Григорий Симанович - Отгадай или умри
Он был спокоен и счастлив там и только там, в пятнадцатикомнатных апартаментах, где размещался штаб его фронта, где под рукой были бесчисленные телефоны, мониторы с пультами управления, компьютеры и весь обширный набор бытовых предметов от лучших мировых производителей.
Там, в зале коллегий, где проводил он важнейшие встречи с избранными, немногочисленными доверенными людьми из Федерального комитета правопорядка, после чего они по-военному четко и безоговорочно выполняли его указания, часто устные, незадокументированные…
Там, где в проверяемом до абсурдной тщательности кабинете он все же не отдавал, а отчетливо прошептывал свои самые сокровенные, выстраданные приказы и распоряжения, а Пат и Паташон внимали ему со спокойной уверенностью преданных генералов, не проигравших ни одного сражения, не сорвавших ни одной миссии, порученной Хозяином…
Здесь, где в маленьком тайном помещении за узкой, замаскированной книжным стеллажом дверью, куда войти мог только он, в непреодолимом даже для матерого «медвежатника» сейфе сложены были заветные предметы и бумаги, а на стене, подсвеченный мягкими лучами двух старомодных бра, висел портрет. Святой портрет того единственного человека, ради которого он к сорока семи годам совершил невообразимое восхождение к высшей власти…
Он ждал с докладом Пата и Паташона. Минута в минуту мягкий сигнал селектора и слегка переливающаяся подсветка аппарата дали понять, что оба в приемной. Он нажал кнопку видеоконтроля и поглядел на своих мальчиков, мирно сидящих в креслах напротив секретарского стола, за которым располагалась черная Дора.
Сегодня брюнетка Дора. Завтра блондинка Нора. Пятница, суббота. В воскресенье в его спальне эти восхитительные лесбиянки, отнюдь не безразличные к мужскому изощренному участию в их экстатических оргиях, подарят ему то единственное, на что он позволял себе отвлечься от дела. Обе женщины обитали в крепости в двух небольших смежных комнатах, в жесткой информационной изоляции, в добровольном плену спецслужбы, сулившей им через год безбедную и праздную жизнь в благополучной загранице под чужими именами, под надежной легендой, на условиях строгой омерты – о подлинном прошлом ни слова никому и никогда.
Через год они, конечно, туда переместятся. Но бедняжки не ведают, что эта граница отделяет мир живых от мира мертвых. Жаль. Особенно Нору. Помимо отведенной ей субботы эта белая сексуальная бестия иногда задерживалась у него одна и по воскресеньям. Он прогонял Дору, а Нора ложилась близко-близко, губами приникала к самому уху и шептала… И он чувствовал, что она любит его всерьез, надрывно, бескорыстно. Любит и ревнует к Доре, к которой у нее вожделение и не более чем вожделение.
Но и Нора уйдет туда… Это принцип. В конечном счете, зачищаются все, тем более небеспристрастные люди, вовлеченные в его тайную жизнь как исполнители.
Он отбросил неприятные мысли, натренированным скачком воображения представив их обеих в спальне в одном из волнующих его телесных переплетений. С предвкушением расставаться не хотелось, но палец сам потянулся к синей кнопке, и в приемной раздался мелодичный переливистый сигнал – дверь разблокирована. Пат и Паташон вошли и расположились возле стола в жестковатых кабинетных креслах, не позволяющих телу комфортно расслабиться. Кресла побуждали к активному восприятию всего, что говорит или на что намекает Хозяин.
Это он придумал клички. Комические персонажи немого кино, долговязый Пат и коротышка Паташон, проникшие в память мальчишки с крохотного экрана допотопного телевизора «КВН» образца середины 50-х годов, как-то сами собой наложились на облик агентов, хотя, справедливости ради, Гоша Родимцев был действительно очень высок, но не долговяз, к тому же отнюдь не страдал недостатком мышечной массы, и Закира Дахоева, действительно невысокого, но невероятно сильного, плотного мужчину, лилипуты вряд ли приняли бы за своего.
Они были самыми надежными и доверенными людьми. Их интеллектуальной и физической подготовкой занимались еще в конце 80-х в том маленьком подразделении, о существовании которого знали только глава внешней разведки СССР и один из его замов. Высшему руководству страны не докладывали. В 97-м, когда шесть выпускников из восьми бесследно исчезли один за другим, Гоша, обретавшийся тогда в Москве по надежной чужой ксиве, получил тревожный сигнал, передал другу Закиру в Питер, и оба легли на дно с той изощренностью, к которой были подготовлены в гэрэушной спецшколе.
– Что погода? – с деланым интересом спросил он по заведенному ритуалу, словно не было у него возможности выведать у кого-либо еще эту страшную тайну.
– Моросит, Федор Захарович, – со страдальческим вздохом ответствовал Пат-Родимцев.
– Надеюсь, ты не попросишь прибавки к жалованью, ссылаясь на работу в тяжелых погодных условиях, – съязвил Мудрик и криво усмехнулся, приглаживая поредевшую седоватую шевелюру. – Докладывай…
– Прополоты все, кого велели. Трое из редакции, компьютерщик, продавец валенок. Две милицейских ищейки – вынужденно. Иначе продавца чисто не сработать было.
– Охраняли? – для проформы спросил Мудрик, заранее зная ответ.
– По команде Тополянского. Царство им небесное. Но обстановка того требовала, Федор Захарович. Исходя из поставленной вами задачи действовали. Как всегда, абсолютное отсутствие следов и засветок.
– Кто работал по операм и продавцу?
– Мы с Закиром лично. А по остальным Седой и Лысый.
– Что Лысый?
– В аду, на сковородке, Федор Захарович, как велено. Седой выполнил. Хотя мы с Закиром остаемся при своем мнении, что…
Мудрик бросил на Пата взгляд, под которым обугливались и испарялись любые мнения, не совпадающие с его собственным, единственно верным. Пат осекся, но Паташон-Дахоев, обычно отмалчивавшийся, когда не спрашивают, неожиданно открыл рот.
– Профессионалов не стало, Федор Захарович, замену искать трудно, а нам еще, сдается мне, работать и работать.
– Сколько вам еще трудиться и жить – это мне решать, – незлобиво изрек Мудрик и жестом дал понять, что дискуссия окончена раз и навсегда. – Где Клеточник?
– На конспиративной квартире Тополянского, Лучников тупик, 6, – отрапортовал Родимцев-Пат, тоном выражая полную покорность судьбе и дальнейшим приказам, какие бы ни прозвучали. – Мои люди отследили, когда он с этим длинным ехал из их конторы. Водила у прокурора лихой, ушлый, но наши круче.
Мудрик встал из-за стола, молча прошелся несколько раз из одного угла кабинета в другой. Он хотел ответить себе лишь на один вопрос: пора или не пора? Дозрел Клеточник или еще помурыжить его? Это единственный вопрос, на который Пат и Паташон не могли помочь ему найти ответ в рамках операции, поскольку решение лежало вне их представлений о происходящем. Они ведь проводили сложнейшую акцию вслепую. Они убирали людей в кратчайшие сроки прямо в местах обитания при жесткой установке «ни волоска, ни пятнышка», да еще обязаны были каждый раз выстраивать одну и ту же мизансцену. Но не имели ни малейшего представления, зачем, с какой целью. Они знали про «Мудрика» вместо «суслика» и могли предположить, что осуществляют акт возмездия. Но вопрос, почему просто не замочить Клеточника (так они называли меж собою Фиму Фогеля), мучил их не меньше, чем следственную группу и самого «виновника торжества». Разумеется, спросить они не смели – не дай бог! Такой лишний вопрос мог обойтись слишком дорого, дороже не бывает. Ведь Пат и Паташон понимали (им ли не понимать!), что не одни они такие опытные, умелые и мощные – у Больших Хозяев всегда есть наготове параллельная группа зачистки. И продуманные ими отходы лишь на время уберегут от всемогущей, всепроникающей службы – дублирующего отряда поиска и уничтожения.
«Дозрел или не дозрел? Слаб, хлипок, труслив, но глубоко ли страдает? Испытал ли в полной мере род пытки, уготованной только интеллектуалу, этот изнуряющий до безумия предсмертный кошмар, когда неизбывная угроза насильственной гибели и небытия многократно усугубляется парализующим волю недоумением у края бездны: «За что? Почему я? В чем я виновен? Кому помешал?»
Его могущество простиралось далеко, но проникнуть в мир душевных терзаний маленького человечка, не входя с ним в непосредственный контакт, он все же не мог. Ту т надобно в глаза глядеть, слышать речь вживую, ловить флюиды… и наслаждаться.
Он еще раз мысленно перепроверил себя: правильно ли поступил, не отняв у Клеточника жену и сына?
Нет, расчет верен. Иначе в финальной сцене этого детектива, замысел которого стоил ему так много душевных и творческих усилий, ему пришлось бы иметь дело не с человеком, пусть и доведенным до крайнего отчаяния, а с полутрупом, лишенным воли к жизни, не способным даже к подобию сопротивления. А это не вписывается в сценарий. Ему нужен хомо сапиенс, а не подыхающая псина.
