Наташа Купер - Жертва
— Его прописывают тем больным, которым угрожает тромбоз, то есть образование внутрисосудистых сгустков.
— Когда я приходила сюда первый раз, ваши коллеги сказали, что, если отец поправится, ему надо будет тщательно следить за здоровьем. Они сказали, что у него вполне может случиться еще один инфаркт.
— Конечно, такая возможность не исключена, но в случае с вашим отцом она минимальна. По крайней мере сейчас.
— И что же вы сделали, чтобы приступ не повторился?
— Посоветовали принимать аспирин, — без малейшего смущения сказал доктор и взглянул на часы с таким видом, словно ему не терпится поскорее уйти. — Антикоагулянты и дигоксин ему принимать не обязательно.
— А как насчет диеты?
Триш вспомнила горы яиц, бекона и жареного хлеба, реки сливок и пирамиды сыра, которые Пэдди поедал до того, как попал в больницу.
Молодой врач пожал плечами и промычал что-то о терапевте, у которого Пэдди наблюдался. В ответ Триш заявила ему, что персонал больницы ведет себя крайне безответственно, если не сказать — халатно. Затем резко развернулась и, не дожидаясь ответа, стремительно направилась к выходу. До дома Пэдди Триш ехала сломя голову.
Пару месяцев назад он предложил ей набор своих ключей, но Триш отказалась их взять. Теперь она горько жалела, что вела себя так чопорно. Что, если сейчас он лежит на полу, умирая от очередного сердечного приступа? Подъехав к дому, Триш взбежала по лестнице и позвонила в дверь. Внутри раздались тяжелые шаги, и она почувствовала, как у нее подгибаются колени.
— Триш! Дорогая! Как мило, что ты приехала. Проходи. Вот уж не думал, что ты можешь приехать в воскресенье вечером.
Триш смотрела на отца, не в силах поверить, что он стоит перед ней, аккуратно одетый, улыбается и выглядит совершенно здоровым. Она прислонилась к дверному косяку и облизнула губы, стараясь успокоиться и унять бешено стучащее сердце.
— Что с тобой такое? — спросил Пэдди и протянул дочери руки.
Триш, к собственному удивлению, бросилась к отцу в объятия.
— Я думала, ты умер, — промычала она, уткнувшись ему в плечо.
— Ну, как видишь, пока нет. Давай зайдем и выпьем по этому поводу немного виски. Хватит кукситься. Ты ведь не сильно огорчилась, застав меня в живых?
Шмыгнув носом, Триш рассмеялась и сказала: он отлично знает, что она имеет в виду. Она не очень любила виски и к тому же успела выпить стакан вина у Джорджа дома, но отказывать отцу ей не хотелось. Она не чувствовала себя так глупо с самого раннего детства и со смущением вспоминала сцену, устроенную в больнице. Триш подумала, что стоило бы написать тому усталому молодому доктору, на которого она накричала, и официально перед ним извиниться.
Пэдди постоянно твердил ей, что она должна научиться доверять людям. Он давно — и без особой пользы — убеждал дочь, что никогда не надо терять голову. Он был совершенно прав. Вспыльчивость не приносила Триш никакой пользы. У нее до сих пор болела голова и крутило в желудке.
Пэдди суетился вокруг дочери, предлагая ей диванную подушку и чипсы — закусить после выпивки. Всякий раз, когда Триш просила его сесть, он заявлял, что еще не превратился в инвалида и чувствует себя превосходно, поскольку пьет виски, чтобы не засорились артерии, и не налегает на бекон и сливочное масло. Триш выпила за компанию немного виски и мало-помалу начала верить в то, что она действительно не потеряла Пэдди.
ГЛАВА 9
— Доктор сможет принять вас только на следующей неделе, — сказала медсестра звенящим от злорадства голосом.
— Я не пациентка, — твердо ответила Триш, радуясь, что особа на другом конце провода не видит ее лица. — Я собираю материал для телевизионного фильма о деле Деборы Гибберт. Понимаете, о чем я говорю?
— Разумеется, но… Вы не могли бы минуту подождать?
В трубке раздались звонки других телефонов, а затем неясный гул каких-то голосов, то и дело прерываемый испуганным плачем ребенка. Когда медсестра снова взяла трубку, ее голос звучал прерывисто, как от быстрой ходьбы.
— Мне очень жаль, но доктор не сможет уделить вам время для разговора.
Триш представила провинциального доктора средних лет и решила сделать ставку на его политические пристрастия.
— Не могли бы вы сказать доктору, что я звоню по поручению Малкольма Чейза, члена парламента, который проявляет большой интерес к делу миссис Гибберт и в скором будущем собирается обсудить все его нюансы в одной телевизионной передаче.
— Доктор занят с пациентом. Он уже сказал, что ничем не может вам помочь. Я не собираюсь снова отрывать его от дела.
— А вы будьте так любезны, попытайтесь еще разок. Скажите ему о Малкольме Чейзе. Мистер Чейз собирается написать целую серию статей об этом деле. Первая уже готова и выйдет в печать буквально со дня на день.
Последовала еще одна пауза, немного длиннее первой, а когда медсестра снова подошла к телефону, ее голос был еще раздраженнее и отрывистее.
— Хотя доктор Фоскатт чрезвычайно занят, он просил передать, что, если вы подъедете сегодня днем, он постарается уделить вам немного времени после того, как закончит утренний прием. Приезжайте не позднее двенадцати часов.
У Триш оставалось не так много времени, чтобы добраться в глухие дебри Норфолка, однако у нее редко выдавались дни без слушаний в суде или каких-то дел в адвокатской конторе, поэтому она согласилась приехать к двенадцати. После путешествия в Норфолк Триш предстояло полночи просидеть над материалами по очередному делу, и все-таки ей необходимо было выяснить, что знает доктор и настолько ли он отвратителен, как описала Деб.
Двадцать минут спустя, с трудом разыскивая дорогу через Ист-Энд к Одиннадцатой автостраде, Триш проклинала все на свете и жалела; что вообще отправилась в путь. К счастью, как только она выехала на автомагистраль и смогла прибавить скорость, все стало не так уж плохо. Триш всегда недолюбливала Норфолк — холодный, равнинный и безликий, он вызывал болезненные воспоминания о мужчине, которого она когда-то любила. Зато ей очень нравилась быстрая езда.
Сама Триш выросла в уютном Бэкингемшире и с детства привыкла к его буковым рощам и красивым зданиям семнадцатого века из красного кирпича. Ей пришлось долго привыкать к бескрайнему небу и блеклой пустынности Восточной Англии.
Деревня, в которой жил доктор, обладала каким-то холодным шармом. Вдоль дороги выстроились аккуратные белые домики и несколько зданий покрупнее, из серого камня и стекла. С парковкой проблем не возникло, хотя Триш позабавило, что местная больница делила стоянку с пабом.
В приемной сидело много пациентов, и Триш поняла, что попасть в кабинет и поговорить с доктором ей удастся еще не скоро. Усевшись на один из стульев, она развернула газету, а пациенты — в основном пожилые люди — возобновили разговор, который они прервали, чтобы поглазеть на незнакомку. Женщина с огромным кровоподтеком на пол-лица говорила соседке, что даже не знает, как быть, если сотрудницы из службы «Обед на колесах» опять не появятся целые сутки и она снова упадет. Она больше не могла вставать самостоятельно, а помочь было совершенно некому. Собеседница искренне сочувствовала даме с синяком, но хотела поговорить о том, как ей самой делали рентген, а потом заставили прождать целых шесть часов, пока больничная служба доставки не отвезет ее домой. Однако шесть часов были пустяком в сравнении с тем, сколько первая собеседница ждала, пока ей сделают биопсию. Какой-то аппарат никак не включался, и ее хотели отправить домой, так и не проведя процедуру.
Триш изумляло их долготерпение, даже стоицизм. В Лондоне она не раз слышала, как врачи сетуют на толпы мнимых больных, которые осаждают их кабинеты вместе с теми, кого удивляет обильное выделение ушной серы или беспокоит сильный насморк. Доктору Фоскатту подобные пациенты явно не докучали.
Одна из женщин, на вид лет семидесяти, вполголоса рассказывала своей знакомой, как в последний раз глотала эту отвратительную бариевую взвесь и что из этого вышло. Внезапно смолкнув, женщина залилась румянцем. Триш поняла, что в упор разглядывает рассказчицу, и подняла газету, чтобы ее не смущать.
Триш погрузилась в чтение отчетов о судебных решениях, и постепенно шум голосов превратился для нее в отдаленное бормотание. То и дело звонил телефон, пациенты ходили взад-вперед по приемной, а Триш почти ничего не слышала. Перелистывая страницы, она добралась до частных объявлений и рубрики «Личное мнение». С фотографии на нее смотрел Малкольм Чейз.
Полный сдержанного обаяния и в то же время серьезный, его портрет венчал гневную филиппику о проникновении наркотиков в места заключения. Написано было с благородным пылом, разумеется, уравновешенным ясной аргументацией. В последних трех абзацах мистер Чейз слегка перегнул палку, зато нашел способ упомянуть Дебору:
