Рена Юзбаши - Скинхед
Глава 5
ЯНВАРЬ
Удивительно — спал как убитый, а проснулся с той же мыслью, что и лег — я самый счастливый человек. Первым делом шлю сообщение Ире, спрашиваю, что она планирует на сегодня. Через пять минут, когда я уже наливаю чай, телефон пропищал ответ: «Привет. А как ты относишься к цирку?». Разумеется, положительно, к семи буду перед ее домом. Да мне сейчас и кладбище покажется самым замечательным местом в мире! Только вот вопрос: смогу ли я достать билеты в цирк? Чего тут сомневаться — должен достать!
Открываю свой шкаф и извлекаю из его забитой барахлом утробы, старые джинсы. Черт, разве так должен одеваться парень, который идет на свидание с любимой? Ладно, все равно мне нужно сначала на тренировку — скажу, что с тренажеров иду. Заодно, поговорю насчет ее взглядов на жизнь, расскажу про Учителя, про наше братство. В клубе ко мне сразу кидается Борька:
— Артемка, тебя Учитель зовет. Быстро!
Одернув свитер перед кабинетом, уверенным шагом направляюсь к Учителю.
— Ну, во-первых, с Новым годом, орел, — он крепко, по-мужски, с явным удовлетворением жмет мою руку. — Во-вторых, я уже знаю, кто как себя вел вчера и хочу сказать, что я в тебе не ошибся. Ты — молодец…
— Спасибо, Учитель! — Чувствую, как лицо заливает румянец. — Это вы из меня человека сделали, вам — спасибо.
— Я так и знал, что ты ответишь что-нибудь подобное, — он улыбнулся. — И вот еще что… На днях будет собрание, где я буду говорить о важности чистоты крови. И ты подготовься. Объясни в чем разница между истинно русскими и теми, кто натягивает на себя маску русского будучи, Бог знает, что за нехристью на самом деле. — Он по моим глазам понимает, что я не в теме и считает нужным пояснить: — Вот, переезжает грузин в Москву, женится на русской, он же, как хамелеон — человек без родины, языка, семьи — берет ее фамилию, дети тоже записываются на фамилию матери — получается русская семья. Вроде бы. А на деле?
— Остаются грузинами?
— Если б! Хуже, это самые опасные враги, они ж как волки, а этих животных, сколько не корми, все равно в лес смотрят. В любой момент усыпив нашу бдительность готовы нам в спину нож всадить. На государственную службу просачиваются, в армию. Эти же «русские», пользуясь своей славянской фамилией, еще и земляков тянут в Москву. Настоящим русским такой выкормыш никогда не станет. Так что подготовься к собранию, ты парень с головой на плечах, вот и воспользуйся ей. — Учитель сделал паузу, потом отпустил меня: — Ну ладно, иди, занимайся.
* * *На автобусной остановке мое внимание привлек цветочный ларек — впервые в жизни. И привлек названием «Добрый цветочник». А еще этот добрый дядя проводит рекламную акцию и предлагает десять роз за двести рублей. Это ж каким добрым надо быть, чтоб предлагать четное количество цветов по сходной цене. Даже я знаю, куда идут с двумя или десятью цветочками. Именно этой мыслью я и делюсь с белокурой бестией — продавщицей, вернее с ее огромной грудью, обтянутой в тесную кофточку. Она смеется в ответ и делится опытом:
— Это ты по молодости не знаешь, что делать с десятком роз. А станешь постарше, так с пяток любовнице будешь возить, а еще пять в багажнике будут валяться для жены. Так что оптом дешевле выходит. А ты мотай на ус, через какой-то десяток лет вспомнишь меня добрым словом, — и она опять смеется, глядя, как я заливаюсь румянцем.
Честно признаюсь, меня мало трогают цветочки-лепесточки, но три белые розы, жавшиеся друг к другу на витрине в жалком глиняном горшке, так и просились ко мне. Ира восхищенно всплеснула ручками, увидев, как я достаю из-за пазухи свой маленький букет. И в следующую минуту она жестом фокусника извлекает из кармана билеты:
— Раз ты не против цирка, то мы идем туда. Знаешь, у меня с детства такая привычка: я, братик, родители — мы всегда по праздникам ходим в цирк.
Под ее болтовню невольно думаю о том, как было бы здорово, если бы у меня была такая же семья. Но ничего, вот вырасту, женюсь на Ире, и у нас будет куча детей. Трое! Бог троицу любит. Я крепко сжал ее руки, и вскипающее во мне возбуждение слегка кружит голову. Вагон вообще-то полупустой, но сидеть нам не хочется. Каждый раз, когда вагон дергается, Ира хватается за меня, в конце концов, я ее обнял за плечи — оберегать ее — моя обязанность. А цирк, между прочим, оказался заполненным не малышней с бабушками, а такими же парочками, как мы с Ирой.
В начале представления вышли клоуны: мне всегда было жалко Рыжего, вечно его Белый накалывает. Так получилось и на этот раз, Белый облил Рыжего водой и был таков, а тот остался на арене, фонтанируя слезами. Но мне не до смеха: Ира шепчет, обжигая меня своим дыханьем, что ей всегда нравились рыжие. А я ей: мне всегда нравились блондинки, а конкретнее та, что сидит рядом. В буфете, когда Ира садится за мороженое с вишневым вареньем, я смотрю, как она ест его, любуюсь ею и думаю, что у нее все получается изящно и красиво.
— Честно говоря, я с удовольствием доела б мороженое сама, но говорят надо делиться с ближним, — и она, рассмеявшись, протягивает мне стаканчик.
— Мне нравится твой подход к жизни.
Мне действительно нравится в ней решительно все. Я касаюсь ее рук, удивляясь их холодности. Мне хочется передать им свое тепло поцелуями и поглаживанием ее тонких и нежных пальцев. Она смущена:
— Знаешь, у меня что-то с кровообращением, поэтому руки всегда холодные. Врачи говорят, что со временем это пройдет.
Все проходит… Где это я слышал? Только б представление это длилось вечно: хрупкая девичья фигура, непроницаемая темная даль зала, повисшая над бездной манежа, ослепительные вспышки и мы.
Увы, этот сладостный миг кончается совершенно прозаическим образом: вспыхивает свет, покончив с волшебством представления, и все кидаются к гардеробу так, будто опоздавшему грозит вечное проклятье.
Мы стоим на площади перед метро, не желая расставаться.
— Куда теперь? Я посмотрел на нее вопросительно, она еще ближе прижалась ко мне и сказала:
— А хочешь ко мне в гости?
Такое не могло мне присниться даже в лучшем из снов. От неожиданности я мямлю, что-то вроде того, мол, неудобно как-то — что я твоим родителям скажу? Здравствуйте, я ваша тетя?
— А дома никого нет, предки в гости ушли и брата забрали с собой, вернутся поздно. — И она посмотрела на меня таким взглядом, что я ни слова не говоря, устремляюсь с ней — в обнимку к метро.
Мы стоим, прижавшись друг к другу, в конце полупустого вагона. И чтобы изменилось, если б он был забит до отказа? Ира отвечает на мои поцелуи, запустив руки под куртку, она гладит меня по спине. Мои руки скользят по ее спине, постепенно спускаясь вниз и ее тело, становится мягким и податливым. Сколько продолжалось это чудесное забытье? Во всяком случае, когда в тишине какая-то узкоглазая грымза с черными, как у монстра волосами, уставясь на нас, прогнусавила:
— До чего молодежь дошла, совсем стыд потеряли, — поезд видно давно стоял.
В другой раз я б нашел, что сказать этой мегере неудовлетворенной, но Ира тянет меня к выходу и я послушно следую за ней. Также молча, мы перешагиваем порог ее квартиры, где как-то, не умеючи принимаемся стаскивать друг с друга, ставшие вдруг тяжелыми дубленку и куртку. Не сразу удается преодолеть сопротивление пуговиц да петлиц, и какое же их множество, господи! И когда, наконец, она предстает передо мной в своем, элегантно облегающем ее стройную фигурку платье, я неожиданно для себя подхватываю ее на руки и хрипло спрашиваю:
— Где твоя комната? — кивает она куда-то вглубь квартиры и я, миновав кухню, столовую, оказываюсь в небольшой комнате, убранство которой — письменный стол в углу и диван-кровать у стенки — безмолвно свидетельствует о том, что наш любовный корабль пришел точно по курсу. Я ее буквально бросаю на кровать, покрывая лицо, шею, плечи поцелуями. Ее трясет озноб. Я лежу с ней рядом и без умолку говорю любимой все ласковые слова, которые знаю.
— Ира, я тебя люблю. Ты очень красивая, нежная, непохожая на других.
— Ты же будешь со мной нежен? Я никогда раньше не делала этого, — у нее в глазах стоят слезы. — Я ни с кем никогда не была…
— Я тоже никогда не занимался любовью, — заметив в ее глазах недоверие: — Честно. Ты — моя первая девушка.
Она прижимается ко мне, и жар, излучаемый ее телом, подсказывает мне то, о чем бы я, наверное, никогда б не догадался сам — она тоже жаждет любви. Как это произошло, я никогда не смогу рассказать, но я вошел в нее, она содрогнулась всем телом. Это движение лишает меня рассудка, во мне вспыхивает всепожирающий огонь, малышка шепчет мое имя так страстно, так пламенно и возбужденно, что наше слияние кажется вечным, а обладание ею есть истинное откровение: Ира — моя.
Уже потом на улице, когда мной овладеет неописуемое бешенство, заставившее вскинуть руку вверх и заорать во все горло:
