буду делать? Может, мы вместе?
Борис Федорович уловил в моих словах запальчивость и громко рассмеялся.
- Не доверяешь?
- Ну почему... - замялся я, - но лучше, если мы...
- Ты оставь сценарий, а потом мы решим, как быть. - Борис Федорович снова стал иным - суровым, даже мрачным.
Не могу сказать, что встреча эта принесла покой, а к следующей, уже на "Мосфильме", меня просто трясло, и не только меня - у Георгия Тараторкина, который должен был стать партнером самого Андреева, дрожали коленки. Как прошла репетиция? Я открываю свою записную книжку того времени, после первой репетиции записано: "Б. Андреев - актер чуткий, тонко слышащий, умный, но - по каким причинам, не берусь судить, - отвык адекватно выражать накопленное. Постоянная тяга к преувеличению в походке, жесте, голосе".
Я ничего этого не сказал тогда актеру, но следующую репетицию назначил с видеозаписью. Каждая прикидка фиксировалась на видеопленку и тут же прокручивалась для артиста. И Борис Федорович к концу этой репетиции нашел камертон меры и правды. Больше к этому вопросу мы не возвращались. Предстояло не менее важное - оснастить фигуру будущего героя личным андреевским, из его кинобиографии, на это и был мой расчет - ни слова о далеком прошлом, но зритель должен понять, что Друянов - Андреев родом от Балуна из "Большой жизни", от Саши Синцова из "Двух бойцов" и другим быть не может, таков его направляющий стержень. Нелегко было актеру проложить протоки к образам тридцатилетней давности - у него была уже другая психофизика, но Борис Федорович преодолел ее силой таланта - становился в сценах, требовавших того - озорного, ребячливым.
